Госпожа попаданка (СИ) - Каминский Андрей Игоревич

— Эй, — окликнула его Кэт, внимательно следившая за этой сценой, — эй, ты кто такой? Почему эта сука зовет тебя «дорогой».

Мужчина поднял голову и Кэт невольно отшатнулась, раскрыв рот от удивления. Лицо узника оказалось донельзя знакомым — также как и обильная растительность, пусть грязная и всколоченная, а не ухоженная, как та, что она видела раньше. И все же сходство было поразительным — вплоть до длинных ногтей и острых зубов пленника.

— А ты кто? — настороженно спросил он.

— Та, кого они собираются убить вместе с тобой, — нетерпеливо ответила Кэт, — не слышал разве? Так кто же ты?

— Я Влайку, князь Бората, — неохотно ответил узник и невольно отшатнулся при виде широко распахнутых глаз Кэт, мерцавших в темноте, словно два зеленых огня.

— Тогда кто же сидит на троне наверху? — удивленно воскликнула Кэт. Лицо «настоящего князя» исказилось дикой злобой.

— Отродье, которому я сам дал жизнь, — сплюнул он, — мерзкая тварь, что забрала у меня замок, жену, имя, титул, внешность — а скоро заберет еще и жизнь.

С детства Влайку Дэкиени считал себя обделенным судьбой. Когда ему было пять лет, умерла его мать, а еще через семь лет — старший брат, оставив подростка наедине с суровым, ядовитым на язык отцом, не особо любившим своего единственного наследника. Неудивительно, что Влайку с нетерпением ждал смерти родителя, чтобы занять престол Бората. Глубокой ночью, перед алтарем Крылатого Пса, Влайку истово молился, чтобы Гласиа-Лаболас как можно скорей прибрал в Лимб старого князя. И архонт услышал его молитвы — когда Влайку исполнилось семнадцать лет, во время охоты отцовский конь оступился на горной тропе и рухнул в пропасть вместе с всадником. И хотя тело удалось найти, оно оказалось столь изуродовано, что никак не могло быть помещено в фамильную усыпальницу. Что Влайку только порадовало — ему вовсе не улыбалась перспектива, что старик и дальше будет обитать рядом. Останки были сожжены, пепел Влайку самолично развеял со стен замка, после чего поспешил вступить в полноправное владение княжеством Борат.

Но после того как отшумели торжества по поводу его вокняжения, Влайку с грустью осознал, что реальность оказалась далекой от его мечтаний. Ему досталось самое бедное из Дракийских княжеств, с растраченной еще отцом казной, оставившего кучу долгов ростовщикам Торговишце. Богатые и родовитые бояре соседней Дракии, несмотря на более низкий титул, смотрели на захудалого князька с плохо скрываемым пренебрежением. Да что там дракийцы — даже вожди горных кланов, в своих укрепленных твердынях, не выказывали должного уважения «мальчишке в короне». Власть ускользала из его рук — обнаглевшие вассалы все чаще сговаривались с расплодившимся в горах бандами, а то и сами возглавляли их, разбойничая по всему Борату. Все наглее вела себя и горная нечисть, особенно после того, как оползень, разрушивший могильник давно пресекшегося рода, ослабил и охранные чары, высвободив из гробниц сотни мороев. Загнать их обратно Влайку не мог и вампиры разбрелись по горам, внося еще большую сумятицу в творившийся хаос.

Все изменилось, когда полтора года назад в замок явился Дирканей.

— Он из Озаренных — рассказывал Влайку, — слышала, может, о слепых отшельниках, посвятивших себя Вельзевулу? Они отдают свои глаза на съедение опарышам, чтобы обрести особую силу. В Борате ведь, не в пример, другим Дракийским Княжествам, Властелина Мух чтят больше, чем остальных Семерых — ведь Гласеа-Лаболас из свиты Вельзевула, а не Астарота, как Гомори и Лерайе.

Влайку, отчаявшийся навести порядок самолично, охотно взял сильного колдуна себе на службу. И не прогадал: Дирканей вновь наложил чары на разоренный могильник, загнав мороев обратно в их склепы. Приструнил он и прочую нечисть, а внезапная смерть парочки особо наглых вождей кланов, сбила спесь и с остальных вассалов, теперь относившихся к князю со всем должным почтением.

Тогда же Дирканей и подал идею, что круто изменила всю жизнь Влайку.

— Даже моя сила имеет пределы, — сказал отшельник, — и я не могу сотворить груду золота из ничего. Но я могут создать помощника, что позволит тебе озолотиться!

