Вурди - Владимир Колосов

— Я же в полушубке, жарко ведь, — взмолился было он, неловко барахтаясь на полном, мягком теле, стараясь не сделать ему больно и в то же время выбраться, выкарабкаться, пока не поздно; почему это поздно, разве может быть поздно, когда…

За спиной вновь раздалось тихое шебуршание. Странный скрежещущий звук, который заставил тело охотника напрячься; он замер, неловко повернул голову, но ничего не увидел — глаза покрывала копна черных жениных волос. Заливал их и пот, который тонкими струйками сбегал из-под так и не снятой до сих пор шапки… Жарко. Тисс моргнул, пытаясь стряхнуть с ресниц соленые капли. С силой выдохнул, — черные волосы перед носом взвились речной волной… Ух как жарко. Он дернул головой, пытаясь сбросить с себя шапку, которая уже пропиталась его потом и почему-то нестерпимо воняла псиной…

— Щекотно, — хихикнула жена, которая уже нисколько не походила на жену: было в ее движениях и в той силе, с какой она подчиняла охотника своей воле, что-то новое, волнующее, пугающее. Пугающее куда больше шорохов за спиной. — Щекотно, — повторила она, вновь повернувшись к нему лицом, и Тисс с удивлением заметил маленькие усики на верхней губе. (Откуда?) На мгновение их глаза встретились. «Оттуда», — будто говорили ее зрачки. Большие, бездонные, они ласкали, обжигали и одновременно завораживали его. Он попытался отвести взгляд — не тут-то было: он мог шевелить чем угодно — руками, ногами, головой, но глаза… Они словно перестали подчиняться его воле. Тисс попытался закрыть их… закрыл, но даже сквозь опущенные веки чувствовал: он и Таисья по-прежнему смотрят зрачок в зрачок, и не просто смотрят — разговаривают друг с другом, и не просто разговаривают — а она, именно она, жадно пьет из заколдованных зрачков его мысли, чувства, жизнь…

— Дура! — проговорил непослушный язык.

Неловко повернутая шея болела. Потная рубаха прилипла к телу. Охотник ощущал и жар и холод одновременно. Холод разрастался где-то внутри, в животе, ниже живота, — теперь он вовсе не хотел той дикой безудержной самки, которая едва ли не насиловала его.

— Пусти! Слышишь, пусти! — Он выдернул наконец запутавшуюся в складках одеяла руку, вцепился в женины волосы. Попытался оторвать от себя ее голову, липучие губы, которые снова присосались к его губам, всасывая их, как болотная жижа…

Оторвать ее глаза. Зрачки.

Он открыл глаза, одновременно его рука с силой рванула жесткие женины волосы…

— Ах вот ты как!

Голова Таисьи запрокинулась вверх, даже сквозь полушубок охотник почувствовал, как по лежащему под ним телу прокатилась странная дрожь.

Лежанка под ними глухо заскрипела, и, словно отвечая ей, тишина за спиной рассыпалась на тысячи бурлящих, клокочущих звуков — они обрушились на голову охотника, смяли его волю, заставили разжать кулак с пучком черных, почему-то, как и шапка, пахнущих псиной волос… Зачем-то, против желания, сказать:

— Ну хорошо. Погоди. Я сделаю, как ты хочешь. Сейчас.

— Сейчас, — прошептала Таисья и вдруг неожиданно оттолкнула его, в глазах мелькнул испуг. «Фу! Наваждение какое-то», — говорили эти глаза. Лицо Таисьи, еще недавно такое радостное, раскрасневшееся, вдруг побледнело, нахмурилось, она смотрела на Тисса так, будто только увидела его:

— Тисс?

Он ничего не понимал. Лишь молча коснулся губами ее плеча. Она дернулась под ним всем телом — вовсе не так, как хотелось бы ему, впрочем, охотник уже запутался в своих мыслях…

— Слезай!

— Но ты же сама…

— Я?

— А кто же?

— Тебя, в полушубке?!

Тисс немного смутился. Голова кружилась. Внезапно он почувствовал злость: ладно, дурачь меня, дурачь, я с тобой еще поквитаюсь.

Дура!

— Стручок похотливый! — проворчала Таисья. — Вот так, усни среди бела дня.

— Усни? — ошарашенно пробормотал охотник.

Тело жены обмякло. Ничего не понимая, Тисс легко вырвался из ее объятий, сполз с лежанки, тяжело дыша уселся на пыльном полу.

— Усни? — глупо улыбаясь спросил он, ничего не замечая вокруг, кроме солнечных зайчиков, которые вдруг наполнили весь дом, солнечных зайчиков с острыми коготками, которые неприятно скреблись по дощатому полу. «Как их много!» — подумал охотник, когда руки жены неожиданно ласково обвились вокруг его шеи: «Милый, какой же ты милый!»

— Ты опять пошутила, да? — ошарашенно спросил он, и тут что-то пушистое и мягкое прыгнуло ему на грудь…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

«Крючок. Надо закрыть дверь». Эта мысль пришла еще прежде, чем Ай-я успела облизать губы. Сначала его. Потом, стремясь как можно быстрее уничтожить сладковатый приторный привкус крови, свои. Голова кружилась. Но вовсе не от запаха (он был слишком слабым, этот запах, он уже и вовсе исчез). Скорее от перевозбуждения: бессонная ночь с Гергаморой, бегство вурденыша, возвращение мужа, теперь вот еще это. Кровь. Откуда? «Иногда так бывает. Когда она идет горлом, да, именно так», — мысленно успокаивала себя женщина, с ужасом понимая, что именно так напугало ее.

Она вернулась к входной двери, закрыла на крючок.

Торопливо скинула платье. Через голову, которая показалась непомерно большой (Ай-я усмехнулась — тело еще оставалось человеческим, но сознание опережало тело). Швырнула платье на пол. «Испачкается ведь!» — говорила при этом одна половина женщины. «Пускай», — говорила другая. Aй-я вовсе не была уверена, что после того, что она собиралась сделать, ей доведется одеть это платье. Она зябко поежилась — холодно. Хотя сейчас этот холод приятно бодрил тело, вот если бы такую же прохладу да в голове… Скинула плетеные тапки, зачем-то аккуратно поставила возле двери. Носками внутрь. Будто приглашая войти ту, чьи ноги когда-нибудь укроются в них от стелющегося по полу сквозняка. Как сегодня. Сейчас. «Надо же, как сквозит», — не к месту подумала Ай-я. Усмехнулась. Слишком уж человеческой показалась ей эта мысль. И снова искоса поглядела на тапки. «Можно было и не снимать. Сами свалятся. С лап-то». Мысленно представила ту, которая рано или поздно должна была войти в этот дом. Зло сжала губы: «Откуда? Тут и баб-то раз-два и обчелся. Да и с мужиками все. Разве что Гергамору в дом привести». Эта мысль принесла облегчение. Она не хотела, чтобы кто-либо вошел в этот дом после нее. Когда ей, Ай-е, придется покинуть его. Или умереть (она явственно ощутила жар в груди). Ай-я решительно развернула тапки так, чтобы они смотрели носками к двери: «Нет уж! Пускай остается один. Хоть в отшельники подается… А что?» Вздохнула: «Да так, наверное, и будет». Если только… («Нет, не думай, нельзя»).