Дон Кихот - Мигель Сервантес Сааведра

— Теперь, когда мы одни и никто нас не слышит, мне бы хотелось, чтобы сеньор губернатор разрешил кой-какие сомнения относительно Дульсинеи Тобосской. Прежде всего, скажите нам, добрый Санчо, как вы осмелились сочинить ответ сеньоры Дульсинеи и выдумать, будто она просеивала зерно, если вы ее не видали и не передавали ей никакого письма Дон Кихота? Ведь все это наглый обман, наносящий урон доброй славе несравненной Дульсинеи и противоречащий достоинству и верности доброго оруженосца.

Выслушав это, Санчо молча встал с табурета, приложил палец к губам и медленным шагом обошел залу, заглядывая за все занавески. Проделав это, он снова сел и сказал:

— Теперь, когда я убедился, моя сеньора, что никто нас не подслушивает, я без всякого страха отвечу вам на ваш вопрос и скажу откровенно, что считаю господина моего Дон Кихота рехнувшимся человеком. Правда, подчас он ведет такие разумные речи, что и сам сатана не мог бы говорить умнее, а все-таки, сказать по совести, я уверен, что он сумасшедший. А раз эта мысль засела мне в башку, так я и не стесняюсь болтать ему всякий вздор вроде ответа Дульсинеи или ее чудесного превращения. Еще совсем недавно я уверил моего господина, что она околдована, но это такая же правда, как то, что на груше растут сливы.

Герцогиня попросила Санчо рассказать об этой проделке с превращением Дульсинеи, и тот поведал ей все, как было на самом деле, доставив своим слушательницам немалое удовольствие. Однако герцогиня, вдоволь насмеявшись, заметила:

— Рассказ доброго Санчо пробудил во мне сомнения. Допустим, что Дон Кихот Ламанчский сумасброд и безумец. Но как же Санчо Панса, зная это, продолжает служить ему, доверяя его вздорным обещаниям? Выходит, что он еще безумнее, чем его господин. И я спрашиваю себя: можно ли доверить такому человеку управление островом? Ибо как будет управлять другими тот, кто не умеет управлять самим собою?

— Ей-богу, сеньора, — ответил Санчо, — сомнения вашей милости вполне правильны. Если бы я был человеком благоразумным, я бы уж давным-давно бросил своего господина. Но такова уж моя горькая доля: ничего не могу с собой поделать, никак не могу его покинуть, — мы с ним из одной деревни, я ел его хлеб, я его люблю, он это чувствует и подарил мне своих ослят, а самое главное — я человек верный, и потому ничто не может нас разлучить, кроме могильного заступа и лопаты. А ежели ваше соколиное высочество не соблаговолит пожаловать мне остров, ну, что ж, — господь создал меня убогим, таким я и останусь. Полевых пташек сам господь кормит и холит, а четыре аршина толстого и грубого сукна лучше греют, чем четыре аршина самого тонкого. Быть может, то, что мне не дадут острова, пойдет моей совести на пользу; ибо хоть я и дурак, а все-таки понимаю пословицу: на горе у муравья вырастают крылья. Возможно, что Санчо-оруженосец скорей попадет на небо, чем Санчо-губернатор. Когда мы покидаем этот мир, нас закапывают в землю, то и принц и батрак бредут одной и той же узкой тропой; для тела папы нужно столько же пядей земли, сколько для пономаря, хотя первый куда важнее второго. Поэтому повторяю, что, если ваше высочество не пожелает даровать мне остров, потому что я глуп, я ни капельки не огорчусь и тем докажу, что я умен. Ведь я знаю пословицы: за крестом-то чертяки водятся, а не все то золото, что блестит. Крестьянина Вамбу[94] взяли от сохи и посадили в испанские короли, а у Родриго[95] отобрали все богатства и бросили его на съедение змеям, если только старые стишки говорят правду.

Герцогиня не могла не подивиться рассуждениям и поговоркам Санчо.

— Доброму Санчо, наверное, известно, — сказала она, — что если рыцарь что-либо пообещал, то постарается это исполнить, хотя бы это стоило ему жизни. Герцог, мой супруг и властелин, — настоящий рыцарь, и поэтому он исполнит свое обещание, хотя бы против него восстали вся зависть и злоба мира. Итак, Санчо, воспряньте духом. В ту минуту, когда вы менее всего будете ожидать, вас возведут на престол вашего острова и государства. Прошу вас только об одном, правьте справедливо вашими вассалами, ибо, предупреждаю вас, все они честные и благородные люди.