— И что же это за помощник! — с горящими от жадности глазами спросил Влайку.

— Я призову его, — сказал Дирканей, — если ты позволишь мне войти в вашу усыпальницу

Тогда Влайку впервые заподозрил неладное — слишком уж большой могла стать плата за допуск к родовым склепам постороннего колдуна. Однако жадность и жажда власти пересилила — и Влайку отдал Дирканею фамильную книгу мертвых. Жрец удалился в родовые катакомбы в пещерах Куркурэша — самой высокой горы Бората, — и провел там семь дней и семь ночей. На восьмой день Дирканей объявился на пороге спальни Влайку, держа в руках, что-то похожее на куриное яйцо.

— И что? — недоуменно спросил Влайку.

— Носи его под мышкой три дня, — сказал Дирканей, — и вскоре получишь обещанное.

Вновь смутные подозрения мелькнули в голове Влайку: обрывки недобрых преданий, рассказывающих о чем-то похожем. Однако он все еще верил Дирканею и потому послушно выполнил его совет. Три дня и три ночи князь Бората бережно вынашивал яйцо, стараясь не раздавить его. Все это время ему пришлось соблюдать множество странных, а порой и прямо нелепых запретов, изрядно его раздражавших. Наконец, на четвертую ночь Влайку проснулся от того, что что-то мокрое и живое отчаянно копошилось у него под мышкой, стараясь выползти наружу. Молодой князь ошалело вскочил с постели, со смесью страха и брезгливости, смотря на диковинную тварь, что лежала на кровати в лужице воды, издавая мерзкие звуки.

— Ты должен кормить его своей кровью, — сказал Дирканей, когда Влайку вызвал его к себе, — и вскоре змок отблагодарит тебя.

Влайку зашел слишком далеко, чтобы остановиться сейчас — несколько дней он выкармливал тварь собственной кровью — и маленькое чудовище росло и крепло. Вскоре оно могло само выбираться из комнаты и свободно летать в поисках пищи. Сначала змок пожирал всякую мелкую живность, потом скот, а под конец — и людей. Все это тварь старалась делать подальше от замка и поэтому оставалась почти незамеченной — мало ли почему пропадают люди в Кардопских горах?

Все окупилось когда, однажды утром, Влайку проснулся и увидел на полу перед кроватью гору золотых монет.

— Я же говорил, — сказал Дирканей, — и это только начало.

Тогда он не соврал: крылатая тварь, — к тому времени научившаяся менять и обличье и размеры, — приносила в замок все больше золота, серебра и драгоценных камней. Добывала она и иные трофеи — кувшины с изысканными винами, дорогие ткани, редкие пряности и изысканные восточные сладости. Вскоре Влайку узнал о грабежах караванов, и он, наконец, сообразил, откуда берется богатство. Но к тому времени он настолько привык к красивой жизни, что не пошевелил и пальцем, чтобы прекратить все это. Кто бы догадался, что трехглавый змей, повелевающий ветром и градом, связан с князем Бората? Кто мог представить, что разошедшаяся в горах нечисть, — морои, стриги, приколичи, — направляется тварью, свившей гнездо в замке Дэкиени.

В скором времени змок раскрылся еще с одной стороны — пожалуй, самой приятной для молодого князя. Крылатый змей и раньше приносил пленниц, — девушек и женщин, — для любовных утех. Однако забавы с плачущими пленницами, скоро наскучили Влайку — ему, не злому по природе, претило брать женщин силой. Он поделился своими мыслями с Дирканеем и впервые увидел на губах безглазого отшельника слабую улыбку.

— Не волнуйся, князь, — сказал он, — этой ночью все будет иначе.

В ту же ночь, войдя в спальню, Влайку недоуменно вскинул брови — перед ним, на расстеленной кровати, лежала самая красивая девушка, которую он когда-либо видел. Золотые волосы разметались по ложу, алые губы маняще приоткрылись, а округлые формы, казалось, не имели ни малейшего изъяна.

— А…а ты кто? — глупо произнес Влайку, не сводя взгляд с обнаженной красавицы.

— Разве это важно? — соблазнительно улыбнулась ночная гостья. Изящно встав с ложа, она потянулась к завязкам штанов князя, похотливо смотря на него снизу вверх. В следующий миг мужская гордость Влайку оказалась в кольце умелых губ и он сразу забыл обо всех подозрениях. Эта ночь оказалась поистине незабываемой — лишь наутро Влайку, утомившийся от любовных утех, наконец, заснул, а когда проснулся — прекрасной незнакомки уже не было, а на подушке лежала горсть крупных самоцветов.