Дердейн: Аноме - Бравая вольница - Асутры. - Джек Вэнс

«Низкопробное времяпровождение! — объявил Фролитц. — Труппа разлагается в праздности».

«Где Саджарано? — спросил Этцвейн. — С ним какие-нибудь трудности?»

«Никаких трудностей, — отрезал Фролитц. — Он просто исчез. Как он ухитрился, ума не приложу. Своих забот хватало, а тут еще этот чертов дворец!»

Этцвейн опустился в кресло: «Когда и каким образом он исчез?»

«Пять дней тому назад, не выходя из башни. Лестницу сторожили. Он вел себя как обычно — то есть, как тихий помешанный. Когда ему принесли ужин, окно на верхнем этаже было распахнуто, а Саджарано исчез — испарился, как эйль-мельрат!»[31]

В сопровождении Фролитца и Финнерака Этцвейн поднялся в частные апартаменты Саджарано и выглянул в окно. Далеко внизу темнели мшистые камни. «Никаких следов! — строго поднял палец Фролитц. — Мы обнюхали каждую пядь земли под башней — ничего!»

Комнаты в башне соединялись с нижними этажами единственной узкой лестницей. «Здесь сидел Мильке, — продолжал Фролитц, опустив палец вниз, — за дверью, прямо на ступенях проклятой лестницы, и обсуждал... короче, крутил шашни с младшей горничной. Не спорю — Саджарано мог застать их врасплох и как-нибудь протиснуться или перескочить через них, не знаю. Вся штука в том, что он не выходил!»

«У него была веревка? Канат можно сделать из портьер или постельного белья».

«Даже если он спустился по веревке, на мхе остались бы следы. Кроме того, веревки не было — портьеры на месте, белье в целости и сохранности». Фролитц присел было на диван, но тут же вскочил, потрясая над головой дрожащими кулаками: «Как он сбежал? Я на своем веку чего только не видел — но это же просто уму непостижимо!»

Этцвейн молча вынул кодирующий передатчик, набрал цветовой код ошейника Саджарано и нажал красную кнопку поиска. Прибор сразу же тонко запищал. Этцвейн описал рукой широкую дугу — писк сменился удовлетворенным гудением, снова превратившимся в писк. «Не знаю, как он сбежал, но ушел он недалеко, — сказал Этцвейн. — Саджарано где-то в лесах Верхнего Ушкаделя».

Уже давно стемнело, но Этцвейн, Финнерак и Фролитц отправились на поиски. Пройдя по дворцовому саду, они поднялись по алебастровым ступеням. Скиафарилья бледно освещала путь. Они миновали фигурный павильон из гладко-белого стекла, где справлялись тайные мистерии рода Сершанов, потом пробрались через густые заросли деревьев-близнецов и гигантских кипарисов, разводя руками и ломая переплетения скрюченных ветвей желтокостницы — и вышли на дорогу Верхнего яруса. Передатчик показывал, что дальше идти нужно было прямо вверх — в темный лес над Верхним ярусом.

Фролитц начинал брюзжать: «По профессии и по призванию я музыкант, а не дикий лесной никталоп. Кроме того, полночные поиски левитирующих сумасшедших, прячущихся в одиночку или в компании сочувствующих им гарпий и вурдалаков, не входят в число моих любимых занятий».

«Я не музыкант, — сказал Финнерак, поднимая лицо к зарослям над дорогой. — Тем не менее перед тем, как продолжать поиски, имеет смысл захватить фонари и оружие».

Фролитц усмотрел в словах Финнерака скрытую насмешку и резко парировал: «Музыкант не боится никого и ничего! Отвага, однако, не мешает мне смотреть на вещи с практической точки зрения — в отличие от некоторых, чьи мысли блуждают выше облака ходячего».

«Финнерак не музыкант, — примирительно сказал Этцвейн, — но его предложение вполне практично. Пойдемте, возьмем фонари и оружие».

Через полчаса они вернулись на Верхний ярус, вооруженные найденными во дворце стеклянными фонарями и старинными саблями, коваными из железных кружев.

Судя по показаниям передатчика, за это время координаты Саджарано Сершана не изменились. В трехстах метрах над дорогой он нашелся — труп лежал на небольшой поляне, поросшей перистой белесой травой-волокитой.

Этцвейн и Финнерак посветили кругом — лучи фонарей нервно рыскали среди теней, стволов и корней. Один за другим все повернулись к телу, лежавшему у самых ног. Саджарано, человек невысокий и никогда не производивший внушительного впечатления, теперь казался карликом, ребенком с непомерно большой головой. Тощие ноги его судорожно вытянулись, спина выгнулась крутой дугой, как в мучительной агонии, широкий лоб философа откинулся далеко назад, наполовину скрытый пушистой травой. Жилет из фиолетового вельвета был грубо разорван — обнажилась костлявая грудь, зияющая глубокой, безобразной раной.

Этцвейн уже видел такую рану — на теле благотворителя Гарстанга через день после его смерти.

«Непривлекательное зрелище», — буркнул Фролитц.

Финнерак только крякнул — ему приводилось любоваться зрелищами и пострашнее.

«Здесь, кажется, побывали ахульфы, — бормотал Этцвейн. — Могут вернуться». Он еще раз осветил фонарем обступившие поляну тени: «Нехорошо. Надо бы его похоронить».

Пользуясь саблями и руками, они вырыли в пружинящей лесной подстилке неглубокую могилу. Наконец Саджарано Сершан, всесильный владыка Шанта, скрылся под слоем рубленых комьев земли, смешанной с листьями и травой.

Три невольных могильщика спустились к Верхнему ярусу, обернулись к лесу над дорогой, будто одновременно движимые одной и той же мыслью, и вернулись через сад в Сершанский дворец.

Остановившись перед огромными стеклянными дверями, Фролитц отказался входить в приемный зал. «Гастель Этцвейн! — объявил он. — С меня довольно дворцов и дворцовых интриг. Нас прекрасно кормили, мы пили превосходное вино. Нам привезли лучшие инструменты в Шанте. Прекрасно. Не будем себя обманывать — мы музыканты, а не эстеты. Делу время, потехе час».

«Вам здесь оставаться незачем, — согласился Этцвейн. — Возвращайтесь к привычным занятиям — так будет лучше всего».

«А ты? — подбоченился Фролитц. — Ты что же, покидаешь труппу? Где я найду тебе замену? Старый Фролитц должен играть свою партию — и твою впридачу?»

«Мне поручено организовать сопротивление, — терпеливо отвечал Этцвейн. — Страна в опасности. Это гораздо важнее замены недостающего хитаниста».

«Кроме тебя некому истреблять рогушкоев? — ворчал Фролитц. — Почему музыканты Шанта обязаны гибнуть в первых рядах?»

«Когда рогушкоев выгонят, я вернусь — и мы заиграем так, что все ахульфы сбегутся с холмов! А до тех пор...»

«Слышать ничего не хочу! — настаивал Фролитц. — Убивай рогушкоев днем, если тебя это развлекает, а вечером изволь играть с труппой!»

Этцвейн беззвучно смеялся, почти убежденный целесообразностью предложения: «Вы возвращаетесь в «Фонтеней»»?

«Сию же минуту!»