Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «человек тысячелетия»? - Евгений Кычанов

Не исключено (мы просто не имеем свидетельств источников), что межэтническая рознь обострилась и в Си Ся. В этом государстве при господстве тангутов жили еще по меньшей мере три народности – китайцы, уйгуры и тибетцы. Уйгуры, часть китайцев и тибетцев были включены в состав тан-гутского государства силой оружия. Государство Си Ляо, или кара-китаев, также было многонациональным при господстве киданей-завоевателей. В этой стране внутренняя рознь усиливалась благодаря вражде на религиозной почве (большинство подданных мусульмане, а господствующий народ и династия – буддисты). В государстве хорезмшаха были трения, в том числе и в пределах правящего дома, между ираноязычными и тюркоязычными этносами.

Следует учитывать и психологию людей той эпохи. Многие из них служили верно и преданно своему государю, своей династии. Но именно государю и династии, а отнюдь не всегда своему народу, своей родине. Патриотизм, как мы понимаем его сейчас, отнюдь не был господствующим и единственно нравственным. Для Елюй Чуцая, который оказался на службе у Чингис-хана, столь же нравственно было отдавать все силы служению Чингис-хану, как он ранее служил императору Цзинь, хотя Чингис-хан и воевал с его прежним государем и не думал восстанавливать киданьское государство. Нелепо было бы отрицать силу этнических связей, но отношения «подданный – государь», независимо от этнической принадлежности государя и подданных, нередко были сильнее связей и отношений этнических.

Современная китайская наука, которая сочла удобным для себя полагать Китай издревле в современных границах как некое извечное культурно-географическое единство, объявляет разные государства, так или иначе включавшие в свой состав территорию современного Китая, «политическими властями», на которые временами распадался Китай. Поэтому покойный Хань Жулинь в предисловии к «Истории династии Юань» писал: «Во время подъема монголов в Китае утвердились семь-восемь политических властей: Южная Сун, Цзинь, Си Ся, Си Ляо, Дали, Тибет» [Юань чао ши, с. 2]. Названо всего шесть. Кто не назван? Очевидно, Корея и Вьетнам. Но не в этом суть.

Поэтому для китайца, нашего современника, представляющего Китай как некое культурно-географическое полиэтническое единство при культурном (для прошлого даже необязательно всегда политическом) превосходстве китайцев, при доминировании их государственности, не составляет особого труда представить завоевание его страны монголами в XIII в. не как установление «татаро-монгольского ига», а как… «объединение страны». «Почему только монголы смогли объединить Китай, покончить с пятисотлетним расколом?» – задает вопрос Хань Жулинь, вопрос, который нам и в голову не придет. Он сам и отвечает на него: «сила коней», «китайское мастерство» (техническое), личный талант Чингис-хана, неравномерное развитие национальностей (имеется в виду Китая) – монголы были на подъеме, а Сун и Цзинь в периоде упадка. «Монголы объединили Китай, и это в объективной ситуации того времени было совершенно естественно» [там же, с. 4]. Не завоевание (кровавое) Цзинь, Си Ся, Южной Сун, Си Ляо, Дали, подчинение Тибета, а «объединение Китая».

Думали ли так современники? На западе – явно нет. Там считали Чингис-хана наказанием за грехи, но отнюдь не объединителем. В Восточной Азии с ее представлениями о своей ойкумене как о Поднебесной и с давними идеями объединения Поднебесной под властью одного императора – такие настроения могли быть. Ошибочно думать, что эта идея была господствующей и имела ту законченную форму, которую за последние двадцать лет в целях определенной политической конъюнктуры ей придали современные китайские историки, но она тлела в Восточной Азии тысячелетия и объективно помогала Чингис-хану «объединять» Поднебесную. «Император юаньской династии, – писал Хань Жулинь, – был монголом. О времени, когда на драгоценном императорском троне Центральной равнины сидел император из национальных меньшинств, некоторые люди, не утруждавшие себя тщательными исследованиями, говорили, что это было темное время. Это не научный подход. Объединение под властью Юань завершило пятисотлетний период национальной вражды и кровавых войн, позволило каждой из национальностей страны в сравнительно спокойных условиях трудиться, развивать материальную и духовную культуру, и это, безусловно, был исторический прогресс» [там же, с. 4]. С Юаньской эпохи Тибет «стал неотъемлемой частью родины». А «монголов было мало», и поэтому «не научно считать династию Юань черным пятном» [там же, с. 5].

Нам трудно воспринять такой «исторический прогресс». То, что для одних было «объединением», для других – было и остается «татаро-монгольским игом». Сущность многих китайских оценок Чингис-хановой деятельности, их метаморфозы хорошо сформулировал в свое время Лу Синь: «В двадцать лет я услышал, что когда «наш» Чингис-хан покорил Европу, то был «наш» золотой век. Лишь когда мне исполнилось двадцать пять лет, я узнал, что на самом деле в так называемый «наш» золотой век монголы покорили Китай и мы стали рабами» (см. [Чулууны Далай, с. 4]).

Историческая наука, пытаясь реконструировать социально-экономические корни феномена Чингис-хана, исходит из того, что его появление связано с развитием монгольского общества, с его переходом к феодализму. Первым о монгольском кочевом феодализме наиболее четко написал акад. Б.Я. Владимирцов. Много лет монгольские и советские историки писали о том, что монголы перешли к феодализму, минуя рабовладельческую формацию. В известной мере нормативном для советской и монгольской науки пособии «История Монгольской Народной Республики» мы читаем: «Создание монгольского государства знаменовало собой замену родового строя новым общественным строем – феодальным» [ИМНР, с. 133]. Монгольские феодалы, имея ограниченную собственную базу эксплуатации – кочевое скотоводство, с одной стороны, и «все возраставшие потребности» – с другой, повели аратов на захватнические войны. Чингис-хан отражал «интересы феодализирующейся кочевой знати» [там же, с. 136–137]. Чулууны Далай и его советский издатель Б.П. Гуревич пишут о Чингис-хане как о «выразителе прежде всего интересов монгольских феодалов» [Чулууны Далай, с. 3]. Современный французский ученый, монголовед Жак Легран избегает слова «феодализм». Он предпочитает термин «аристократия». Аристократия желала прочного установления своей власти и срочного расширения социально-экономической базы своего господства «ввиду низкого, недоразвитого уровня производительных сил самого собственно монгольского общества и хозяйства». «Именно на этой… почве —…политическая специфика образования классового общества у монголов и необходимость для только что возникшей аристократии приступить к экспансионистской политике – возникла сущность Чингис-хановой личности, нового исторического типа индивидуальности» [Легран, с. 165].