Докер - Георгий Холопов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это я понимаю легко. Даже пытаюсь переводить:
— Этот товарищ — докер. Из Гамбурга…
Но из сотни немецких слов, что я помню, я пытаюсь связать простейшую фразу по-немецки — и не могу. Не получается! А все на меня смотрят с такой надеждой!
— Ну! — орет Киселев. — Чего молчишь-то?.. Неужто все забыл?.. — И уж разочарованно: — Тоже мне до-о-о-ке-ер!
К моему счастью, на палубе появляется переводчик, неся в руках кипу паспортов. Не зная еще, в чем дело, он издали спрашивает:
— Что такое, ребята, что такое? Почему собрались?
Он думает — что-то случилось. А что могло случиться? Ничего не случилось.
Он очень радуется тому, что ничего не случилось, и начинает переводить вопросы наших грузчиков, подхватывая на лету только их смысл, ответы немцев, снова вопросы грузчиков, сбежавшихся на палубу матросов и пассажиров.
Происходящее на пароходе напоминает митинг. То здесь, то там выкрикивают лозунги.
Тогда главный у немцев, руководитель группы, поднимает руку, просит внимания. И начинает горячо говорить. Переводчик еле поспевает за ним. Немец рассказывает о положении в Германии, об угрозе фашизма. О выступлениях рабочих в Гамбурге, Бремене, Касселе. И снова об угрозе фашизма.
Слушают его внимательно. У меня руки сами сжимаются в кулаки. «Не к этому ли я видел сон с кровавыми собаками?»
Потом немец говорит о нашей стране, о наших успехах на хозяйственном и культурном фронтах, что является лучшей помощью пролетариям всего мира. От имени рабочего класса Германии и Союза красных фронтовиков он передает нам революционный привет.
Криком «Рот фронт!» отвечает ему вся палуба.
Барабанщики лезут по карманам, достают по горстке значков.
Мне бы тоже протянуть руку за значком, радоваться бы вместе со всеми, но я незаметно выбираюсь из толпы, иду на корму.
«Тоже мне докер, — казню я себя словами Киселева. — Двух слов не мог сказать по-немецки, болван».
Мрачно в эту минуту я смотрю на свое будущее. «Как же ехать за границу без знания языка? Как же я раньше не подумал об этом?»
Спасительными мне сейчас кажутся слова тети Варвары: «А разве у нас все уже сделано, чтобы ехать в чужие края?»
Но меня окликают. Я оборачиваюсь.
Ко мне подходит руководитель фронтовиков и переводчик. Немец широко улыбается, горячо пожимает мне руку, что-то скороговоркой, но одобрительно, чувствую, говорит обо мне переводчику. Потом, несколько церемонно, прикалывает к моей рубахе значок красных фронтовиков.
Переводчик переводит:
— Он спрашивает: «Разве у вас не все работающие в порту называются докерами?» Что ответить? Может: «У нас их называют грузчиками, а по-местному — амбалами». Будет правильно? — И, не дожидаясь моего вразумительного ответа, отвечает сам.
— Груш-чи-ками!.. Ам-ма-лами!.. — повторяет за ним немец.
— А почему тебя называют докером? — Переводчик косится на меня. — Можешь объяснить? Что ему ответить?
— Могу, конечно, — отвечаю я, переминаясь с ноги на ногу. — Видите ли, здесь я работаю для практики… Через несколько лет думаю поехать в Германию, поработать в гамбургских доках…
Переведя, он спрашивает:
— И зачем тебе ехать в Германию?
— Ну, помочь немецким рабочим, — говорю я.
Тут переводчик взрывается смехом, не дает мне договорить, толкает немца в бок, лепечет ему что-то быстро-быстро по-немецки, оборачиваясь ко мне, говорит и по-русски:
— Раньше искатели приключений бегали в Америку, к индейцам. А теперь вот хотят бежать в Германию!
Но немец не смеется. У него очень серьезный вид.
Переводчик утихает и несколько церемонно переводит его слова:
— Это очень знаменательно, что молодой русский докер думает о судьбе немецкого рабочего класса! Очень знаменательно!
Немец отвешивает мне поклон, говорит:
— Danke schön, danke schön! — и — старательно — по-русски: — Спа-сибо, спа-сибо.
Но тут переводчик берет немца под руку и уводит от меня. Жаль, что я не могу без его помощи сказать фронтовику, что я думаю о немецком рабочем классе, как высоко ценю его боевые качества.
Уже вернувшись в трюм на перевалку груза, я кляну про себя последними словами нашу учительницу немецкого Эльзу Эдуардовну.
Из всеобщей любимицы она в моих глазах сейчас превращается в лютого врага. Я ее ненавижу!
А ведь столько лет мы в ней души не чаяли! Считали лучшей учительницей в школе! Чуть только она заболеет насморком — весь класс с подарками уже устремляется к ней домой. Заболей же наш Христофор Никитич, преподаватель математики, — это бы, видимо, вызвало только радость у нас. Строг! Мучитель! При одном упоминании его имени нас уже бросало в дрожь. А Эльза Эдуардовна — добрая!
Нашу любовь она заслужила тем, что никогда ни у кого не спрашивала уроков, никогда никому не ставила плохих отметок. Все ученики, без исключения, в том числе и я, конечно, получали у нее только «хорошо» и «удовлетворительно».
В отличие от других учителей, занятия у Эльзы Эдуардовны были на добровольных началах. Хочешь — занимайся, не хочешь — дело твое.
Не желающих заниматься всегда было больше, чем желающих. Кому охота зубрить немецкие глаголы?
Из класса в тридцать шесть человек у нее всерьез немецким занималось семеро, только девочки, в том числе наша Лариса. Остальные девочки обычно на уроке самозабвенно читали толстые потрепанные романы.
А для мальчиков немецкий был «уроком футбола». Мы с перемены даже не возвращались в класс, чтобы хоть ради приличия показаться Эльзе Эдуардовне.
Она была добрая. Она говорила, что не терпит насилия.
И вот в какое зло обернулась ее доброта!
Обидно, что все это я понимаю только сейчас. Годика бы на два раньше!
Глава вторая
— А нельзя ли нам как-нибудь отказаться от этой прелести? — Агапов со злости даже пинает ногой крайний мешок с цементом.
— Как же откажешься? Наряд-то дан нашей артели, — отвечает ему старшой, зажав в откинутых назад руках по связке черных противогазов. Он сегодня на работу пришел чуть свет. К тому же в «парадной форме», при галстучке. Для большей солидности. Груз-то особенный!
— А пойти в Морагентство, к Гусейну-заде, и сказать, — поучает его с обычной своей наглостью Агапов, — цемент в таком виде грузить не будем! Так, что ли, ребята? — И он нас обводит свирепым взглядом. — Вы как хотите, а я лично не собираюсь лезть в трюм.
За время, что я работаю в артели, мне приходилось грузить и разгружать бревна, нефтяное оборудование, соль, нефть в бочках, стекло, спички, дранку и бог знает что еще — самые тяжелые и самые легкие, но одинаково плохо оплачиваемые грузы, — а вот цемент не попадался. Старожилы же говорят: кто не работал на цементе, тот не испытал адовую работу грузчика, тот еще не грузчик.
