История России с древнейших времен. Том 4. От Княжения Василия Дмитриевича Донского до кончины великого князя Василия Васильевича Темного. 1389-1462 гг. - Сергей Соловьев

Таковы источники, которыми должен пользоваться историк при описании Куликовской битвы. В какое время составились эти сказания, мы не знаем; на одном списке пространного сказания означено, что оно составлено рязанцем, иереем Софронием: в одной летописи он назван Софонием рязанцем, брянским боярином; автор поэтического слова поминает рязанца Софония как своего предшественника в сочинении похвал великого князя Димитрия.

Нашествие Тохтамыша на Москву послужило также предметом особого сказания: «О Московском взятии от царя Тактамыша и о пленении земля Руськыя». Это сказание носит такой же характер, как и краткое сказание о Куликовской битве, но отличается от него большею простотою и обстоятельностию рассказа. Известия о Тамерлановом нашествии вошли в «Повесть преславнаго чудеси от иконы пречистыя богородицы, еже нарицается владимирская». Здесь говорится о Тамерлане, что он родился между заяицкими татарами, в Самаркандской стране, был простой, бедный человек, ремеслом кузнец, нравом хищник, ябедник и вор. В молодости украл он овцу, хозяин которой переломил ему за это ногу и бедро; но Тамерлан оковал себе ногу железом, отчего и был прозван Железным Хромцом, Темир-Аксаком. К выходу из русских владений побудил его сон, в котором явилась ему на воздухе жена в багряных ризах, воспрещавшая ему идти далее на Русскую землю. Особое сказание о битве русских под Рязанью с татарами внесено в летопись под заглавием Повести о Мустафе царевиче. Битва на Ворскле послужила предметом также особого сказания.

Если столкновения с татарами вообще и битва Куликовская в особенности возбуждали сильное внимание народа, вследствие чего являлись разного рода сказания об них, то неудивительно, что жизнь того князя, который впервые вывел русские полки против татар и победил, стала предметом украшенного сказания. В этом сказании О житии и преставлении великаго князя Димитрия Ивановича, царя русьскаго мы не должны искать подробных известий о подвигах Донского; сказание это есть не иное что, как похвальное слово, касающееся почти исключительно нравственной стороны. Автор начинает с происхождения своего героя, потом говорит о его душевных качествах, которыми он отличался в молодости, когда принял правление: «Еще же млад сый возрастом, и о духовных прилежа делесех, и пустотных бесед не творяше, и срамных грагол не любляше, злонравных человек отвращашеся, а с благыми всегда беседоваше, божественных писаний всегда со умилением послушаше, о церквах божиих велми печашеся, а стражбу земли Русьскыя мужеством своим держаше, злобою отроча обреташеся, а умом свершен всегда бываше, ратным же всегда в бранех страшен бываше, и многы врагы, встающая на ны, победи, и славный град свой Москву стенами чюдными огради, и во всем мире славен бысть, яко кедр в Ливане умножися и яко финик в древесех процвете». Далее говорится о женитьбе Димитрия, после чего следуют известия о двух победах над татарами, при Воже и на Куликове поле. Поход Мамая автор приписывает зависти людей, окрест живущих, к Димитрию; говорит, что лукавые советники, которые христианскую веру держат, а поганские дела творят, начали внушать Мамаю: «Великий князь Димитрий московский называет себя царем Русской земли, он честнее тебя славою и противится твоему царству». Мамай объявил своим вельможам, что идет на Русь, с тем чтоб ввести туда магометанскую веру вместо христианской. Куликовская битва описывается кратко, в общих выражениях. Упомянувши о победах Вожской и Куликовской, автор обращается опять к нравственным достоинствам Димитрия, которые выставляет с той целию, чтоб цари и князья научились подражать ему. Описавши целомудрие, воздержание, благочестие Димитрия, автор переходит к описанию его кончины, говорит об увещаниях его сыновьям, боярам, о распределении волостей между сыновьями. Описывается плач великой княгини Евдокии, которая так причитала: «Почто не промолвиши ко мне, цвете мой прекрасный? что рано увядаеши? винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцу моему и сладости души моей; солнце мое, рано заходиши; месяц мой прекрасный, рано погыбаеши; звездо восточная, почто к западу грядеши?» и проч. Описавши погребение великого князя, автор продолжает: «О страшно чюдо, братие, и дива исполнено; о трепетное видение и ужас обдержаше! Слыши небо и внуши земле! Како въспишу или како възглаголю о преставлении сего великаго князя? от горести души язык связается, уста загражаются, гортань премолкает, смысл изменяется, зрак опусневает; крепость изнемогает; аще ли премолчю нудить мя язык яснее рещи». Слово оканчивается обычным прославлением героя в виде уподобления его другим знаменитым лицам священной и гражданской истории; это прославление оканчивается также известным образом: «Похваляет бо царя Коньстантина Гречьская земля, Володимера Киевская со окрестными грады; тебе же, великый князь Димитрей Иванович, вся Руськая земля». Надобно заметить, что это похвальное слово есть самое блестящее литературное произведение из дошедших до нас от описываемого времени.

