Парижские тайны. Том II - Эжен Сю

— Сесили… вернись!.. — жалобно молил Жак Ферран.

— Нет, нет, позднее… когда я смогу это сделать, не опасаясь самой себя… но свет этой лампы меня слепит… от сладостной неги мои веки смыкаются… Я и сама не понимаю, что за волнение владеет мной… уж лучше я побуду в полумраке… мне кажется, то будет сумрак наслаждения… сумрак истомы…

Произнеся эти слова, Сесили подошла к камину, погасила лампу, сняла со стены висевшую там гитару, поворошила кочергой головни. Отсветы огня, горевшего в камине, освещали просторную комнату.

Припав к узкому окошечку, Жак Ферран не шевелился; вот какая картина открывалась его взору.

Посреди освещенного круга, образованного дрожащими языками пламени, Сесили полулежала на широкой софе, обитой узорчатым гранатовым шелком, медленно перебирая струны гитары и извлекая из них мелодичные звуки; вся ее поза выражала негу и отрешенность.

Пламя, пылавшее в камине, отбрасывала красные блики на лицо и на фигуру креолки, довольно ярко освещая ее; в остальной части комнаты царил полумрак.

Пусть читатель, для того чтобы лучше представить себе эту картину, вспомнит о том, какой таинственный, почти фантастический вид приобретает комната, в которой пламя очага борется с огромными тенями, подрагивающими на стенах и на потолке…

На улице ураган бушевал все сильнее, свист и рев ветра был слышен в доме.

Беря аккорды на своей гитаре, Сесили не сводила гипнотического взгляда с Жака Феррана, а он как завороженный пожирал ее глазами.

— Вот что, мой господин, — сказала креолка, — послушайте песню, что поют в наших краях; там не умеют слагать рифмованные стихи, у нас в ходу речитатив, как его называют знатоки, и после каждой паузы возникает певучая мелодия, она сопровождает всякий куплет; песня получается непритязательная, даже порою наивная, но я уверена, что она вам понравится, господин… Та песня, что я спою, зовется «Влюбленная женщина», это она говорит, это она поет…

И Сесили начала свою песню: она скорее декламировала, чем пела, и слова играли большую роль, нежели мелодия.

Нежные и волнующие аккорды гитары служили ей аккомпанементом.

Вот эта песнь креолки:

«Везде цветы, всюду цветы.Мой возлюбленный вот-вот придет! Я дрожу, я трепещу от счастья.Солнце, не свети так ярко, сладострастью больше подходит полумрак.Благоухают цветы, но их свежему аромату мой любимый предпочитает мое жаркое дыхание…Дневной свет не ранит его очей, ибо он смежит веки под моими поцелуями…Приди же, ангел мой! Приди… грудь моя бурно вздымается, кровь в моих жилах кипит…Приди… приди… приди…»

Слова эти, произнесенные с таким нетерпеливым жаром, словно креолка обращала их к невидимому любовнику, сопровождались чарующей мелодией, она как бы усиливала их; прелестные пальцы Сесили извлекали из гитары, инструмента, как известно, не слишком громкого, вибрирующие звуки, удивительно нежные и гармоничные.

Взволнованное лицо Сесили, ее влажные, затуманенные негою глаза, которые она не сводила с нотариуса, казалось, выражали томление и жажду желанной встречи.

Слова любви, опьяняющая мелодия, пламенные взгляды, чувственная красота креолки, ночная тишина — все это вместе взятое до такой степени возбуждало Жака Феррана, что разум его помутился.

Теряя над собой власть, он воскликнул:

— Сжалься… Сжалься надо мной, Сесили!.. Голова у меня идет кругом!.. Остановись, не то я умру!.. О, хоть бы мне сойти с ума!..

— А теперь послушайте второй куплет, господин, — сказала креолка, вновь тронув струны.

И она продолжала с еще большей страстью свою песню:

«Будь мой любимый рядом и коснись он рукою моего обнаженного плеча, такая острая дрожь пройдет по моему телу, что мне почудится, будто я сейчас умру.Будь он рядом со мной… и коснись он своими кудрями моей щеки, прежде бледная щека заалеет как роза…Моя всегда бледная щека вспыхнет…Душа души моей, будь ты здесь… мои пересохшие уста, мои жадные губы не вымолвят ни слова…Жизнь жизни моей, будь ты здесь, я, даже изнемогая от любви… не попрошу пощады…Тех, кого я люблю так, как люблю тебя… я убиваю страстью…О ангел мой! Приди… Грудь моя бурно вздымается, кровь моя в жилах кипит…Приди… приди… приди…»

Первую строфу своей песни Сесили исполнила со сладострастной негой, во вторую строфу, особенно в ее последние слова, она вложила все неистовство дикой страсти.

