Анна Каренина. Черновые редакции и варианты - Лев Толстой

Дѣйствительно, вопросъ въ томъ, способны ли женщины. Одни отрицали, указывая на то, что не было великихъ людей, другіе утверждали, называя Сафо, Жоржъ Зандъ, Іоанну Даркъ и Екатерину. Въ этомъ разговорѣ Константинъ Левинъ тоже сдѣлалъ свое замечаніе.[1278]

Онъ сказалъ, что ему вопросъ представляется такъ: бабы умѣютъ лучше жать, мужики лучше косить. Если у меня все скошено, я заставлю мужиковъ жать, если все сжато, я заставлю бабъ косить, но это въ хозяйствѣ никогда не бываетъ, а въ жизни еще меньше. Мужское дѣло никогда не передѣлано и женское еще того меньше.

— Вопросъ женскій я бы понялъ тогда, когда бы женщинамъ дѣлать было нечего, а этаго нѣтъ.

— Какъ нѣтъ? Сколько мы видимъ женщинъ одинокихъ, безъ дѣла и средствъ, кромѣ иголки.[1279] Мы говоримъ въ общемъ. И дѣйствительно, посмотрите на народъ. Никогда нѣтъ женщины безъ дѣла. Болѣ того, нѣтъ семьи безъ помощницъ женщинъ: бабка, дѣвка-нянька. Одна мать не въ силахъ передѣлать все женское дѣло въ семьѣ, и ей нужны помощницы. Въ народѣ онѣ въ видѣ нянекъ, бабокъ, у насъ въ видѣ гувернантокъ — иностранокъ, учительницъ и т. п.

— Да, но что же дѣлать дѣвушкѣ, у которой нѣтъ семьи? — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, вспоминая о Чибисовой, которую онъ все время имѣлъ въ виду, ратуя за женщинъ.

— Если разобрать хорошенько исторію этой дѣвушки, то вы найдете, что она бросила семью или свою или сестрину, гдѣ она могла имѣть женское дѣло.

— Да, но быть въ зависимости, — сказала Дарья Александровна, бывшая за свободу женщинъ, потому что она одна вела семью и чувствовала недостатокъ въ себѣ мужскаго элемента, — быть въ зависимости тяжело. Или просто не выйдетъ замужъ.

И около хозяйки начался свой разговоръ.

— Но мы стоимъ за принципъ, за идею, — кричалъ басомъ Юркинъ, — женщина хочетъ имѣть право быть независимой, образованной. Она стѣснена, подавлена сознаніемъ невозможности этаго.

— А я стѣсненъ и подавленъ тѣмъ, что меня не примутъ въ кормилицы Воспитательного Дома, — опять сказалъ Старый Князь, къ великой радости Туровцина и тютька, помиравшаго со смѣха.

— Въ чемъ стѣсненіе? Что въ бракѣ права не равны? Общественное мнѣніе иначе смотритъ на отношенія супруговъ, — говорилъ Юркинъ уже въ то время, какъ доѣдали пирожное.

Отношенія супруговъ — невѣрность — были щекотливый вопросъ при дамахъ только, какъ думали Юркинъ и Левинъ, и потому они прекратили разговоръ на шуткѣ Князя, что онъ жалѣетъ о томъ, что женщины не просятъ права носить закрытые лифы, которое бы онъ охотно далъ имъ. Но какъ только дамы вышли, еще стоя, Юркинъ сталъ продолжать разговоръ, высказывая главную мысль своей стороны, ту мысль, съ которой надо бьло начать разговоръ: условія и жизни супруговъ, казни общественнаго мнѣнія при невѣрности жены и снисхожденіе къ мужу. Кричалъ онъ басомъ, тормоша свои сѣдые волоса, закатывая глаза и не замѣчая каменности выражения, установившаяся при этихъ словахъ на лицѣ Алексѣя Александровича, и сконфуженнаго виду, съ которымъ Степанъ Аркадьичъ взглянулъ въ гостиную, не слышитъ ли жена.

Сергѣй Левинъ, очевидно полагая, что теперь ужъ онъ ничего новаго не услышитъ и что Юркинъ будетъ размазывать давно знакомую ему размазню, пошелъ въ гостиную за дамами, но Константинъ Левинъ продолжалъ споръ, который заинтересовалъ его.

— Эта неровность осужденія, — сказалъ Константинъ Левинъ, тоже незамѣтивши неловкости этаго разговора, — происходитъ только отъ того, что жена невѣрная вводитъ чужихъ дѣтей въ семью.

— Этотъ то общественный законъ ложенъ. Почему дѣти жены его дѣти и почему его дѣти отъ другой не ея дѣти?

— Тогда необходимо измѣнить все учрежденіе брака, — спокойно сказалъ Алексѣй Александровичъ. — Нѣтъ, я не курю, благодарю, — отвѣтилъ онъ Степану Аркадьичу, который хотѣлъ отвести его.

— И необходимо измѣнить въ этомъ вопросъ, — смѣло сказалъ Юркинъ.[1280]

— Но какъ?

— Очень просто, — кричалъ Юркинъ. — Полная свобода. Измѣна женщины своему мужу есть только заявленіе своего равнаго мущинѣ права.[1281] Женщина сходится съ мужемъ и расходится, когда она хочетъ.

— Но вѣдь это очень не выгодно для женщинъ, — сказалъ Константинъ Левинъ. — Мущина, ошибившійся и оставляющій женщину, можетъ быть счастливъ съ другой, но женщина, дѣвушка...

— Это предразсудокъ.

