Отрок. Богам — божье, людям — людское - Евгений Красницкий

И в тяжести твоей вины Крестильник Михайлову горячность поумерит — уж он-то в жизни всякого повидал, а к старости помягчал нравом, помягчал. Но и ты себя правильно повести должна, не ошибиться ни в коем случае — ни в слове, ни в жесте, ни во взгляде! Все должно быть так же соразмерно и гладко, как при творении лечебного наговора. И точно так же ты должна последствия любого своего слова или действия предвидеть и понимать. Значит, что?

— Что?

— Эх, Гуня, Гуня, да чему ж я тебя учила-то? Ты, когда заговор целебный творишь, для кого это делаешь, для себя или для больного?

— Для больного.

— А если для больного, то что важнее: как это тебе видится или то, что о тебе больной думает?

— То, что больной…

— А когда резать приходится, мы как себя вести должны, чтобы разговоров не пошло, будто нам живого человека полосовать нравится?

— Так что же, мам, все время оглядываться, как бы кто чего не сказал, как бы чего не подумали?

— Да! Все время, а не только, когда лечишь. Постоянно себя спрашивать: «Как я выгляжу?» и «Что обо мне подумают?».

— Да так только девки, которым замуж пора…

— А нам все время так надо, доченька. Каждый день, каждый час, каждый миг. — Настена улыбнулась в темноте и сдержалась, чтобы не добавить: «Как и всем женщинам, которые настоящими женщинами себя мыслят».

— Да так же с ума сойдешь, мама, все время за собой следить…

— И как же ты до сих пор разум сохранила, среди полутора сотен отроков обретаясь? Или не ты мне хвасталась, что никто из них тебе поперек слова сказать не смеет? Взяла б ты их под свою руку, если бы была такая, как сейчас: с мокрым носом, с писклявым голосом, у меня подмышкой прячущаяся?

— Так то отроки… и Минька приказал.

— Однако ж и ты своим видом и поведением тот приказ подтвердила! И над каждым шагом, над каждым словом не задумывалась — один раз себя поставила, да так дальше и держалась. А, дочка?

— Не знаю, я как-то и не думала…

— И очень хорошо, что не задумывалась, так и надо! Запомни: как ты себя понимаешь, так ты и выглядишь. Сама же про Михайлу говорила, что он в Младшей страже властвует так, будто иначе и быть не может, а отроки это чувствуют и подчиняются. Так и ты себя сразу так поставила, что перечить тебе никому и в голову не пришло, а потом ты это ощущение в отроках все время поддерживала — лечением, строгостью, обладанием тайными для них знаниями и… близостью с их старшиной, конечно, тоже.

— Я еще кой-кому и наподдала, как ты показывала… а Минька добавил.

— И это тоже не лишнее, только увлекаться не надо. В меру, все только в меру хорошо.

— Да где она, эта мера-то? Я же Миньку… — вместо окончания фразы последовал горестный вздох.

— А ведь вы с ним похожи, в людских глазах, Гуня.

— Как это?

— Очень просто. Нас, лекарок, опасаются. Нет, уважают, конечно же, некоторые даже искренне любят или благодарны за избавление от хворей. Но живем-то мы не так, как все, знаем что-то такое, что другим недоступно, а все непонятное и необычное у простого человека опасения вызывает. А еще, есть такие, что завидуют нам — власти нашей над людьми, уверенности в себе, особому положению, тебе, доченька, вдобавок, и за то, что Михайла ни на кого, кроме тебя не смотрит. А женихом-то скоро завидным станет!

— Угу, с его-то рожей…

— Ой, ой, ой! Матери-то родной уши не заливай… и не красней, аж в темноте видно!

— Ну, мам!

— Ладно, ладно. Так, вот: завидуют, а некоторые еще и тихо ненавидят. За то, что знаем о них такое, о чем им самим даже и вспоминать неохота. Мне же, бывает, исповедуются почище, чем попу нашему. Сколько в этих стенах слез пролито, сколько тайн открыто, о скольких грехах и тайных пороках поведано… Облегчение-то они получили — иногда ничего и делать не требуется, только выслушать, но помнят, ведь, что кроме них, и я теперь про все это знаю, а как им хотелось бы, что б никто не знал!

Ну, и сплетни, конечно, пересуды, небылицы… Ты, поди, и не догадываешься, что у тебя коса змеей оборачиваться способна? А? У Лушки Силантьевой жены все зубы гнилые из-за того, что я на нее косо посмотрела, а бабка Маланья слепнуть стала, за то, что кричала, будто нам слишком много зерна отдают. Сама потом сына с мешком крупы прислала — извиняться. Правда прозреть не успела — померла в моровое поветрие. И надо ж, все старики от болезни преставились, а бабка Маланья из-за того, что я ее не простила! А еще, после того, как поп наш где-нибудь святой водой покропит, ночью сюда домовые, банники, овинники и прочая мелкая нечисть прибегает — ожоги от святой воды лечить. Еще рассказывать или хватит?

