К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

Воительница о чем-то переговорила с дружиной, потом посмотрела на Малика (отважный пардус, конечно, находился рядом с хозяином, и шерсть на его загривке воинственно топорщилась).

– Если ты тот человек, о котором я слышала, – сказала она медленно, – у тебя были причины искать встречи с Бьерном, и я могу только посетовать, что чашу мести довелось испить не мне!

– Когда человек начинает жить по законам лютых хищников, неудивительно, что его кровникам приходится друг у друга оспаривать право свершения правосудия, – кивнул головой русс.

– В северных морях меня прозвали Свонильдой, Белой Валькирией, – представилась дева. – Однако я также не забыла нареченного мне на роду имени Агнесс из Вульфсвуда.

– В датских владениях оба эти имени крепко помнят, – недобро усмехнулся Лютобор. – А за морем русским складывают песни про деву с далеких Британских островов, пять лет назад поднявшую оружие во исполнение святого обета мести.

Между крыльями бровей воительницы пролегла скорбная складка:

– Увы! Этот обет так и останется только обетом, – с горечью проговорила она.

– Не совсем так, – поправил ее боярин. – Конечно, не в наших силах поднять с речного дна Бьерна Гудмундсона, там ему самое место, но его отец все еще жив.

Угольные глаза леди Агнесс зажглись мрачной радостью:

– Скажите мне, когда я смогу его увидеть? – чуть помедлив, спросила она.

– Через несколько дней, – отозвался Лютобор. – Хоть Гудмунд и был пленен, ему помогли бежать, и теперь он вместе с хазарами идет сюда, желая поквитаться за свой позор. Если жаждешь встречи с ним, присоединяйся к войску моих братьев, ибо другого случая, – он красноречиво указал на свой и боярский мечи, – может не представиться!

Белая Валькирия кивнула и что-то сказала своему кормщику, после чего тот повернулся к дружине и заорал на каком-то неизвестном, но близком к северному языке:

– Суши весла, правь к берегу! Наша госпожа нашла того, кого искала!

***

– Вот видишь, брат, – повернулся к хану Камчибеку Лютобор. – Похоже, Тенгри хан и Органа ветер еще не оставили наш род. Эта сотня бойцов стоит четырех, о которых ты вчера вечером мечтал!

Русс и боярин только что причалили к берегу и теперь вместе с ханами Органа стояли на песке, приветствуя Белую Валькирию и ее людей.

– Похоже, ты прав, – отозвался старший Органа. – Хотя цель, которую преследует эта женщина, толкает ее к безрассудству, не хотел бы я нынче оказаться на месте Гудмунда! Шутка ли, пересечь расстояние в полмира! Недаром он от нее бегал целых пять лет!

– Да она просто сумасшедшая! – возмущенно подал голос, высовываясь из-за боярской спины, Мал. – Сколько ей ни пытался объяснить, что Бьерна на этом корабле нет, все без толку! Так бы и порубила всех зазря, кабы не вы!

– Сам виноват! – лениво отмахнулся боярин. – Говорили тебе не ходить в Итиль на этом корабле! Уж больно дурную славу стяжали его прежние хозяева. Помнишь, как вышло у Щук? Вот то-то!

Внезапно рука Лютобора непроизвольно потянулась к мечу. Следом за леди Агнесс по сходням спускался высокий широкоплечий мужчина, при виде которого и новгородцы, и люди рода Органа застыли от изумления, ибо это был Эйнар Волк!

Вид он, впрочем, имел весьма странный. Вместо нормальной, приличествующей воину одежды с плеч его свисал бесформенный балахон, из тех, какие носят в западных землях служители Белого Бога, стянутый в поясе жестким конопляным вервием с внушительного размера узлами на концах. Такие же веревки прикрепляли к босым ступням убогие соломенные сандалии. Волосы надо лбом были обрезаны жесткой щеткой, а на макушке и вовсе выбриты.

– Что это с ним? – толкнул товарищей в бок Путша. – Нешто последние мозги обронил?

– Ну да, – хмыкнул Твердята. – И потому перенесся по воздуху на расстояние, равное двум неделям ходу. Ты забыл, что Эйнар поднимается к нам навстречу из Итиля? А эти – с Булгарской стороны идут!

