Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

Он шел по проходу под последнее песнопение: «Я нуждаюсь в Твоем присутствии каждый час… что, кроме Твоей милости, может разрушить власть сатаны?» Это были слова древнего гимна «Будь верен Мне».

На главном коммутаторе телефонной станции междугородной связи на Винтерфельдштрассе в Шенеберге по мере того, как русские захватывали окраинные районы, один за другим гасли огоньки. И все же операторы были так же деловиты, как всегда. Вместо того чтобы спускаться в подвал-убежище, старший оператор Элизабет Мильбранд и оператор Шарлотта Бурместер принесли шезлонги с матрасами и подушками в свой офис; обе женщины намеревались до последней возможности оставаться на пятом этаже, где располагался главный коммутатор. Вдруг взревели все репродукторы в здании. Оператора Елену Шрэдер охватила радость. На пятом этаже операторы Мильбранд и Бурместер жадно впитывали новости, чтобы передать их в те районы, куда еще можно было дозвониться. «Внимание! Внимание! — сказал диктор. — Не волнуйтесь. Армия генерала Венка соединилась с американцами. Они наступают на Берлин. Мужайтесь! Берлин не потерян!»

Русские взломали внешний обвод городских укреплений и пробивались к второму. Они продвигались пригнувшись за танками «Т-34» и самоходками, сражались на улицах, дорогах, в проулках и скверах. Дорогу им прокладывали закаленные десантные гвардейские соединения Конева и Жукова и танкисты в кожаных шлемах, представители четырех великих танковых армий. За ними шеренга за шеренгой шла пехота. Это было странное воинство. Его формировали из выходцев из всех республик Советского Союза, и — кроме отборных гвардейских полков — солдаты сильно различались, как по облику, так и по походному обмундированию. Солдаты говорили на стольких языках и диалектах, что зачастую офицеры не понимали речь собственных подчиненных.[59]

В Красной армии служили русские и белорусы, украинцы и карелы, грузины и казахи, армяне и азербайджанцы, башкиры, мордва, татары, сибиряки, узбеки, монголы и казаки. Некоторые носили темно-коричневую форму, другие — форму цвета хаки или серо-зеленую. У кого-то были темные штаны и гимнастерки всех цветов, от черного до бежевого. И головные уборы были самыми разными: кожаные шлемы с болтающимися наушниками, меховые ушанки, потрепанные пилотки. И казалось, у всех было автоматическое оружие. Они шли пешком, ехали верхом, на мотоциклах и подводах, на трофейном транспорте самых разных марок, и все они стремились к Берлину.

Из репродуктора на телефонной станции в Шенеберге раздался командный голос: «Всем внимание. Снимите партийные значки, возьмите партийные билеты и снимите мундиры. Все это сбросьте в большую песчаную кучу во дворе или отнесите в машинное отделение, где все это будет сожжено».

Молочник Рихард Погановска остановил свою тележку и изумленно уставился на грохочущие по мостовой русские танки, окруженные пехотой. Очнувшись, Погановска развернул тележку и покатил обратно на ферму. Там он спустился в подвал к своей семье, где они и затаились. Вдруг дверь убежища распахнулась от удара сапогом, и вошли солдаты Красной армии. Они молча огляделись и ушли, но вскоре вернулись, и Рихарду, как и другим работникам фермы, приказали пройти в административное здание. Пока они ждали, Рихард заметил, что всех лошадей увели, но коров не тронули. Советский офицер, прекрасно говоривший по-немецки, приказал мужчинам вернуться к работе: ухаживать за животными и доить коров. Погановска с трудом верил собственным ушам. Он ожидал, что будет гораздо хуже.

То же самое происходило на всех окраинах при первой встрече гражданского населения с русскими солдатами. Передовые части советской армии, не сентиментальные, но безупречно корректные, были абсолютно не похожи на тех варваров, каких ждали перепуганные горожане.

В семь часов вечера Пия ван Хэвен сидела в подвале своего многоквартирного дома в Шенеберге и чистила картошку. Рядом, сидя спинами к открытой двери убежища, тихо переговаривались еще несколько женщин из их дома. Вдруг Пия подняла глаза и, раскрыв рот, уставилась на дула автоматов двух русских солдат. «Я тихо подняла руки: в одной — нож, картофелина — в другой», — вспоминает Пия. Другие женщины, взглянув на нее, обернулись и тоже подняли руки. К изумлению Пии, один из солдат спросил по-немецки: «Солдаты есть? Фольксштурм? Оружие?» Женщины отрицательно покачали головами. «Хорошие немцы», — одобрил солдат, затем оба забрали у женщин наручные часы и вышли.

В течение вечера Пия видела много русских: «Это были боевые части, и многие говорили по-немецки. Казалось, что их интересует только продвижение и сражение». Пия и ее соседки решили, что вся болтовня Геббельса о мародерствующей Красной армии — еще одна гора лжи. «Если все русские ведут себя так же, — сказала Пия подругам, — тогда нам нечего бояться».