— Хватит. Дураков не сеют, не жнут — сами родятся. — Юлька, несмотря на серьезность затронутой матерью темы, улыбнулась. — У нас там один из сучковских плотников тоже себе по пальцу обухом тяпнул, за то, что меня срамным словом за глаза помянул. Здоровый бугай, старшая дочь уже замужем, а как дите. — Юлька фыркнула и проблеяла козлиным голосом, передразнивая плотника: — Прости меня, девонька, принял кару за язык дурной! Такие искры из глаз летели, чуть пожар не сделался!

Мать и дочь тихонечко похихикали.

— А еще, — продолжила Юлька — девки повадились мне новые платья показывать, кто-то им ляпнул, что если я одобрю, то это к жениху хорошему. Приходится хвалить… — Юлька протяжно вздохнула. — А платья, и правда, красивые…

— Будет, будет тебе платье. — Настена ободряюще потрепала дочку ладонью по волосам. — Михайла свою мать уже попросил. Тебе скоро тринадцать исполнится, вот и получишь.

— Правда?

— Правда, правда. Только не проговорись, я молчать обещала. Михайла тебе нежданную радость доставить хотел. А насчет одобрения платьев, это мы с Мишкиной матерью придумали — раз уж тебе отроки подчиняются, то и на девок влияние должно быть. Так что, если наказать кого их них решишь… сама понимаешь… Только помни: кару-то она примет, но злобится на тебя втихую будет долго. Особенно же не доверяй, если наказанная тобой вдруг ласковой да улыбчивой к тебе станет. Змеиной эта улыбка будет.

Так, доченька, и получается одно вслед другому: непонимание и непохожесть порождают опасение, опасение — страх, а страх легко может перерасти в ненависть, тогда и до беды недалеко.

— Ну и останутся без лекарок, кто их лечить-то станет?

— Это они, Гуня, понимают, но только каждый по отдельности, а если в толпу соберутся… толпа зверь безумный, у нее только два чувства есть — страх или ярость. Либо бежать, либо нападать… Так-то.

— А Бурей…

— Да, Бурей защита отменная, но только от одного человека или от нескольких, а от толпы… Его же первого и порвут — он, ведь, тоже страшен и непонятен.

— И что же, все время беды ждать, никак не защититься? Мам, это же не жизнь, а… я даже не знаю…

— Ну почему же не защититься? Для этого нам ум, да знания и даны. Только постороннему взгляду наша защита не должна быть видна. Вот, как обычный человек на сплетни да небылицы о себе отзывается? Злится, ругается, обиду таит, в драку полезть может, еще что-то такое же… А мы? Ты когда-нибудь слышала, чтобы я отругивалась или оправдывалась?

— Нет, не слыхала.

— Правильно, доченька, никогда. Больше скажу: я иногда, незаметно, еще и сама им повод для дурацкой трепотни подкидываю — такой, какой мне требуется. Ну, к примеру, как с теми же платьями. Спросишь: для чего? А для того, чтобы в нас непонятности меньше стало. Зачем, ты думаешь, люди про нас всякие байки сочиняют, даже самые глупые? Они так нас познать и понять пытаются. Вот нарисуют у себя в голове наш образ, пусть неверный, пусть дурацкий, и становится им легче — вроде бы, как узнали о нас что-то. И чем полнее этот образ, чем меньше он места для недоумения оставляет, тем понятнее им: как мы в том или ином случае себя поведем, как на то или иное слово или дело отзовемся, проще говоря, как с нами нужно себя вести. А когда знаешь, как в том или ином случае поступать, страх сразу унимается, потому что страшнее всего неизвестность.

Нам же надо уловить, каким наш образ им видится, стараться ему соответствовать, да потихонечку подправлять, в нужную нам сторону. Ты, к примеру, можешь мозоли на языке набить, доказывая, что коса у тебя самая обыкновенная и ни в какую змею оборотиться не может. И все впустую. А можно, как-нибудь ненавязчиво, дать понять, что зимой, когда обычных змей днем с огнем не найдешь, я твою косу в змею обращаю, чтобы яд у нее взять и лекарство от ломоты в костях приготовить. Вроде бы и не оспорила, а смысл совсем другой. Те, кто болями в суставах или в спине маются, еще и одобрят. Вот так, доченька, вот так… я даже сказала бы: только так! Поняла?

— Угу… — Юлька примолкла, осмысливая сказанное матерью, потом припомнила: — Мне Минька несколько раз говорил: «Знание — сила», выходит, и про это тоже.

— Правильно! — подтвердила Настена. — Умные мысли он в книжках вычитывает, молодец.