— Да, предразсудокъ, какъ тотъ, что я люблю есть ягоды съ куста, а не съ лотка, захватанныя разнощикомъ.

Юркинъ засмѣялся.[1282]

— Пойдемъ къ дамамъ, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ Алексѣю Александровичу.[1283]

— Да, сейчасъ.[1284]

— A дѣти? — спросилъ Левинъ.

Но Юркинъ откинулъ шутя это возраженіе.

— Дѣти, по моему мнѣнію, составляютъ обязанность государства.[1285] Съ общей точки зрѣнія, — продолжалъ Юркинъ, человѣчество только выиграетъ отъ этаго, и не будетъ монашествующихъ по ложному понятію супруговъ, каковыхъ много, и больше будетъ населеніе.

Алексѣй Александровичъ тяжело вздохнулъ, чувствуя, что онъ не найдетъ здѣсь не только рѣшенія занимавшаго его дѣла, но что они даже и не знаютъ того, что его занимаетъ. Они говорили, какъ бы говорили дѣти и женщины о томъ, что глупо и брить бороду и носить бороду, потому что у нихъ не выросла еще борода.

— Позвольте, нѣтъ, позвольте, — заговорилъ[1286] Левинъ. — Семья до сихъ поръ была единственное гнѣздо, въ которомъ выводятъ людей;[1287] какимъ же образомъ... — Онъ вдругъ остановился, жаръ спора его простылъ, и, несмотря на то, что ему легко было теперь опровергнуть своего спорщика, онъ улыбнулся и, что то пробормотавъ, подошелъ къ Кити, вышедшей къ двери.

— А я думаю, что если жена измѣнила, — сказалъ Туровцинъ, которому давно хотѣлось вступить въ разговоръ, — надо дать пощечину ему и убить его или чтобъ онъ убилъ — вотъ и все.[1288]

— Съ какой же цѣлью? — сказалъ Юркинъ.

— Ужъ я не знаю, съ какою цѣлью, но больше дѣлать нечего, вотъ и все.[1289]

* № 102 (рук. № 42).

— Я думалъ, вы къ фортепіано идете, — сказалъ Левинъ, подходя къ Кити, — вотъ это, чего мнѣ недостаетъ въ деревнѣ, — музыки.

— Нѣтъ, я шла только, чтобъ васъ вызвать, и благодарю, — сказала она съ своимъ подаркомъ-улыбкой, — что вы пришли. Что за охота спорить. Вѣдь никогда одинъ не убѣдитъ другаго.

— Да, правда, сказалъ Левинъ, — никогда или очень рѣдко не найдешь тѣла противника подъ кирасой. Когда найдешь, тогда можно спорить.

Она сморщила лобъ, стараясь понять. Но только что онъ началъ объяснять, она уже поняла. Они стояли у разставленнаго карточнаго стола съ мѣлками. Она сѣла, чертя мѣломъ.

— Я понимаю. Надо узнать, за что онъ споритъ, тогда...

Левинъ радостно улыбнулся. Такъ ему поразителенъ былъ этотъ переходъ отъ длиннаго, многословного спора-разговора, гдѣ съ такимъ трудомъ понимали другъ друга, къ этому лаконическому и ясному, безъ словъ почти, сообщенію самыхъ сложныхъ мыслей. Онъ и не разъ и прежде испытывалъ разочарованье при спорахъ съ самыми умными людьми — именно то чувство, что послѣ огромныхъ усилій, огромнаго количества логическихъ тонкостей и словъ при спорѣ приходили наконецъ къ сознанію, что то, что ты давно бился доказать, онъ знаетъ давнымъ давно, сначала спора, но не хочетъ сказать, но не любитъ это или любитъ другое, совершенно противуположное. Левинъ испытывалъ, что иногда, когда поймешь, что любитъ тотъ человѣкъ, то самъ полюбишь это самое, согласишься или, наоборотъ, выкажешь наконецъ то, что любишь и изъ за чего придумываешь доводъ, и если случится, что разскажешь съ любовью, то вдругъ всѣ разумные доводы отпадаютъ, какъ ненужные, и люди согласны. Убѣдиться можно только любовью. Любовью понять, что любитъ другой. И теперь, говоря съ Кити, онъ чувствовалъ послѣ тяжелаго разговора съ Юрковымъ необъяснимое наслажденіе въ этомъ непосредственномъ пониманіи другъ друга. Они заговорили о томъ же предметѣ — о свободѣ и занятіяхъ женщинъ. Левинъ настаивалъ на томъ, что женщина найдетъ себѣ дѣло женское въ семьѣ.

— Нѣтъ, — сказала Кити, слегка покраснѣвъ, — очень можетъ быть, что она такъ поставлена, что не можетъ безъ униженья войти въ семью, и неужели ей выдти за перваго замужъ?

Онъ понялъ ее съ намека.

— О да, — сказалъ онъ, — чѣмъ самостоятельнее женщина, тѣмъ лучше.

Онъ понялъ все, что ему доказывалъ Юрковъ только тѣмъ, что видѣлъ въ сердцѣ Кити страхъ дѣвства и униженья, и, любя это сердце, онъ почувствовалъ этотъ страхъ и униженье и былъ согласенъ.

Въ это самое послѣобѣда это взаимное пониманіе ихъ другъ друга получило еще странное и поразившее ихъ обоихъ подтвержденіе. Они сидѣли у стола, она все играла мѣлкомъ, глаза ея блестѣли страннымъ и тихимъ блескомъ. Онъ, подчиненный ея настроенію, чувствовалъ во всемъ существѣ своемъ счастливое напряженіе.