Пабло Пикассо - Антонина Валлантен

Эти новые кошмары влекут за собой и появление новой пластичности. На смену выпуклому рельефу, характеризующему портреты Доры Маар и Майи, приходит пристрастие к раздробленной поверхности, к плоскостям, «вшитым» вовнутрь форм, к гораздо более интенсивному колориту. К этому прибавляется еще и стремление к декоративности, проявившееся в любопытном эксперименте, который так и не был доведен до конца. Речь идет об огромном полотне, заклеенном обоями: «Женщины за туалетом», это был проект узора для ковра. Из обоев в крупный цветок Пикассо вырезал куски разной формы, из которых собирался составить лица женщин. Занимался он этим с тем же чувством, которое обычно испытывает мальчик, когда вырезает из бумаги человечков, чтобы позабавить своих кузин.

Появляется в его творчестве и еще одна основная тенденция, подвергающая цельные поверхности все более выраженному дроблению на фрагменты. В его рисунках она проявляется во внутренних линиях, накладывающихся на лица, как паутина, прямые перекрещивающиеся линии, ячейки цветной сети, переходящей в кривые, завитки, спирали, орнаменты; все эти мотивы он черпает в неведомом фольклоре, в примитивном народном искусстве. Портреты, которые он пишет в это время, походят на лица представителей варварских племен со шрамами от ран, полученных в многочисленных битвах, или на мексиканские маски. В этом же усматривали влияние Арчимбольдо, которого открыли для современников сюрреалисты. Но какие бы влияния ни испытывал тогда Пикассо, это отказ от изученной уже материи в пользу новой субстанции, состоящей из цветных фрагментов, собранных так, как это делает вышивальщица жемчугом или корзинщик.

Пикассо в это время привлекает все разноцветное или густо перечеркнутое, причем привлекает до такой степени, что даже письма свои он пишет разноцветными карандашами, каждую фразу другим цветом. Он рисует петухов с ярким оперением, с торчащим красным гребнем, открытым клювом и высовывающимся из него острым язычком: «Петухи» (коллекция г-на и г-жи Ральф Ж. Коллин, Нью-Йорк). «Петухи были всегда, — говорил как-то Пикассо одному молодому американскому художнику, — как и все в нашей жизни, надо было просто открыть их для себя, как Коро открыл утро, а Ренуар — девушек».

Открыв для себя петухов, Пикассо в феврале 1938 года пишет «Девушку с петухом», у петуха связаны лапы, он бьется у нее на коленях, глаза у него злые, он угрожает ей клювом. Сама же девушка — чудовище с бесформенным лицом — не уступает ему в дикости: глаза у нее расположены высоко на лбу, у самых волос, глаз, изображенный в профиль, наталкивается на другой — анфас, огромный рот, изображенный анфас на этом бешеном профиле, открыт, как будто в пронзительном крике.

Эта тенденция к разрушению лица внутренними линиями характеризует другой «Портрет Майи» с лицом в форме луны, несущем на себе солнечные блики.

Человеческие фигуры и предметы становятся отныне равноправными персонажами картин Пикассо, как узоры одного ковра. Очередное лето он проводит снова в Мужене вместе с Дорой Маар. Абсолютно все жители в этом городишке обожают леденцы. «Решительно все: мужчины, женщины, дети — непрерывно сосали леденцы», — вспоминает Дора Маар. Это обстоятельство удивляет и забавляет Пикассо и превращается в лейтмотив его рисунков и картин, написанных в Мужене: «Ребенок под столом», с огромной головой; «Женщина с леденцом», у нее огромные ноздри и длинный заостренный язык; это человек в полосатом купальном костюме. У него на голове шляпа из плетеной соломки; плетеное же сиденье стула, под которым прячется ребенок, но и ребенок и мужчина сами кажутся произведением корзинщика, как будто этим летом Пикассо и в самом деле вспоминал о «лете» Арчимбольдо с изображением человека, состоящего из пшеничных зерен.

Появляются и новые чудовища. Он изображает странный профиль, состоящий из скрученных в спирали тростников, с лошадиными ноздрями и в нелепой шапочке из рыболовной сети. У других чудовищ также огромные ромбоиды вместо ноздрей, груди — деревенская вышивка, лицо в форме полумесяца или же похожее на кусок скрученной материи, редкие волосы связаны в конские хвосты. Художник снова неистовствует, как будто подавляя внутренний гнев. Но время от времени, как бы против его воли, модель одерживает над ним победу. Он пишет «Портрет Доры Маар» в шляпе, одна рука, затянутая в перчатку, подпирает щеку, верхняя часть лица в тени, выделяются только белки глаз. Кажется, что в этой работе объединились внутренняя сила модели и очарованного ею художника.

Как ни странно, но склонность Пикассо к фрагментарности и замене одной материи другой не коснулась натюрмортов. Два из них дают представление обо всей гамме возможностей, которыми обладает художник. Они оба написаны на одну и ту же тему, интерпретируемую по-разному: на обоих изображена голова быка, зажженный канделябр и палитра с кистями, лежащая на открытой книге. Один из натюрмортов написан большими светлыми плоскостями, контрастирующими с темной бычьей головой; Пикассо использует классический линейный рисунок. На другой картине голова быка — это скульптура, стоящая на подставке, ноздри одновременно видны анфас и профиль, глаза разбросаны. Пластике объектов соответствует и насыщенность колорита, как будто горящая свеча и в самом деле освещает своим зеленоватым искусственным светом всю картину. Красно-оранжевая голова быка выделяется на голубоватом, зеленоватом и фиолетово-стальном фоне.

Этот период «дробления» и резких красок достигает апогея летом 1938 года, а затем проходит. Это лето наполнено отзвуками войны, они кажутся очень близкими. Пикассо внезапно срывается с места и среди ночи уезжает в Париж. «Как если бы мир был необходим тому, кто не может жить без битв, он боится войны, потому что она может повлиять на его работу», — пишет Сабартес. Мюнхен приносит обманчивое облегчение, отсрочку, лишь усилившую разрушительную силу будущего конфликта. У Пикассо такое чувство, будто его сначала утопили, а теперь он снова всплыл на поверхность, ловя ртом воздух.

Близится Рождество, эта прекрасная испанская ночь, собравшая в Барселоне всех друзей по прошлым рождественским праздниками, они съезжаются туда вместе с семьями. Пикассо, который не слишком любит путешествовать, все-таки тоже едет. В ту ночь он рисует портрет Сабартеса на каком-то клочке бумаги, попавшем ему под руку. Сабартес как-то сказал ему: «Мне бы очень хотелось иметь свой портрет в шляпе с перьями и с кружевами, знаешь, на манер сеньоров XVI века». «Как-нибудь я тебе его сделаю», — пообещал Пикассо.

И в это Рождество он рисует обещанный портрет с кружевным воротником и в берете, украшенном плюмажем, рисует так, как он умеет, не отрывая карандаша от бумаги. И остается недоволен результатом. На следующий день он показывает своему другу два других рисунка, сделанных также накануне втайне от Сабартеса. На одном он изображен в том же кружевном воротнике, на другом — в рясе монаха со скрещенными руками. Сходство просто поразительное.