Золотое солнце - Дмитрий Володихин

Внезапно лицо Раэмо дрогнуло, и он резко перехватил мои пальцы другой рукой. Подержал несколько мгновений — и выпустил, словно отбросил.

— Ланин, этого между нами не будет никогда.

«Что именно?» — хотела переспросить я, но вместо этого с губ сам собой слетел настоящий вопрос:

— Но почему?

— Хотя бы потому, что теперь я знаю, кто для тебя Малабарка.

— Я это тоже прекрасно знаю. — Только тут на меня жгучей волной накатил запоздалый стыд. Как ни берегла я свое сознание от этой мысли — но ведь и новое платье, подчеркивающее грудь, и золото с лиловой каймой на веках были нужны мне лишь потому, что я втайне рассчитывала — а вдруг все-таки случится? Причем мою верность Малабарке это ожидание нисколько не поколебало.

Так, одно из удовольствий жизни, вроде вкусного персика или жасминовых лепестков в воде для омовения.

Раэмо пристально посмотрел мне в глаза — и я готова была поклясться, что два осколка неба сверкнули на миг синеватой сталью.

— Знаешь, сколько мне лет, Ланин?

— Чуть больше, чем мне самой, — осторожно ответила я, все еще пылая от неловкости. — Года на три, может, на четыре...

— Тридцать пять, — отчеканил Раэмо. — Я на восемь лет старше Малабарки, тебя же — больше, чем на десять. И я прекрасно знаю, что счастье твое не там, не между ног — оно выше.

Я была готова расплакаться. Поняв это, он снова коснулся моей руки — осторожно-осторожно, уничтожая малейший намек на ласку:

— Я все равно не пара тебе, Ланин. Я из тех людей, которые вообще не могут любить женщину по-настоящему... Да не дергайся ты! Вовсе не потому, почему ты подумала. Я люблю вас всех и всеми восхищаюсь и, может быть, поэтому ни с одной не могу удержаться дольше нескольких лун. Остаться же другом, после того как перестала быть любовницей, не всякая женщина способна — потому-то я и не хочу близости с теми, чья душа для меня сродни сокровищу. Лучше быть друзьями долгие годы, чем навсегда расстаться после пяти или шести ночей, не так ли?

На алом шелке моей юбки образовались два багровых пятнышка — я все-таки не удержала слезы в глазах и, испугавшись, что размажу свою краску, ощутила себя окончательно неловко. Фляжка с винным напитком лязгнула о мои зубы, когда я судорожно отхлебнула из нее.

Похоже, Раэмо понял все без слов:

— Если хочешь, давай сейчас просто разойдемся. Пока это стоит между нами, любая беседа не в беседу. Завтра я не смогу, а вот послезавтра давай снова в полдень, здесь же, и уже тогда поговорим по-настоящему. Ладно?

Я смогла лишь кивнуть. Поведение этого человека поразило меня до глубины души.

Отправляясь на вторую встречу, я учла опыт предыдущей и прихватила с собой не только две объемистые бутыли с водой и вином, но и небольшую корзинку с хлебом, сыром, копченым мясом и зеленью. Что-то говорило мне, что на этот раз я вернусь домой не раньше вечера.

Раэмо ждал меня под тем же кустом и вообще выглядел так, словно во время прошлого свидания ничего такого не произошло. В общем-то я была даже благодарна ему за то, что он сделал выбор за меня. А страх, что прежней легкости в общении уже не будет, растаял без следа, стоило Раэмо улыбнуться и взмахнуть рукой, едва завидев меня.

— Теперь твоя очередь рассказывать о себе. — На этот раз я решила приступить к настоящему разговору сразу после обмена приветствиями. — Мне кажется, ты позвал меня сюда неспроста: не знаю, по какой причине, но и тебя однажды одарили радостью так же, как Малабарку и меня.

Раэмо снова улыбнулся.

— Не совсем так. Не знаю, с чего начать... Наверное, с того, что в моей земле нет жрецов в вашем понимании этого слова. Есть три разряда людей, принадлежащих богам: во-первых, Учителя, хранящие законы и предания, во-вторых, фийнеу — что-то вроде ваших магов, проводники воли. И третьи — мы, Чеканщики Слов, что сказанным словом изменяют мир и людей. Каждый служит богам на свой лад, и у каждого свое место в обряде. Был весенний праздник, на котором я и еще несколько получили свое посвящение. И на этот праздник к нам явился человек, назвавший себя учеником Единого...

— Эарлин тоже рассказывала Малабарке о каком-то ученике Единого, — припомнила я.

— Ничего удивительного, — кивнул Раэмо. — Она ведь талтиу, как и я, и мы с ней слушали одного человека, хотя и в разное время — она родом из Хэллиу, куда тот добрался позже.

— Я поняла. Продолжай.

— В общем, этот ученик Единого вступил в спор с моим наставником, из рук которого я принимал посвящение. Спор был как раз о том же, о чем у тебя с этими проповедниками из-под земли — о правилах, придуманных богами для людей. Ученик Единого сказал, что те, кто придумывает такие правила, на самом деле никакие не боги, а силы тьмы. Настоящий же Единый, наверное, сам живет по определенным правилам, но никому их не навязывает — однако если люди исполняют этот закон, то как бы уподобляются ему и могут иметь долю в его силе. Я передаю тебе, как запомнил... на самом деле запомнил я очень плохо, но тогда у меня осталось чувство, что за этим человеком стоит какая- то высшая правота. А за моим наставником не было такой правоты, хоть он и был один из лучших Чеканщиков Слов в Лайолене. Тогда я промолчал, не посмев изменить своему учителю. А ночью мне приснился сон, будто стоит этот человек, привязанный к столбу, и в него целятся из луков имперские солдаты. Вот уже стрелы слетели с тетивы... и тогда в последний момент я вскинул свою арфу, как щит, и закрыл его. Еще успел увидеть, что одна стрела вонзилась прямо в сердцевину цветка, вырезанного на деке, и проснулся. Я лежал в темноте и чувствовал, как ниоткуда накатывают и расцветают во мне слова странной песни. Я едва успел записать их на бересте и, проснувшись утром, не сумел понять, о чем эта песня. Но все же я расчехлил арфу, желая подобрать мелодию к этим словно дарованным мне свыше словам...

Он придвинул к себе свой странный предмет. Теперь я поняла, почему до сих пор не опознала его: на моей родине ручную арфу делают симметричной и более округлой. Развязал чехол...

В центре пятилепесткового, похожего на шиповник, цветка на деке зияла рваная дырка.

— Вот и я увидел то же, что сейчас видишь ты, — заметил Раэмо совершенно спокойно. — А потом, спустя несколько лет, Эарлин поведала мне, что именно такую смерть этот человек и принял: у столба, от имперских стрел.

— И что было с тобой потом? — наконец сумела выговорить я.

— Прошло всего две или три луны, и я окончательно понял, что больше не верю своим прежним богам и не желаю им служить. Но при этом я вовсе не собирался отказываться от звания Чеканщика Слов — только, если можно так сказать, хотел бы чеканить свои слова от имени Единого. В таком положении мне оставалось одно — уйти из родных мест. Я и ушел, сначала в Хэллиу, а потом и на земли Империи. Я не мог нести людям речь Единого, ведь я почти ничего не слышал и не знал, только чувствовал. И слагал песни, повинуясь этому чувству беспредельной радости, которое приходило ко мне чаще и чаще, пока не осталось со мной навсегда.