Домино - Росс Кинг

— Мне не довелось посетить Бат, — отозвался я, посчитав рассказ исчерпанным и вслушиваясь в доносившиеся до меня из спальни шорохи, шелест, шуршание. — Я совершенно здоров, и потому, к счастью, лечиться на водах мне никогда не требовалось.

— Дай Бог, чтобы так было всегда, а я стану за вас молиться! Но что значит «к счастью»? Вы бы так не сказали, случись вам побывать там в разгар сезона. Когда балы сменяются балами и прочими увеселениями, когда зал для игры в карты набит до отказа, когда прогулочные аллеи полны модно разодетыми, леди и джентльменами, а колокола на огромном аббатстве звонят всякий раз при появлении на дороге из Лондона очередной Достойной Особы…

Затяжная пауза, все то же шуршание. Не нужна ли моя помощь? Но тут леди Боклер заговорила вновь:

— Я ездила в Бат с Тристано Когда? Совсем недавно. Года три-четыре тому. Это был уголок — возможно, единственный уголок, — где он, пускай очень недолго, был по-настоящему счастлив. Бат в те времена разительно отличался от нынешнего. Полвека назад он был значительно меньше, узкие улочки напоминали навозные кучи, желоба с крыш щедро орошали головы прохожих. Ни площадей, ни выстроенных полукругом домов, ни прогулочных аллей, ни террас или газонов. Скученные жилища, всего два-три ватерклозета. Тогда Тристано тоже прибыл туда зимой… О, но я слишком забегаю вперед…

Странные звуки прекратились, и в наступившей тишине леди Боклер возникла в дверном проеме.

— Вот, сэр, — проговорила она вполголоса, протягивая мне зажатую в руке разрозненную пачку листков. — Я нашла либретто. Это копия леди У***. Копия, которую она имела при себе в тот роковой вечер.

— Роковой?

Я быстро перевел взгляд от находки на леди Боклер, и рассказ ее тотчас же вылетел у меня из головы. В спальне она отыскала не только либретто, но также и турецкий костюм, в который теперь и облачилась и тем самым предоставила моему обозрению, крутнувшись на месте для лучшей оценки, более обширные области для наблюдения, те самые, которые я только что тайком изучал. Предзакатные лучи из-заколокольни упали ей на полуобнаженные плечи, покрыв блеском шелковистую кожу.

Оторвав глаза от этого зрелища, я бросил взгляд на выдвинутый ящик бюро и смог теперь ясно различить название лежавшей там брошюры: «Доподлинное и Достоверное Повествование о Синьоре Тристано Пьеретти, Бывшем Солисте Королевского Оперного Театра».

— Миледи, чай готов, — прошептал я внезапно пересохшими губами. — Можно разливать?

Глава 36

Спустя полмесяца после оперной премьеры Тристано отправился в Бат в карете его светлости. Два из трех его чемоданов были укреплены наверху; внутри кроме него самого находилась леди У*** с двумя служанками. Под рукой имелись также целительные настойки, нюхательные соли, капли, железистая минеральная вода, лекарственные травы — в количестве, вполне достаточном для двухдневного путешествия. Пузырьки бренчали и дребезжали, сопровождая продвижение кареты к западу унылым перезвоном: через Кенсингтон, Хаммерсмит, Хаунслоу по Батской дороге мимо Крэнфорда, Лонгфорда, Колн-брука, Виндзора по сонной, засыпанной белым снегом дороге.

Лицо Тристано, сплошь в повязках, продолжало кровоточить, пачкая кружевной воротник рубашки, что придавало певцу сходство с лордом У***, каким он предстал в то невероятное утро две недели назад. Тогда Тристано очнулся у себя в спальне на залитой кровью подушке, заслышав громовые раскаты его светлости, легкие которого раздувались, вероятно, кузнечными мехами: эхо его голоса доносилось от подножия лестницы без перил, будто со дна колодца. Затем раздались крики ее светлости — вроде бы умоляющие? — которые, в свою очередь, сменились новым громыханьем ее супруга, но уже не столь угрожающим. Итог этого диспута, в чем Тристано нимало не сомневался, должен был повлиять на его положение в доме самым плачевным образом.

Посему, прокрадываясь вниз по ступеням полчаса спустя, он пришел в совершенную растерянность, когда встреченная им леди У*** (напольные часы возле дверей только-только пробили девять) приветствовала его любезной улыбкой и участливо осведомилась о самочувствии.

— Не утруждайте себя ответом, — быстро добавила она, прежде чем он успел раскрыть рот. — Доктор Лайтхолдер рекомендует вам поберечь свой голос.

Его светлость, сидевший за обеденным столом, был менее расположен блюсти подобные предосторожности.