Так же думала и Марианна Бомбах из Вильсмерсдорфа. Как-то утром она вышла из своего подвала и увидела почти рядом с черным ходом русскую полевую кухню. Солдаты боевых частей, расположившиеся биваком в парке Шварц-Грунд, делились едой и сладостями с соседскими детишками. Их манеры потрясли Марианну. Русские перевернули несколько квадратных урн и пользовались ими, как столами. Все урны были покрыты салфетками, явно взятыми из соседних домов. Солдаты сидели в центре поля на чьих-то стульях с прямыми спинками, ели разложенную на перевернутых урнах еду и, если не считать заигрывания с детишками, не обращали на немцев никакого внимания, а через несколько часов отправились дальше.

Дора Янсен и вдова ординарца ее мужа были шокированы и испуганы. После гибели ординарца и ранения майора Янсена Дора пригласила вдову в свой дом. Две беззащитные женщины, дрожащие от горя и страха, находились в подвале дома Янсенов, когда Дора увидела «огромную тень на стене». В руках тень держала пистолет, показавшийся Доре «пушкой в руках гориллы», а голова солдата показалась «огромной и деформированной». Она задохнулась от ужаса. Солдат вошел, за ним последовал второй, и они приказали женщинам выйти из подвала. «Сейчас это произойдет», — подумала Дора. Русские вывели женщин на улицу и, вручив им метлы, указали на щебень и битое стекло, замусорившие дорожку. Женщины окаменели. Их изумление и облегчение были столь очевидны, что русские расхохотались.

Не всем так везло при встречах с авангардом русских войск. Элизабет Эберхард чуть не застрелили. Элизабет, социальный работник в штате католического епископа Конрада фон Прейзинга, годами прятала евреев. Она навещала свою подругу, когда встретилась со своими первыми двумя русскими — молодым белокурым офицером в сопровождении женщины-переводчицы с автоматом. Как раз в тот момент, когда вошли русские, зазвонил телефон. Только подруга Элизабет подняла трубку, как элегантный офицер выхватил ее. «Вы обе предательницы, — сказала переводчица, — вы контактируете с врагом». Женщин выволокли из дома в сад и поставили к стене. Офицер объявил, что расстреляет их. Элизабет, вся дрожа, крикнула ему: «Мы ждали вас! Мы всегда были против Гитлера! Мой муж двенадцать лет отсидел в тюрьме, как политический преступник!» Женщина перевела, и офицер, явно смутившийся, медленно опустил пистолет. Затем он подошел к Элизабет, взял ее правую руку и поцеловал. Элизабет не уступила русскому в любезности и как можно спокойнее произнесла: «Вы позволите угостить вас вином?»

Дисциплина и хорошее поведение передовых русских частей изумляло почти всех.

Аптекарь Ганс Миде заметил, что советские солдаты, «похоже, старались избегать стрельбы по домам, если сомневались, что там прячутся немецкие солдаты». Хелена Бэзе, в страхе ожидавшая прихода русских, столкнулась лицом к лицу с красноармейцем, когда поднималась из своего подвала. Солдатик, «юный, красивый и в безупречно чистой форме», доброжелательно взглянул на Хелену и протянул палку с привязанным к ней белым платком — знак капитуляции. В том же самом районе Вильмерсдорфа Ильзе Анц, которая полагала, что берлинцев хотят «скормить русским», спала в подвале своего многоквартирного дома, когда туда вошел первый русский. Ильзе проснулась и в ужасе уставилась на врага, но молодой темноволосый солдат только улыбнулся и произнес на ломаном немецком: «Почему боитесь? Все теперь хорошо. Спите».

А одну группу берлинцев приход советских войск совершенно не пугал. Евреи давно смирились со страхом. Лео Штернфельд из Темпельхофа, бывший бизнесмен, которого гестаповцы заставили работать мусорщиком, до глубины души прочувствовал каждую милю русского наступления. Полуеврей, он всю войну жил в муках неопределенности, каждую минуту ожидая, что его и его семью сошлют в концентрационный лагерь. Большую часть войны Штернфельды были нежелательными гостями в бомбоубежище, однако с началом артобстрелов Лео заметил удивительную перемену в своих соседях. «Они чуть ли не силой затаскивали нас в убежище», — вспоминал Лео. При появлении первых советских солдат в Темпельхофе Лео Штернфельд испытал бурную радость. Дисциплинированные и благожелательные, для Лео они еще были и освободителями. Русский командир батальона спросил, нельзя ли им занять комнату в доме Лео, чтобы отпраздновать. «Можете пользоваться всем, что у меня есть, — сказал Лео. — Занимайте ту, что с потолком». Лео уже потерял полдома, когда несколько дней назад взлетело на воздух ближайшее почтовое отделение, но осталось еще три комнаты. В благодарность русские пригласили на праздник Лео, его семью и нескольких друзей. Русские принесли корзины еды и выпивки. «Мне показалось, что к нашему празднику присоединилась вся русская армия», — вспоминал Лео. Русские выпили огромное количество водки, а затем под аккомпанемент аккордеона командир батальона, в гражданской жизни солист оперы, начал петь. Лео зачарованно слушал. Впервые за много лет он снова чувствовал себя свободным.