Том 11. Монти Бодкин и другие - Пэлем Вудхауз

Каюта погрузилась в тишину. Реджи сидел в кресле, впившись в подлокотники. Монти тем временем открутил Микки Маусу голову, прикрутил ее на место и принялся откручивать заново.

— Жалко, — наконец проговорил Реджи.

— Спасибо за сочувствие. Конечно, приятного мало.

— Знаешь, я тут подумал, — сказал Реджи, вставая, — пойду-ка прогуляюсь по палубе.

Через несколько минут после его ухода в дверь постучали, и вошла Мейбл Спенс.

— Надеюсь, не потревожила? Реджи Теннисон здесь?

— Только что вышел, — ответил Монти, — он на шлюпочной палубе.

— Спасибо.

Гулять по шлюпочной палубе было приятно, вернее, было бы приятно человеку, жизнь которого не пошла под откос, а надежды не разлетелись вдребезги. Веял легкий ветерок, на безоблачном небе сверкали тихие звезды. Но Реджи не чувствовал дуновения ветра, не замечал звезд. Мертвой хваткой, какой недавно цеплялся за кресло, он впился в поручни. В подобные жизненные моменты человек хватается за любую деревяшку.

Здесь его и нашла Мейбл Спенс. При звуке ее шагов он обернулся, выпустил поручни и застыл, не отрывая от нее глаз.

По ночам на палубе не видно ни зги, но любовь придает зрению остроту, и сквозь лиловатый сумрак, обволакивающий девичий стан, Реджи разглядел, что Мейбл Спенс выглядит на миллион долларов. Смелая девушка, свято верившая, что свежий воздух полезен для кожи, была без накидки. В свете звезд ее шея и руки отливали белизной. И при мысли, что вся эта красота вскоре отправится в Южную Калифорнию, в то время как он будет прозябать в Монреале, Реджи пронзило такой острой горечью, что палуба заколыхалась под его ногами подобно трясине, а из груди вырвался глухой стон.

Мейбл выглядела озабоченной.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ничего.

— Такой ночью не может укачать.

— Меня не укачало. Это просто…

— Просто что?

— Ой, не знаю.

— Любовь? — Реджи сильнее впился в поручни. Мейбл Спенс не имела привычки ходить вокруг да около.

Она всегда брала быка за рога. Когда на повестке дня вставал неотложный вопрос, она, не теряя времени даром, действовала спокойно и уверенно, за что ее недолюбливал свояк Айвор Лльюэлин, но ценило большинство знакомых.

— Я только что от Фуксии. Она говорит, ты в меня влюблен.

Реджи попытался было что-то ответить, но голос его не слушался.

— Я решила тебя найти и выяснить, правда ли это. Ну и?

— Э-э-э…

— Это правда?

Реджи был настолько обескуражен такой абсурдной постановкой вопроса, что каким-то чудом обрел дар речи. Чертовски глупо, подумал он, спрашивать о подобных вещах, когда вот уже несколько дней он специально мельтешит у нее перед глазами, чтобы продемонстрировать свои чувства в наиболее наглядной форме. Такая разумная девушка, как она, так и подмывало его сказать, могла бы сама догадаться, что молодые люди не бросают таких взоров, какие он на нее бросал, не пожимают руки так, как он пожимал, не целуют на темных палубах так, как он целовал, если ничего не имеют в виду.

— Конечно, правда. Да ты и сама знаешь.

— Ты так считаешь?

— Значит, должна знать. Разве я на тебя не пялился?

— Ну, пялился.

— Пожимал руку?

— Пожимал.

— Целовал?

— Да, было дело.

— Так что же здесь непонятного?

— Знаю я вас, городских. Вам ничего не стоит надсмеяться над чувствами простой труженицы!

От ужаса Реджи налетел спиной на поручень.

— Что?

— Что слышал.

— Неужели ты?..

— Ну…

— Неужели ты думаешь, что я из тех мотыльков, о которых говорила моя кузина Гертруда?

— Твоя Гертруда что-то говорила о мотыльках?

— Да. Она их терпеть не может. Порхают с цветка на цветок. А я совсем не такой. Я чертовски тебя люблю.

— Здорово.

— Влюбился с первого взгляда — в тот самый день, когда ты чуть не свернула мне шею.

— Отлично.

— Именно тогда я стал тебя боготворить.

— Здорово.

— И с каждым днем мне все хуже, хуже.

— Ты хочешь сказать: лучше, лучше.[80]

— Нет, не хочу. Я хочу сказать: хуже, хуже. А все отчего? А оттого, что это гиблое дело. Гиблое дело, — повторил Реджи, Ударяя по поручням, — Абсолютно гиблое, черт подери!

Мейбл положила нежную ладонь на его руку.

— Гиблое? — удивилась она. — Почему? Может, ты думаешь, я тебя не люблю? Да что ты! Очень люблю.

— Честно?

— Просто опупела.

— И пойдешь за меня замуж, если я сделаю предложение?

— Даже если не сделаешь, — ответила Мейбл.

Она щебетала как пташка, и многие — во-первых, дядя Джон, во-вторых, мистер Айвор Лльюэлин — сочли бы ее радостный тон совершенно неуместным. Ну как можно говорить о браке с Реджинальдом Теннисоном с такой легкомысленной восторженностью!