— Ну как, вполне готовы в дорогу? — Плечи лорда все еще обтягивала окровавленная сорочка, а на столе перед ним громоздились остатки недоконченной трапезы — вяленая оленина, репа в сливочном масле и сливовый пудинг. Наполняя бокал алой струей рейнского, он расплескал несколько брызг на скатерть.

Сквозь бинты Тристано (шевелить губами было сущей мукой) ответил утвердительно, заметив, что до Пиккадилли совсем недалеко, можно и пешком добраться.

— Пиккадилли? — Лорд У*** энергично замотал головой, обсосал пальцы и вытер их о штаны, также запятнанные кровью (пролитой, впрочем, судя по столь чудовищному аппетиту, не из его жил). — Пиккадилли! — загрохотал он, до отказа набивая рот кусками репы, которые шумно спустил в глотку и поспешно сопроводил тремя глотками вина. — На Пиккадилли вы не поедете! Нет-нет, планы меняются, планы меняются. Готовьте вещички для Бата! Да — для Бата, слышите?

Причин могло быть множество: то ли перспектива путешествия в незнакомый город; то ли недавняя нешуточная кровопотеря; то ли вид чужой крови, забрызгавшей сорочку его светлости; то ли ароматы завтрака, чересчур обильного для столь раннего утреннего часа; то ли первые предвестия опасной лихорадки, растянувшейся на целых восемь дней; то ли все это, вместе взятое, — но голова у Тристано при этой новости пошла кругом, и он рухнул как подкошенный на пол, ударившись лбом о сапог его светлости, который вмиг окрасился, в придачу к имевшимся, уже темным каплям крови несколькими свежими.

Теперь, когда карета катила через Миддлсекс к западу, чуть дымившаяся на холоде кровь Тристано тихо струилась и свивалась перед ним тонкими завитками. Постепенно кровь застывала и огрубляла оборки его гофрированного воротника так, что при каждой встряске кареты они впивались в шею Тристано, будто ногти.

В гостинице на берегу реки Коли, со стороны графства Бэкингемшир, меняли лошадей, а Тристано заменил пластыри, которые служили ему припарками с добавлением экстрактов целебных трав — барвинка, лугового сердечника и очного цвета — по рекомендации озабоченной леди У***. С перевязкой ему помогал приходский священник, который также направлялся в Бат в надежде избавиться от ревматизма и подагры, поразившей большой палец ноги; ввиду сломанного колеса и сбитой конской подковы ему было предложено проделать последний отрезок пути совместно.

Почему рана и не начинала заживать? Швы, наложенные две недели назад, хирург удалил вчера. Сам Тристано подробности помнил смутно. После несчастного случая — а таковым это происшествие его сторонники не считали, к вящей дискредитации злосчастного Сенезино, — Тристано доставили в дом знаменитого хирурга на Хановер-Сквер. Доктор Лайтхолдер оказался дряхлой развалиной: ноги слушались его плохо, и он едва одолел черепашьим шагом расстояние до входной двери с помощью трости и гораздо более проворного молодого слуги. Фигура эскулапа доверия Тристано не внушила, тем более что уже в тамбуре (с ионическими колоннами) он внезапно лишился сознания. Одно то, что он сумел добраться до порога доктора, уже выглядело неким чудом. Тристано едва не истек кровью на сцене, прежде чем часть публики удалось убедить в том, что созерцаемое ими зрелище — лужа крови вокруг поверженной Филомелы — вовсе не из разряда новейших эффектных трюков синьора Скарабелли; не сразу и не у всех дошло до сознания, что Сенезино (а тот в ужасе метался по сцене, нечленораздельно выкрикивая что-то по-итальянски) на самом деле охвачен совершенно непритворной горестью при виде простертого у его ног тела, которому он нанес увечье.

В чувство Тристано приводил — сначала на сцене, а немного позднее на Хановер-Сквер — флакон леди У*** с нюхательной солью: всякий раз, открывая глаза, Тристано в паническом смятении встречал тревожное, но участливое выражение ее лица, в чертах которого появилось нечто неуловимо новое, не замечавшееся прежде. Когда Тристано вторично вернулся к жизни, доктор Лайтхолдер зажег лампу и, вяло моргая (он только что очнулся от почти непробудного забытья, усугубленного сильнодействующим снотворным собственного изобретения), смазал рану, наложил швы и затем перевязал правую щеку и губы Тристано: в замешательстве Терей непослушным ножом глубоко распорол лицо Тристано, так что рана тянулась от правого уха к носу с горбинкой под углом в сорок пять градусов.

— Язык трогать незачем, — заметил престарелый доктор, — он не слишком задет и заживет сам собой.