По образцу похвального слова Димитрию Донскому составлена повесть о житии соперника его, Михаила Александровича тверского, только написана эта повесть гораздо проще. В одной летописи сказано, что она составлена по приказанию князя Бориса тверского.

Уже выше было сказано о характере летописи северной, и собственно северо-восточной, о различии ее от летописи южной. Тяжек становится для историка его труд в XIII и XIV веках, когда он остается с одною северною летописью; появление грамот, число которых все более и более увеличивается, дает ему новый, богатый материал, но все не восполняет того, о чем молчат летописи, а летописи молчат о самом главном, о причинах событий, не дают видеть связи явлений. Нет более живой, драматической формы рассказа, к какой историк привык в южной летописи; в северной летописи действующие лица действуют молча; воюют, мирятся: по ни сами не скажут, ни летописец от себя не прибавит, за что они воюют, вследствие чего мирятся; в городе, на дворе княжеском ничего не слышно, все тихо; все сидят запершись и думают думу про себя; отворяются двери, выходят люди на сцену, делают что-нибудь, но делают молча. Конечно, здесь выражается характер эпохи, характер целого народонаселения, которого действующие лица являются представителями: летописец не мог выдумывать речей, которых он не слыхал; но, с другой стороны, нельзя не заметить, что сам летописец неразговорчив, ибо в его характере отражается также характер эпохи, характер целого народонаселения; как современник, он знал подробности любопытного явления и, однако, записал только, что «много нечто нестроение бысть».

До сих пор, называя северную летопись общим именем Суздальской, мы рассматривали ее в противоположности с южною летописью вообще. Но, рассматривая южную летопись, мы заметили, что в позднейших сборниках она слагается из разных местных летописей – Киевской, Волынской, Черниговской или Северской. Теперь, приступая к подробнейшему рассмотрению северной летописи, мы должны решить вопрос: не повторяется ли и здесь то же самое явление? Взглянем на известия о северных событиях по Лаврентьевскому списку летописи. Мы уже видели, что в рассказе о убиении Андрея Боголюбского находится ясное свидетельство, что рассказ этот написан при Всеволоде III и в его владениях; в рассказе о событиях по смерти Боголюбского в словах: «не хотящих нам добра, завистью граду сему» – обозначается летописец именно владимирский; под 1180 и 1185 годами находим те же признаки. Потом мы замечаем особенную привязанность летописца к старшему сыну Всеволода III, Константину; эта особенная привязанность видна из рассказа о том, как этот князь отправлялся в Новгород, о том, как он возвратился из Новгорода, о встрече его с отцом в Москве; видна из умолчания о поведении Константина перед смертию отцовскою. В дальнейшем рассказе изумляет сперва умолчание о подробностях вражды между Всеволодовичами, о Липецкой битве; но если предположить, что летопись составлена приверженцем Константина, но после его смерти, когда вследствие новых отношений, в интересах самих детей Константиновых не нужно было напоминать дяде их Юрию о Липецкой битве, то мы поймем смысл этого краткого известия о вражде Всеволодовичей, этого старания указать преимущественно на великую любовь, которая после того начала господствовать между братьями. Подробности о предсмертных распоряжениях Константина, пространная похвала ему, упоминовение, что в 1221 году погорел город Ярославль, но двор княжий остался цел молитвою доброго Константина, утверждают нас именно в том предположении, что летопись продолжала писаться и по смерти Константина его приверженцем, который поселился теперь в Ростове у старшего сына Константинова; самое выражение под 1227 годом в рассказе о посвящении епископа владимирского Митрофана:. «Приключися мне грешному ту быти» – это выражение, указывающее на случайное в то время пребывание летописца во Владимире, заставляет нас также думать, что постоянно он жил в Ростове. Описание посвящения ростовского епископа Кирилла, встреча ему в Ростове, похвала ему, наконец, свидетельство, что автор рассказа сам записывал проповеди Кирилловы, убеждают нас окончательно в том, что мы имеем дело с ростовским летописцем, т. е. живущим в Ростове. В известии о нашествии Батыя ростовского же летописца обличают подробности о кончине ростовского князя Василька Константиновича похвала этому князю, особенно же слова, что бояре, служившие доброму Васильку, не могли уже после служить никакому другому князю: так он был добр до своих слуг! Признак ростовского летописца можно видеть и под 1260 годом в известии о приезде Александра Невского в Ростов; также под 1261 годом в известии об епископе Кирилле и об архимандрите Игнатии. Как известия этого летописца относятся к указанным прежде известиям владимирского летописца, определить с точностию нельзя; очень быть может, что один и тот же летописец, который жил сперва во Владимире при Всеволоде III, был в числе приближенных людей к старшему сыну его Константину и переселился вместе с ним в Ростов.