Ее слова произвели на Реджи странное впечатление: он рванул вперед, как скакун, словно норовил размозжить себе голову о поручни. Он был взволнован до глубины души.

— Мы не можем пожениться, в том-то и загвоздка! Неужели не ясно? У меня нет ни гроша.

— Но…

— Знаю-знаю. Ты столько зарабатываешь, что хватит на двоих, верно?

— И еще останется.

— Все равно, что жениться на богатой наследнице и тому подобное. Знаем, знаем. Этот вариант исключается.

— Реджи!

— Исключается.

— Реджи, дорогой!

— Нет, не искушай меня. Говорю тебе, исключается. Я не буду сидеть у тебя на шее. Никогда не думал, что благородство Амброза окажется таким прилипчивым, но симптомы налицо. Я уже с этим смирился.

— Да что с тобой?

— Сейчас объясню. Посмотрел я тут на Амброза, как он расхаживает гоголем и показывает пример благородства, и стал другим человеком. Если бы меня спросили вчера: «Порядочны ли Теннисоны?», я бы ответил уклончиво: «Кто как». Но сегодня я заявляю со всей ответственностью: «Да, черт побери, все до единого». Я люблю тебя, Мейбл, люблю, как не знаю кто, но ни за что не стану нахлебником. Лучше умереть от несчастной любви.

Мейбл вздохнула:

— Это сильнее тебя?

Реджи кивнул.

— А ты не можешь умерить свое благородство?

— Не могу.

— Ясно. Разумеется, я уважаю твою позицию.

— Вот счастье-то! Зачем мне твое уважение, когда я хочу жениться. Сидеть напротив тебя за завтраком и протягивать чашку, чтобы ты подлила кофе…

— А я бы повторяла смешные словечки, которые малыш Реджи сказал няне…

— Точно. Раз уж ты сама затронула этот вопрос, то, признаться, у меня мелькала мысль о таком развитии событий.

— И все же ты решил хранить честь?

— Прости, старушка. Так надо. Это дело принципа.

— Ясно.

Наступило молчание. Реджи притянул к себе Мейбл Спенс и обвил рукой ее талию. Он чуть было не сломал ей ребро, но не вернул душевного равновесия ни ей, ни себе.

— Что-то я разболтался, — угрюмо заметил он после долгой паузы. — Дело в том, что утром все складывалось как нельзя лучше. Помнишь, английские сцены папаши Лльюэлина? Выдай он мне контракт, я бы как пить дать мог жениться. И ведь он почти созрел, но тут началась свистопляска с Амброзом, и вот — осечка.

— Говоришь, почти созрел?

— Ну, не то чтобы совсем, но, думаю, уломать его было вполне реально. Какая вопиющая несправедливость: этот твой свойственник мог бы все уладить, если бы только захотел, а мы не можем настроить его на нужный лад! Или можем? Как, по-твоему, стоит над ним поработать?

— Поработать?

— Ну, там, крутиться у него под ногами. Оказывать мелкие любезности. Обворожить старикана.

— Вряд ли.

— Так я и думал. А как насчет того, чтобы связать его обязательством? Спасти ему жизнь или что-нибудь в этом роде… Например, снять со взбесившейся лошади…

— Реджи!

Голос Мейбл Спенс зазвенел. Голос Реджи тоже. В волнении она схватила его за руку, и точеные пальцы остеопата пинцетами впились в его плоть.

— Прости, пожалуйста, — произнесла Мейбл, ослабляя хватку. — Ты прямо перепугал меня своим озарением. Реджи, ты даже не представляешь, насколько ты прав! Попал в самую точку. Именно так мы и поступим.

— Снимем Лльюэлина со взбесившейся лошади? — Несмотря на природный оптимизм и склонность к авантюрам, Реджи одолели сомнения. — На корабле это довольно затруднительно.

— Да нет, ты окажешь Айки кое-какую услугу, а он за это сделает все, что ты пожелаешь. Давай его отыщем и огласим наше предложение. Скорее всего, он у себя в каюте.

— Что я должен делать?..

— По пути расскажу.

— Небось, убить кого-нибудь.

— Не говори ерунды.

— Но…

Мейбл вытянула руку и угрожающе растопырила пальцы:

— Сейчас опять ущипну!

— Не надо.

— Тогда пошевеливайся.

Мистера Лльюэлина в каюте не оказалось; единственный, кто обретался там на данный момент, был Альберт Пизмарч. Казалось, он очень обрадовался гостям и тут же недвусмысленно дал понять, что с удовольствием поделится с ними воспоминаниями о своем недавнем триумфе. С теми, кто пытался делиться с ней воспоминаниями о триумфе, Мейбл долго не церемонилась. Не успел стюард дойти до концерта для пассажиров второго класса и «Бандольеро», как получил суровый отпор. После лаконичных «да-да» и любезных посулов непременно все выслушать в следующий раз Мейбл отрядила его на поиски своего свояка. Наконец появился мистер Лльюэлин. Он был возбужден. Все конспираторы возбуждаются, когда получают весть, что их срочно вызывает на связь товарищ по конспиративной работе.