Все романы в одном томе (сборник) - Джордж Оруэлл

Рыжий (притоптывая на месте). Топай ногой, ребята, другой печки нету. И запевай, черт, кто-нибудь, чтобы нам, к дьяволу, приплясывать веселей!

Папуля (просыпаясь и высовываясь). Чой-то? (Сонная голова отваливается, рот открыт, острый кадык торчит из жилистой стариковской шеи подобно томагавку.)

Миссис Бендиго. Какая бы супруга то имела, что я от его приняла, она б давно щелоку ему в чай драный подсыпала.

Мистер Толлбойс (поет, стуча в воображаемый барабан). Вперед, святая рать неве-е-ерных!

Миссис Уэйн. Вот уж право! Кто бы из нашего семейства подумал бы такое, когда в прежние наши дни усядемся вокруг камина, который кафелем обложен, прямо мрамор, и чайничек кипит, и блюдо наше из фарфора, а на нем полно лепешечек, что в лавке напротив куплены, жареные, еще горячие… (Стук зубов вынуждает ее умолкнуть.)

Чарли. Ну, братва, никаких псалмов адских. Выдам вам малость похабели для веселости, чтоб руки-ноги сами в пляс. Готовь уши!

Миссис Макэллигот. Не поминала бы ты, миссис, жарены лепешки. Брюхо уж в хребет клятый влиплося.

Чарли встает, откашливается и ревет зычным голосом про «разудалого Билла-матроса». На скамейке всеобщий хохот пополам с дрожью от озноба. Песню хором повторяют, каждый куплет все громче, притоптывая и прихлопывая в такт. Сидящие, тесно сжавшись плечом к плечу, раскачиваются и ногами словно жмут на педали фисгармонии. Даже чинная миссис Уэйн через минуту не выдерживает и, засмеявшись, присоединяется к остальным. Дружное веселье, несмотря на клацающие зубы. Мистер Толлбойс, выпятив свой громадный живот, шагает взад-вперед, изображая церемонный марш то ли со знаменем, то ли с епископским жезлом. Ночь теперь совершенно ясная, временами по площади проносится сильный ледяной ветер. Холод пробирает до костей, хлопки и топот превращаются в неистовое буйство. Вдруг люди замечают идущего с восточной стороны полицейского – пение мигом стихает.

Чарли. Во как! Песенки в самый раз для подогрева.

Миссис Бендиго. Чертов ветер! И подштанников не успела натянуть, паразит прям в секунду вытолкал.

Миссис Макэллигот. Ладно уж, слав будь Езус свят, скоро в Грейз-инн нам подпол церковный на зиму откроют. Всяко будет где на ночь привалиться.

Полисмен. Прекратить безобразие, не в кабаке! Вздумали среди ночи песни орать. Всех разгоню, если вы тишину блюсти не можете.

Хрюкач (вполголоса). Пес долбаный!

Рыжий. Ну да, на каменном полу дадут подрыхнуть с тремя газетами заместо одеял. По мне, так лучше уж на площади. Хоть бы какой дали топчан проклятый.

Миссис Макэллигот. А все ж горячего плеснут да хлебца два куска. Многи ночи рада была я и тама шкиперить.

Мистер Толлбойс (нараспев). Возрадовался я, когда сказали мне: «Пойдем в дом Господень!»

Дороти (вскакивая). Ох, какой холод, какой холод! Даже не знаю, что хуже: когда сидишь или стоишь. Как вы выдерживаете? Неужели подобные ночи всю жизнь?

Миссис Уэйн. Не надо вот так думать, милочка, что здесь нету которые с благородной привычкой.

Чарли (поет). Не унывай, приятель, скоро ляжешь в гроб!.. Брр-р! Иисус адский! Грабли к черту посинели! (Бьет чечетку, хлопает себя по бокам.)

Дороти. Но как вы можете это терпеть? Всегда, из ночи в ночь, из года в год? Не может быть, чтоб люди жили такой жизнью! Пока сам не узнаешь, не поверишь. Это же невозможно!

Хрюкач. Я бы рассказал им, мать их в душу!

Мистер Толлбойс (тоном проповедника). Все возможно по милости Господней.

От слабости в коленях Дороти падает обратно на скамейку.

Чарли. Полвторого. Ну че? Коль неохота окочуриться, копыта адские надо размять или состроить пирамиду. Кто за адский моцион до Тауэра?

Миссис Макэллигот. Ох, уж куда пойду? Ноги-то клятые боле не ходют.

Рыжий. Даешь пирамиду! Приморозило сверх нормы. Лезь все гуртом на чертову скамейку! Извиняй, мать!

