Кубок лунника - Анна Клименко

«Всеблагий, это же я!» – кричала никому не нужная нищенка четырех лет от роду, – «неужели ты меня оставишь?!!»

«Это я, Малика Вейн», – повторяла тридцатилетняя ведьма, чей век, как правило, долог.

«Это я», – присоединилось то страшное и странное существо, имя которому – лунный зверь. Лунник.

Спину начало ломить, и, чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, Малика распахнула крылья, забила ими, гоняя по мостовой мусор.

«Надо прыгнуть», – подсказал кто-то, и она послушалась. Оттолкнулась изо всех сил от земли, и…

«Всеблагий, что же я натворила?» – успела подумать Малика.

Перед глазами так и стояло видение: скорчившаяся детская фигурка в розовом платье. Ведьма не помнила, успела ли убить ту девочку, и поэтому быстро погружалась в пучину безумия.

«Весь вопрос в том, сможешь ли ты себе это простить, дорогая», – сказал кто-то голосом Дэлина Сильвана.

Малика врезалась всем весом в макушку дерева и начала падать вниз, переворачиваясь и ломая ветки.

…Когда Малика пришла в себя, мир все еще был окрашен кровью, но не густо – а так, словно на запачканное место уже плеснули водой. Ствол величественного, искореженного стихиями дуба казался розовым, на плотных глянцевых листьях играли алые блики, багровый свет струился с небес, просачиваясь сквозь прорехи в кроне.

Ведьма пошевелилась и зашипела, поминая Йоргга. Все тело саднило, тянуло и болело, словно ее хорошенько отходили дубинками. Малика повернулась набок, оперлась рукой о траву и кое-как приподнялась. Под мышкой что-то болталось и мешало, ведьма механически провела пальцами над локтем и застонала скозь зубы. Ну конечно же! Ее кожа, растянутая, сморщенная…

Ведьма приходила в себя, и с каждым мгновением ей становилось все страшнее: она оказалась одна, в лесу и, в довершение ко всему, совершенно голая. Разве что завернуться в собственную кожу как в плащ?..

Всхлипнув, Малика поднесла к лицу руки. Ей во что бы то ни стало нужно было понять, как она сейчас выглядит. Как бульдог? Или еще хуже? Как вообще выглядит лунник, только что утративший звериный облик? О, Всеблагий…

Она так и не прикоснулась к щекам, разглядывая собственные руки как загипнотизированная. Пальцы-то почти не изменились, как были тонкими так и остались. Только вот ногти стали похожи на звериные когти, заострились, загнулись. А между плотью и ногтевой пластиной осталась грязь подозрительного коричневого цвета. Кровь.

Малика заморгала, зажмурилась, затрясла головой. Нет, все это не могло, просто не могло произойти с неприметной ведьмой из Праженской Академии! И потом, потом… она же кого-то убила – в памяти всплыло странное видение: голова мужчины неестественно запрокидывается, а вместо горла – дыра с рваными краями. А еще – маленькая девочка в розовом платье. Неужели… и ее?..

Нет, такое пережить было уже невозможно.

Малика подтянула колени к груди, подобрала болтающуюся на бедрах и голенях кожу поближе к себе и стала ждать. Пусть… по ее следу идут собаки, пусть соберутся лучшие ведьмаки из ведомства Генриха Уэлша. Много ли нужно, чтобы убить лунницу? Она ведь на собственном опыте убедилась, что при желании с ней может расправиться даже никчемная ведьма. Так что надо подождать, и ее обязательно найдут… Ведь Генрих не позволит, чтобы в самом Пражене бесчинствовала кровожадная тварь?

А когда собаки наконец найдут ее, сидящую под старым корявым дубом, о чем она будет думать? Что вспомнит в последние мгновения, когда в тело вопьются клыки, а сознание начнет гаснуть от боли и безнадежности?

…И первым, что пришло Малике на ум, оказался сервиз на шесть персон, подаренный болтушкой Элти Брунн. Добротный чайный сервиз из белого фарфора, расписанный голубыми цветочками.

«Всеблагий, какая глупость», – подумала ведьма и поймала себя на том, что нервно хихикает. Это ж надо, а? Часом раньше она еще была хищницей, одуревшей от вкуса крови, а теперь, размышляя о финале собственной жизни, вспоминает сервиз и Элти Брунн.

«Дорогая, мне кажется, что именно этого тебе не хватает на кухне».

– А мне теперь не хватает тебя, Элти, – выдохнула она в сцепленные пальцы рук, – видит Всеблагий, не такой жизни я хотела для себя. Но, верно, ничего не дается просто так. Получила любовь – изволь расстаться с покоем…

Тело затекло, по коже побежали мурашки. Малика вздохнула, обхватила себя руками за плечи и с вялым удивлением обнаружила, что кожа больше не болтается мешком. Все стало на место: теперь в лесу сидела просто голая ведьма, которой даже закутаться было не во что.

«Может быть, попробовать перекинуться обратно?» – размышляла Малика, – «так я хотя бы мерзнуть не буду. С другой стороны, я же собралась отдаться в руки правосудия… тьфу, в руки Уэлшей… к чему тогда напрасные усилия? Все равно финал один. Голову с плеч. Или костер. Или яд. Наверное, все-таки яд, это тихо и незаметно. Вряд ли дядюшка Генриха захочет предавать дело огласке».

Солнце село, на лес спустились мягкие сумерки, а Малика все сидела и не могла придумать, что делать дальше. Вся беда в том, что она не помнила, что случилось с той девочкой. Знать бы – тогда и сомнений не осталось. Для хищницы, отведавшей крови – костер. Для хищницы, наказавшей убийцу Вирса… наверное, все-таки бегство.

А в голове продолжали витать совершенно неуместные и глупые мысли.

«Жалко платье», – думала ведьма, – «новое было. И мой редингот. И сумку тоже жалко, ведь потерялась, точно. А чулки вообще были прелесть, в лавке леди Жаклин брала… Эх».

Кто-то тяжело протопал по лесу совсем рядом, но – мимо, даже не задержавшись рядом с одинокой ведьмой. Через несколько мгновений, пыхтя, в траве деловитой трусцой пробежал ежик. Где-то недовольно заухал филин.

«Они даже внимания на меня не обращают», – размышляла Малика, – «наверное, потому что теперь я такой же зверь, как и они. Даже не так. Я хищник куда более опасный, чем они. А кроме того, попросту часть этого леса…»

Ожидание становилось попросту невыносимым. Она и сама не понимала толком, чего – или кого – ждет. Генриха Уэлша со сворой гончих? Или ведьмаков, шествующих полукругом, прочесывающих лес в предместьях Пражена? А может, виллан с топорами и вилами, и чтобы факелы жарко полыхали, разгоняя мрак?.. Давал о себе знать холод, согнутые в коленях ноги задеревенели, затекли, как будто зажатые в колодках. В висках начинала шевелиться мигрень.

А потом на Малику набросились комары. Она шлепнула себя по лбу, по плечам. Раз, другой, третий и… с ужасом осознала, что все это время она просидела здесь чурбан чурбаном, в то время как в Пражене остался по крайней мере еще один лунник. Которого, между прочим, могли убить, арестовать и бросить в праженскую тюрьму.