Казалось, музыка бессильна была передать овладевшее креолкой бурное и пылкое желание; она вдруг отшвырнула в сторону гитару… и, приподнявшись на софе, протянула руки к двери, за которой стоял Жак Ферран, и безумным, почти умирающим голосом прошептала:

— О, приди же… приди… приди…

Эти полные страсти слова Сесили сопроводила таким огненным взглядом, что описать его мы не в силах… Из груди Жака Феррана вырвался дикий вопль:

— Смерть!.. Смерть тому, кого ты станешь так любить… к кому ты станешь обращаться с какими пылкими речами! — закричал он, колотясь о дверь в приступе ревности и — бешеной страсти. — Возьми все мое состояние… возьми саму жизнь… но прежде даруй мне хотя бы минуту всепоглощающего сладострастия… которое ты рисуешь огненными словами.

Гибкая, как пантера, Сесили одним прыжком оказалась у двери; наклонившись к окошечку, она с непостижимым притворством сделала вид, будто из последних сил борется с охватившей ее страстью и заговорила едва слышным голосом, трепеща и словно сдерживая волнение:

— Ничего не поделаешь!.. Я вынуждена тебе признаться… я сама вся горю… пламенные слова этой песни воспламенили меня. Я ни за что не хотела подходить к этой двери… и вот я здесь, возле нее… помимо собственной воли… потому что в моем мозгу звучат слова, которые ты недавно произнес: «Если ты скажешь «ударь»… я ударю…» Стало быть, ты и впрямь так любишь меня?

— Чего ты хочешь?.. Золота?.. Всего моего золота?..

— Нет… мне и своего хватит…

— Есть ли у тебя враг? Я убью его,

— У меня нет врагов…

— Хочешь стать моей женой? Я тотчас женюсь на тебе…

— Я замужем!..

— Так чего же ты хочешь? Господи боже!.. Чего же ты все-таки хочешь?..

— Докажи мне, что тобою владеет слепая, неистовая страсть ко мне, что ты готов для нее всем пожертвовать!..

— Я готов! Я пожертвую всем… всем!.. Но что мне надо сделать?

— Я сама не знаю… Но в какой-то миг блеск твоих глаз ослепил меня… Если ты сейчас, немедленно, дашь мне доказательство неистовой любви, которая способна взволновать женщину до глубины души, наполнить ее исступленным восторгом, я не знаю, на что я готова пойти!.. Поторопись же! Ведь я капризна, и завтра настроение, владеющее мной сейчас, возможно, пройдет бесследно.

— Но какое доказательство я могу тебе дать немедленно, здесь? — завопил негодяй, ломая руки. — Какая жестокая мука! Доказательство! Скажи, какое доказательство тебе нужно?

— Да ты просто глупец! — ответила Сесили, отходя от окошечка и изображая на лице досаду, презрение и гнев. — Видно, я ошиблась! Я-то думала, что ты способен дать мне непреложное доказательство своей любви! Доброй ночи!.. Жаль, конечно…

— Сесили!.. О, не уходи, вернись!.. Но что должен я сделать? Подскажи… В голове у меня мутится… что мне делать? Что мне делать?

— Думай! Ищи!..

— Господи боже! Господи боже!..

— Я-то была готова уступить соблазну, если бы ты сам того захотел… Больше такой случай не повторится…

— Но скажи, наконец… Должен же человек сказать, чего он хочет! — вне себя от отчаяния крикнул нотариус.

— Угадай…

— Объясни хоть что-нибудь, намекни… прикажи!..

— Эх! Если б ты меня действительно хотел так страстно, как ты утверждаешь… ты б нашел средство убедить… Доброй ночи…

— Сесили!

— Я сейчас захлопну окошечко… вместо того, чтобы отворить дверь…

— Сжалься!.. Послушай…

— На миг мне показалось, что голова у меня закружилась от страсти… Но теперь этот порыв прошел… Все угасло, в моей душе опять воцарился мрак… В ту минуту я думала только о том, что ты мне безмерно предан… и готова была отодвинуть засов… но, нет, нет… ты сам не захотел… О, ты даже не понимаешь, как много ты потерял… Прощай, святой человек…

— Сесили… послушай… останься… я придумал, я нашел! — воскликнул Жак Ферран после недолгого молчания с таким взрывом радости, который невозможно передать.

У прохвоста голова шла кругом.

Туман, рожденный порочной страстью, помрачил его рассудок; охваченный слепой и бешеной похотью, он потерял всякую осторожность, перестал владеть собою, даже инстинкт самосохранения покинул его…

— Ну что же? Так в чем доказательство твоей любви? — спросила креолка.