— Насчет того, чтобы править справедливо, — отвечал Санчо, — меня и просить незачем: я от природы человек сострадательный и жалею бедняков; кто сам месит тесто и сам выпекает, у того я каравая красть не стану. Я — старый пес и все посвисты знаю; я сумею протереть глаза, когда следует, и не потерплю, чтобы у меня перед глазами мыши бегали, ибо я знаю, какой башмак натирает мне ногу. Говорю я это к тому, что для добрых людей найдется у меня и рука и помощь, а для злых — ворота на запор и с порога прочь. Думаю я, что в деле управления самое главное — начало. Так, может статься, пробыв недельки две на губернаторском посту, я сделаюсь лучшим губернатором, чем был землепашцем, даром что вырос за сохой.

— Вы правы, Санчо, — ответила герцогиня, — ученым никто не рождается, даже епископы сделаны из того же теста, что и простые люди. Однако вернемся к Дульсинее. Мне все же думается, что Санчо сам попался на удочку. Он вздумал подшутить над своим господином и уверил его, что Дульсинею нельзя узнать только потому, что она очарована. Но эта хитрость, конечно, была внушена ему волшебником, преследующим Дон Кихота. Я наверное знаю, что крестьянка, вскочившая на ослицу была Дульсинея Тобосская. Добрый Санчо, думая обмануть своего господина, сам был обманут. Никогда не следует сомневаться в том, чего мы не видели. Знайте, сеньор Санчо Панса, что и у нас здесь есть волшебники, которые рассказывают нам обо всем, что творится на свете. Подождите, мы еще увидим Дульсинею во всей ее красоте и величии в ту минуту, когда менее всего будем этого ожидать. Тогда вы поймете, в каком заблуждении вы пребывали.

— Все это вполне возможно, — ответил Санчо Панса. — Теперь я готов поверить даже тому, что мой господин рассказывал о пещере Монтесинос, где, по его словам, он встретил сеньору Дульсинею Тобосскую в том самом платье, в каком она была, когда мне вздумалось ее заколдовать. А ведь и в самом деле, разве можно допустить, будто я с моим жалким умишком был способен на такой хитрый обман? Да и господин мой не настолько уж безумен, чтобы мои неловкие рассуждения заставили его поверить такой неправдоподобной выдумке. Я не хочу, однако, ваша светлость, чтобы вы считали меня коварным человеком. На этот обман я пошел лишь потому, что боялся, как бы мой господин не поколотил меня. Но у меня и намерения не было накликать на него беду. Значит, все сделалось так, как это нужно было злым волшебникам. Без объяснений вашей милости я никогда бы не додумался до этого.

— А теперь скажите мне, Санчо, что такое произошло в пещере Монтесинос, о которой вы упоминали. Мне было бы очень интересно об этом узнать.

Тут Санчо со всеми подробностями рассказал ей об этом приключении. Выслушав его, герцогиня сказала:

— Ну, теперь все ясно. Раз великий Дон Кихот утверждает, что он повстречал в пещере ту самую крестьянку, которую Санчо видел при выезде из Тобосо, — значит, она и есть настоящая Дульсинея, и, значит, волшебники очень хитры и не в меру изворотливы.

— То же самое и я говорю, — подхватил Санчо Панса. — Если сеньора Дульсинея Тобосская очарована, то тем хуже для нее. Но я вовсе не собираюсь тягаться с врагами моего господина; их такое множество, и они, наверное, очень злы! Говоря по совести, я встретился с крестьянкой и принял ее, конечно, за крестьянку. Если ж это была Дульсинея, то я тут ни при чем — и крышка.

— Охотно вам верю, — ответила герцогиня. — Ну, а теперь, если вы желаете отдохнуть, то ступайте, Санчо, а я поговорю с моим супругом, чтоб вам поскорее предоставили губернаторство.

Санчо снова поцеловал герцогине руки и попросил сделать ему милость — позаботиться о его сером, которого он любит, как родного сына.

— Что это за серый? — спросила герцогиня.

— Мой осел, — ответил Санчо. — Чтобы не называть его этим именем, я обычно говорю — «серый». Когда мы приехали сюда, я попросил вот эту сеньору дуэнью присмотреть за ним, а она на меня так окрысилась, словно я ей сказал, что она безобразна или стара. А между тем для дуэний, по-моему, более подходящее занятие — ухаживать за скотом, чем восседать в дворцовых палатах.

— Не беспокойтесь, сеньор Панса, — ответила герцогиня, — я беру на себя заботы о вашем сером, ибо если он такая драгоценность для Санчо, — я буду беречь его, как зеницу ока.

— Довольно будет, если его поставят в конюшню, — ответил Санчо, — ибо ни я, ни он не достойны того, чтобы ваше высочество обременяли себя такой заботой. Я скорее соглашусь, чтобы меня искрошили кинжалами. Пусть мой господин уверяет, что по части учтивости лучше пересолить, чем недосолить, но все же в ослиных и лошадиных делах не следует терять меры.