– Ну что вы болтаете пустое, – недовольно покачал головой Талец. – Вы разве не видите – это же совсем другой человек!

И точно, когда Эйнар подошел ближе, оказалось, Талец прав. В движениях незнакомца начисто отсутствовало присущее Волку беспокойство, они были исполнены величайшего достоинства, которому не служило помехой даже убогое одеяние чернеца. Глаза светились такой же теплотой и всепрощающим терпением, как глаза отца Леонида или покойного отца Луки, и это несмотря на то, что этот служитель Господа казался моложе своих почтенных собратьев не менее, чем на четверть века.

И от монаха, и от воительницы не укрылось замешательство новых союзников.

– Вы где-то видели похожего человека? – спросила Белая Валькирия, и ее глаза загорелись сумасшедшей надеждой.

Лютобор красочно, как он умел, без утайки, воздавая должное и сверх того мастерству противника, поведал о поединке с Волком. Леди Агнесс и все ее спутники слушали, затаив дыхание. Когда русс замолчал, чернец задумчиво взъерошил короткие волосы надо лбом.

– Ты сказал, что этот человек называет Гудмунда сэконунга своим отцом?

Лютобор кивнул.

Черты лица воительницы исказил гнев, из груди вырвался звериный вопль:

– Я не верю тебе! – воскликнула она, с кулаками набрасываясь на русса. – Ты либо лжешь, либо заблуждаешься!

Лютобор, понятно, не стал ни драться, ни возражать. Он просто поймал безумную от горя деву за запястья и сгреб в охапку, предоставив ей бессильно биться в железных тисках его могучих рук.

– Не суди ее строго, – извиняющимся тоном проговорил чернец, которого, как позже выяснилось, звали брат Ансельм. – Человек, с которым ты сражался, – мой брат и ее нареченный жених, а Гудмунд сэконунг и его сын – негодяи, повинные в том, что мы пять лет оплакиваем дорогого нам человека, как покойника. Впрочем, я думаю, Агнесс, моя невестка, лучше сама вам все расскажет.

***

Поскольку рассказ Белой Валькирии захотели услышать абсолютно все, его пришлось отложить на время. Следовало закончить переправу родичей Соната-пастуха, а также позаботиться, как о новых гостях, так и об их морских конях, как жители степи именовали корабли.

Ближе к вечеру в ханский шатер набилось столько народу, что его войлочные стены снаружи напоминали мех, наполненный либо молодым, играющим вином, либо еще не перебродившим кумысом. Все равно, всем желающим места не хватило, и они толпились снаружи, жадно ловя каждое слово, которое им передавали их более удачливые товарищи и сородичи.

Оказавшись в кругу друзей, леди Агнесс на время освободилась от бремени тяжелой кольчуги, облачившись в одеяние, более приличествующее ее полу. Белое траурное платье с широкими рукавами красиво облегало ее стройный стан, распущенные по обычаю ее земли светлые волосы скреплял серебряный обруч – знак достоинства вождя и главы рода. Других украшений, кроме обручального перстня, оплакивающая жениха дева не носила, да они были и ни к чему. Так же, как и новгородская боярышня, Свонильда, Белая Валькирия, невольно приковывала к себе взгляд.

Глядя на двух прекрасных дев, встретившихся под одним сводом, Тороп, да и не только он, дивился, в какие разные формы может отливаться женская красота. Скальд, сложивший про леди Агнесс песню, величал ее, как и других красавиц своего сурового края, не иначе как белоснежно-белая дева. Ее волосы напоминали цветом белые известняковые утесы ее далекой родины, а черные внимательные глаза придавали ей сходство с самкой ястреба или белого сокола, отгородившейся от мира черным клобуком своей мести.

Боярышне Мураве больше подходило принятое у славян обращение девица красная. В ее жилах ярая руда, завещанная своим внукам светозарным Даждьбогом, причудливо соединялась с кровью древних мореходов, ведущих род от сына Солнца Миноса. Ее вьющиеся крупными кольцами волосы напоминали о знойной средиземноморской ночи и завитках виноградных лоз, а атласная белая кожа и бездонные синие глаза вызывали в памяти бескрайние заснеженные равнины и отраженную в небе гладь многочисленных лесных озер прекрасной новгородской земли.