Убийство Президента Кеннеди - Уильям Манчестер

Подгоняемый попутным ветром, президентский самолет «Ангел» несся на восток почти со скоростью звука. Оставив позади аэродром, Джим Суиндал взглянул вниз на желто-зеленую равнину, пересеченную дорогами и живыми изгородями. Впереди виднелось темно-голубое пятно воды, а еще дальше — гряды гор. Пилот сообщил по радио на военно-воздушную базу Эндрюс примерное время своего прибытия — 23.05 «3». «Зулу тайм» — на жаргоне военных летчиков означало время по Гринвичу. Они должны были приземлиться в Эндрюсе в 18.05 по местному времени.

Пассажиров в кабине секретариата обуревали смешанные чувства — от состояния кататонии до безутешного горя и мрачной отчужденности.

Первая группа из свиты президента, перенесшая трагедию в Парклендском госпитале, размышляла теперь о будущем. Она должна была встретить завтрашний день во всеоружии. Это был ее долг. Вторая группа еще жила в прошлом и мысленно возвращалась к событиям минувшего дня. Позже пассажиры каждый по-своему вспоминали об этом полете. Занавески на окнах были задернуты, и никто не заметил, как наступили сумерки. Было такое ощущение, словно все они жили вне времени и пространства. Каждый был предоставлен самому себе, наедине со своими горестными думами и в одиночестве создавал собственную цепь событий и собственное представление о времени.

Секретарь Жаклин Кеннеди Памела Турнюр думала, что никогда еще в ее жизни ни один полет не длился так томительно долго. Ей даже казалось, что этому путешествию так и не будет конца. Для Мари Фемер, которая была завалена работой, напротив, это был самый короткий полет. Однако все находившиеся в этой кабине сгущали атмосферу скрытой враждебности. Джек Валенти впоследствии назвал эти два часа в воздухе сплошным хаосом, а Чарлз Робертс — мучительными. По словам Мака Килдафа, это был самый сумасшедший рейс, в каком он когда-либо участвовал. Клинт Хилл, успевший переменить свой перепачканный костюм на форму одного из членов экипажа, задумчиво смотрел перед собой. Судя по его словам, обстановка на самолете была, вне всякого сомнения, очень, очень нездоровая. Отношения между людьми Кеннеди и людьми Джонсона были натянуты до предела.

Fortiter in re, suaviter in modo[49]. Человек, лежавший сейчас в гробу, очень любил это изречение древних римлян. Потеряв своего предводителя, приближенные Кеннеди поддались чувству плохо скрываемой враждебности. А кое-кто даже не старался скрыть его. Особой откровенностью отличался Кен О’Доннел. Джонсон дважды посылал Билла Мойерса в хвостовой отсек, приглашая Кена О’Доннела и Лэрри О’Брайена перейти к нему в салон. Оба они наотрез отказались. Годфри Макхью демонстративно направился к местам, отведенным для журналистов, где Чарлз Робертс и Мерримэн Смит делились своими впечатлениями о Парклендском госпитале. Он явно хотел, чтобы репортеры не пропустили ни единого его слова. Подчеркивая каждый слог ударом кулака по столу, Макхью сказал:

— Я хочу, чтобы вам было известно, что Кен О’Доннел, Лэрри О’Брайен, Дэйв Пауэрс и я во время всего полета находились в хвостовом отсеке самолета с президентом — президентом Кеннеди.

Когда Тед Клифтон, выполняя поручение президента Джонсона, вошел в хвостовой отсек, О’Доннел весь вспыхнул как порох.

— Вам лучше вернуться обратно и угождать своему новому боссу, — бросил он.

Клифтон спросил Макхью:

— Что это с ним? Я просто выполняю свои обязанности.

Техасцы тоже любили Кеннеди, и до этого дня у них было больше оснований, чем у других, опасаться Далласа. Поэтому даже малейшее предположение, что они разделяют ответственность за злодейское убийство президента, казалось им непростительным. Они были готовы отнести многое за счет неутешного горя. Но этого они не могли простить.

Понятно, что старая вражда, восходящая еще к съезду демократической партии в Лос-Анджелесе в 1960 году, вспыхнула в их сердцах. Среди них один только Билл Мойерс, самый великодушный из всех советников Джонсона, не поддавался чувству раздражения. Он понимал, что нарочитая грубость О’Доннела была всего лишь маской и что под сардонической оболочкой скрывается человек с нежной душой. Понимая, как глубоко был уязвлен О’Доннел, Мойерс оставлял без ответа его выпады.

Лиз Карпентер, главный помощник Джонсона, вновь принялась составлять проект заявления нового президента. Она знала, что на аэродроме его поджидает целая батарея телевизионных камер.

