Савитри. Легенда и символ - Шри Ауробиндо

людей,

Он живет в двойном одиночестве, внутри,

И в торжественном шелесте леса.

Сын того короля, я, Сатьяван, жил

В удовольствии, ибо еще не знал я тебя,

В своем густонаселенном одиночестве духа

И в огромном жизненном ропоте, родственном мне,

Обширностью вскормленный, ученик одиночества.

Великая Природа пришла к ее ребенку, вновь обретенному;

Я правил в царстве более благородного рода,

Чем тот, что человек может создать на тупой Материи почве,

Я встречал искренность первобытной земли,

Я наслаждался близостью Бога-младенца,

В огромных задрапированных палатах ее государства

Свободно в безграничных чертогах я жил,

Балуемый теплой матерью всех нас,

С моими природными братьями в ее доме воспитывался.

Я лежал в просторных нагих объятиях неба,

Сияние солнца обнимало благословляя мой лоб,

Ночью лучей луны серебристый экстаз

Целовал мои тяжелые веки, чтоб спали. Утра земли были моими;

Соблазняемый слабым шорохом облаченных в зелень часов,

Я скитался, в лесах затерявшись, лежал в голосе

Вод и ветров, участник радости солнца,

Слушатель вселенских речей:

Мой дух удовлетворенный внутри меня знал

Наше богоподобное первородство, наслаждался жизнью,

К которой были близки небеса и земля.

До того, как Судьба привела меня в этот мир изумрудный,

Разбуженный каким-то предзнаменующим касанием внутри,

Раннее предвидение в мой ум приблизило

Великое немого животное сознание земли,

Ныне столь близким мне ставшее, покинувшему прежнюю роскошь,

Чтобы жить в этом грандиозном ропоте, обширном и смутном.

Я уже встречал ее в грезе моего духа.

Словно в страну души более глубокую

Перемещая живой образ земли,

Сквозь внутреннее видение и чувство пробуждение пришло.

Зримые чары преследовали часы моей юности,

Все вещи, пойманные в цветных линиях глазом,

Были увидены заново в интерпретирующем разуме,

Который искал в форме, чтоб уловить душу.

Юный бог-ребенок взял мои руки, что держали,

Двигались, велись поиском его прикасания,

Яркими формами и оттенками, что в его зрении плыли;

Написанные на странице и камне, они говорят людям.

Высокой красоты визитеры были моими друзьями.

Ржущая гордость быстрой жизни, что бродит,

Гривоветренная, по нашим пастбищам, на мое настроение видящее

Бросала силуэты скорости; пятнистые олени, толпящиеся

На фоне неба темнеющего, становились песнею

Вечера молчанию души.

Я ловил неким вечным зрением внезапного

Зимородка, мелькнувшего к темневшему омуту;

Медленного лебедя, серебрившего лазурное озеро,

Магической белизны силуэт, сквозь грезу парусом плывший;

Листья, в страсти ветра дрожащие,

И узорные бабочки, сознательные цветы воздуха,

И странники-птицы в голубой бесконечности

Жили в картинах моего внутреннего зрения;

Деревья и горы стояли там как мысли от Бога

И бриллианты длинных клювов в их ярких платьях,

Павлины, раскинувшие на бризе свои полнолуния,

Словно фресками мою память раскрасили.

Я вырезал мое видение из леса и камня;

Я ловил эхо слова всевышнего

И ритмы-удары бесконечности мерил,

И ловил слухом вечный Голос сквозь музыку.

Я ощущал прикосновение скрытое, я слышал зов,

Но не мог обнять моего Бога тело

Или удержать меж ладоней ноги Матери Мира.

В людях встречал я странные части Себя,

Что фрагментов искали и жили во фрагментах:

Каждый жил в себе и для себя одного

И с остальным был связан лишь мимолетными узами;

Каждый чувствовал страсть своих поверхностных горя и радости,

И не видел Вечного в его тайном доме.

Я с Природой беседовал, размышлял с неизменными звездами,

Огнями дозорными Бога, горящими в Ночи невежественной,

И видел, как на ее могучий лик падал

Пророческий луч солнца Вечного.

Я сидел с мудрецами лесными в их трансе:

Там лились пробуждающие струи алмазного света,

Одного во всем мелькало присутствие.

Но последней, трансцендентальной силы, все же, там не хватало

И Материя как и прежде спала, равнодушная к своему Господу.

Дух был спасен, тело утеряно, немо,

Все еще жило со Смертью и древним Неведением;

Несознание его оставалось основой, судьбой — Пустота.

Но ты пришла и все непременно изменится:

Я почувствую Мать Мира в золотых твоих членах

И услышу ее мудрость в твоем святом голосе.

Дитя Пустоты перерождено будет в Бога.

Моя Материя избежит Несознания транса.

Мое тело, как и мой дух, будет свободно.

От Неведения и от Смерти спасется".

И Савитри, все еще размышляя, откликнулась:

"Расскажи больше мне, расскажи больше, о Сатьяван,

Расскажи о себе, обо всем, что есть ты внутри;

Я узнаю тебя, словно вечно мы жили

В палате наших душ вместе.

Говори, пока свет не войдет в мое сердце

И мой тронутый смертный мозг не поймет

Все, что бессмертное существо во мне ощущает.

Оно знает, ты — это тот, кого дух мой искал

Среди земли толпящихся ликов и форм

Сквозь моей жизни золотые пространства".

И Сатьяван, словно арфа, отзывающаяся

Зову флейты настойчивому,

На ее вопрос отвечал и повел к ней поток

Своего сердца в многоцветных волнах речей:

"О золотая принцесса, совершенство Савитри,

Больше я расскажу тебе, чем могут слова недостаточные,

Обо всем, что ты просишь, неведомом,

Обо всем, что молния-вспышка любви обнаруживает

В час великий богов раскрывающих.

Даже краткая близость мою жизнь изменила.

Ибо ныне я знаю, что все, чем жил я и был,

Двигалось к этому моменту перерождения моего сердца;

На свое предназначение я оглянулся,

Душа была подготовлена на земле для тебя.

Когда-то дни мои дням других были подобны:

Думать и делать было всем, наслаждаться, дышать;

Это была ширина с высотою смертной надежды:

Однако пришли проблески себя более глубокого,

Что живет позади Жизни и ее акты своей сценой делает.

Была почувствована истина, что прячет свою форму от разума,

Величие, трудящееся для исхода сокрытого,

И смутно сквозь формы земли там проглядывало

Нечто, чем еще жизнь не является, но должна быть.

Мистерию я искал с фонарем, Мысль.

Ее проблески освещали словом абстрактным

Полузримую почву, и, путешествуя ярд за ярдом,

Систему Себя и Бога она наносила на карту.

Я не мог жить правдой, о которой она говорила и мыслила.

Я повернулся поймать ее форму в зримых вещах,

Надеясь затвердить ее правило разумом смертным,

Навязывал узкую структуру мирового закона

На свободу Бесконечного,

Тяжелый, твердый скелет внешней Правды,

Ментальную схему механической Силы.

Этот свет показывал больше, чем тьма не обысканная;

Он делал первозданный Секрет еще более оккультным.

Анализировать свою космическою Вуаль он не мог

Или заметить Чуда-работника скрытую руку

И снять копию с его магических планов.

Я нырнул во внутренний видящий Разум

И узнал тайные законы и колдовства,

Что создают сбитого с толку раба материального разума.

Мистерия не была решена, а углубилась.

Я старался найти ее намеки сквозь Красоту и Искусство,

Но форма не