Папуля (сонно). Чой-то еще? Соснуть чуток, так враз должно пихать, растрясывать?

Чарли. Вот это дело! Потеснись! Папуля, дай местечко для моей тощей задницы. Друг на дружку забирайся, сильней теснись, на вошь плевать. Сплотись, народ, как шпроты в адской банке!

Миссис Уэйн. Нет уж! Я вроде бы, молодой человек, не приглашавши вас себе на коленки.

Рыжий. Садись, мамаша, на мои тогда, не жалко. Ух ты! От пасхи я с первой жакеточкой в обнимку!

Люди, женщины и мужчины вперемешку, сбиваются в громадный жутковатый ком наподобие лягушек в сезон метания икры. Судорожное движение стремящейся ужаться человеческой массы распространяет в воздухе запах заношенного сального рванья. Один мистер Толлбойс продолжает маршировать.

Мистер Толлбойс (декламируя). О солнце и луна, огонь и град, все звезды и светила и небеса небес, кляните Господа!

Глухарь, которому кто-то сел прямо на грудь, издает странный, невоспроизводимый звук.

Миссис Бендиго. Пшел ты с моей больной ноги! Я те чего? Тахта, что ль, чертова гостиная?

Чарли. Как, не пованивает наш Папуля, когда впритирку?

Рыжий. Щас будет для вши большой банкет.

Дороти. Боже, Боже!

Мистер Толлбойс (останавливаясь). Зачем к Богу взываешь, грешник, на одре смертном воющий, скулящий? Ропщи и по примеру моему воспой нечистого: хвала тебе, Люцифер, князь тьмы! (Поет на мотив «Свят, свят, свят».) «Инкубы и суккубы[78], пред вами смиренно упадая!..»

Миссис Бендиго. Да заткнись, дьявол богохульный! Жиром оброс, так холод его не берет.

Чарли. Хороша задница у тебя, мать, прям перина. Карауль, Рыжий, как утюг с угла покажется!

Мистер Толлбойс. Maledicite, omnia opera[79]. Славься черная месса! Священник всегда священник. Дайте бифштекс с кровью, и чудо вам сотворю. Серные свечи, «Отче наш» задом наперед, распятие вверх ногами. (К Дороти.) Будь у нас черный козел, вы тоже, барышня, пригодились бы.

Тепло в куче сбившихся тел становится ощутимым. Всех охватывает дремота.

Миссис Уэйн. Вы не подумайте, чтобы в моей привычке у джентльмена на коленках.

Миссис Макэллигот (сонно). Кажный раз причащалася дотоль, как чертов поп не захотел грехов мне отпустить за Майкла моего. Среди етих попов есть уж таки поганцы клятые!

Мистер Толлбойс (приняв позу священника). Per aquam sacratam quam nunc spargo, signumque crucis quo nunc facio…[80]

Рыжий. Есть у кого табачку? Последний чинарик чертов скурил.

Мистер Толлбойс (словно с амвона). Братья возлюбленные, пред очами Господа нашего собрались мы на праздник святой богохульства глумливого. Преследует Отче нас грязью и хладом, гладом и одиночеством, зудом и сифилисом, вошью головной и подбрюшной. Пища наша – корки размокшие и мяса объедки скользкие, в кульках газетных нам небрежно брошенные. Радость наша – перекипевший чай и кексы задубевшие, в щелях вонючих поглощаемые, стаканчик жижи пивной кислой и объятия мегер беззубых. Конец наш – яма общая на двадцать пять гробов, ночлежка подземельная. И оттого долг наш святой – вовеки проклинать и поносить Его. И потому со демонами, с архидемонами…

Миссис Макэллигот. Езус свят, кажись, усыпаю. Ох, и кака чума долбана впоперек на мне все ноги давит?

Мистер Толлбойс. Аминь. От зла нас избавляй, но от соблазнов не уводи…

С первыми словами своей молитвы он переламывает освященный хлеб, из которого струится кровь. Слышится громовой раскат, пейзаж меняется. Ноги у Дороти ледяные. В клубах тумана носятся чудовищные образы крылатых демонов и архидемонов. Нечто, клюв или коготь, впивается в плечо Дороти, возвращая ей ощущение жестокой ломоты в конечностях.

Полисмен (тряся Дороти за плечо). Ну-ка давай, проснись-ка! Пальто нет? Белая как смерть. Ничего лучше не придумала, как здесь на холоде заснуть?

Дороти чувствует, что совершенно окоченела. На ясном, очень высоком небе колючки звезд светятся дальними электрическими фонариками. «Пирамида» разъехалась.

Миссис Макэллигот. Бедна детка, не может тягости сносить, как нам в обычай.