Покопавшись в своей сумочке, она нашла листок с записями, сделанными ею наспех во время бешеной гонки на автомобилях из Парклендского госпиталя на аэродром Лав Филд. Большую часть написанного разобрать было невозможно. Сморщив от напряжения лоб, Карпентер пыталась вспомнить, что она хотела написать. С трудом разбирая слова, она читала:

— Это трагический час для (неразборчиво) и (неразборчиво) — большая личная трагедия для меня. Я сделаю все, что в моих силах. И это все, что я могу сделать. Взываю к богу, чтобы он помог мне. И к вашей…

Тщательно написав от руки печатными буквами второй вариант текста заявления, она передала его в салон. Джонсон показал текст Мойерсу и попросил его поработать над ним, внес сам несколько изменений и затем отправил его Мари Фемер, чтобы она отпечатала его на небольшом листе. Однако перепечатанный текст не понравился Джонсону. В нем явно чего-то недоставало. Валенти наблюдал за тем, как президент внимательно перечитывал текст. Прежде чем положить его в карман пиджака, Джонсон изменил две фразы в заключительной части заявления. Теперь оно заканчивалось словами: «Я прошу вашей поддержки и божьей помощи».

Во время полета Джонсон не находил себе места. Его грузная фигура выделялась на фоне пастельных тонов, в которые были окрашены стены салона. Он непрерывно бродил из угла в угол. То ему приходило на ум позвонить по телефону, стоявшему на письменном столе, то он совещался с техасскими конгрессменами, стоя в устланном коричневым ковром проходе, то возился с телевизором. Изображение на экране было плохое. Бушевавшие под самолетом бури искажали лица и голоса комментаторов.

Около Джонсона беспрестанно толпились люди. Паломники шествовали в хвостовой отсек и обратно. К нему подходили и уходили конгрессмены. Валенти, Фемер, Клифтон и Килдаф то появлялись, то исчезали. Когда полет приближался к концу, Клифтон вошел в салон и остался там. С президентом постоянно находились Леди Бэрд, сержант Джо Айрес, Руф Янгблад и Билл Мойерс. Джонсон сказал Мойерсу, что в ближайшие дни весь мир будет внимательно следить за его действиями. Москва не должна обнаружить ни малейших изменений во внешней политике Вашингтона, Западу надлежит проявить стойкость. Важно, чтобы переходный период прошел уверенно и без осложнений.

Утром 11 апреля 1937 года Линдон Джонсон, только что избранный в конгресс, заявил в Остине:

— Не думаю, чтобы я смог когда-нибудь всколыхнуть мир или направиться в Вашингтон и одним махом искоренить все пороки в Америке.

За четверть века его убеждения не изменились. Он не подходил для роли рыцаря в сверкающих доспехах или чудотворца.

Размышляя над преемственностью власти, он принял во время полета ряд решений. Зашел разговор о том, что не следует пускать журналистов на аэродром Эндрюс, Джонсон решительно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — создастся впечатление, что мы впали в панику. Он решил сразу поело прибытия в Вашингтон провести ряд встреч с ведущими правительственными чиновниками. Памятуя о своей прошлой деятельности, он подумал и о встрече с руководством конгресса.

— Каким руководством — от демократической партии или от обеих партий? — сухо спросил Мойерс.

— Обеих партий, — ответил Джонсон, и Мойерс тут же пошел выяснять у Лэрри О’Брайена, кого следует пригласить на встречу с новым президентом. В конечном счете в тот вечер 23 ноября состоялась только эта одна встреча. Сначала у президента возникла мысль собрать по приезде в Вашингтон весь аппарат Белого дома. Однако Банди посоветовал не делать этого, напомнив, что люди еще не оправились от тяжелого потрясения. О’Брайен также стал отговаривать Мойерса от этой затеи. Мойерс согласился с ним, и Джонсон изменил свое решение. До сих пор не ясно, каким путем Джонсону стало известно о том, что члены кабинета путешествуют за пределами США. Правда, был момент, когда он дал указание Клифтону распорядиться о том, чтобы на аэродроме в Эндрюсе его встретили Раск, Макнамара и Банди, то есть три ближайших помощника президента, ответственные в правительстве за вопросы национальной безопасности. Клифтон ответил, что Раск не сможет его встретить. До сих пор не выяснено, объяснил ли он президенту, почему Раск лишен возможности это сделать. Джонсон мог узнать об этом от Банди или от Мойерса, которого проинформировал О’Брайен. Во всяком случае, Джонсон был потрясен, узнав, что шесть министров находятся в полете над Тихим океаном. Он приказал Клифтону проследить за тем, чтобы правительственный самолет немедленно вернулся в Вашингтон. Ему сказали, что он уже возвращается.