Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский

Юлия теперь часто отправлялась в Белый дом, занималась рукоделием в обществе Ливии и ее приближенных, пряла, ткала и шила одежды для своего отца; с мачехой была предупредительно-почтительной, а с некоторыми из ее наперсниц свела дружбу, и они стали навещать Юлию в ее каринском «супружеском уединении», например, юная Марция, жена Фабия Максима, который все ближе и ближе становился к принцепсу.

Однажды, улучив момент, когда возле Ливии не было никого из матрон и рабынь, Юлия обратилась к мачехе и сказала:

«Прошу тебя, попроси Августа, чтобы он нашел для Азиния Галла какую-нибудь должность за пределами Рима».

«Не слишком ли много „просьб“. Ты меня просишь. А я должна просить твоего отца», — улыбчиво ответила Ливия.

«Спасибо за урок красноречия, — улыбнулась в ответ Юлия. — Но я действительно дважды прошу».

«А чем тебе помешала Випсания? Ведь это ее ты хочешь выслать из Рима?» — еще улыбчивее спросила Ливия.

…Ты помнишь? Випсания была первой женой Тиберия. Когда Тиберий от нее отказался, ее в срочном порядке выдали замуж за сенатора Азиния Галла…

«Випсания не мне, а моему мужу мешает жить на свете, — перестав улыбаться, грустно отвечала Юлия. — Однажды мы встретились в городе, и я видела, с какой тоской и любовью Тиберий смотрел на свою бывшую жену».

Ливия некоторое время молчала, внимательно разглядывая свою падчерицу и невестку. А потом нежно произнесла:

«Спасибо тебе, Юлия».

«За что спасибо?» — Та сделала вид, что удивилась.

«За то, как ты чувствуешь моего сына и как печешься о его душевном спокойствии», — ответила Ливия.

Через неделю Азиния Галла вместе с его женой Випсанией Агриппиной отправили пропретором на Сардинию. Во время морского путешествия у женщины случился выкидыш. Она некоторое время недомогала, но потом поправилась.

И вот, как только Галл и Випсания отплыли из Остии, Юлия среди ночи явилась в спальню к Тиберию и, не знаю в какой форме и в каких словах — об этом ни Юлия потом не рассказывала Фениксу, ни другие мои информаторы мне не докладывали, — стало быть, призвала мужа к исполнению супружеских обязанностей.

С той поры они спали вместе: то в спальне Юлии, то в спальне Тиберия. И к концу года стало известно, что Юлия беременна новым ребенком.

Радовалась не только Ливия. Радовался также и Август, наблюдая за пасынком и дочерью и все более приходя к убеждению, что правильным было решение, что замкнутый и обидчивый Тиберий расцвел и раскрылся в лучах солнечной Юлии, а она, его единственная и своенравная дочь, обрела наконец то, что смертные люди называют семейным счастьем.

Все радовались, кроме Гая Цильния Мецената. А когда Август однажды спросил его напрямик: «Ну что, мой мудрейший и дальновиднейший, с Юлией и Тиберием ты, похоже, впервые ошибся?» — Меценат вздохнул и ответил: «Я готов сколько угодно ошибаться. Лишь бы Юлия была счастлива и ты спокоен».

Август нежно обнял своего ближайшего и давнего друга. Но… Обычно в знойное летнее время Август на месяц, а то и на два перебирался из Белого дома в дом Мецената, считая, что тамошний климат улучшает его самочувствие. Так вот, ни на следующий год, ни годом позже — ни разу до смерти Гая Цильния! — Август не гостил у него на Эсквилинском холме.

Вардий снова уехал вперед и больше назад не возвращался. А я не решался нагнать его на рыси.

Скоро мы добрались до предгорий и стали подниматься наверх.

Мы остановились на просторной поляне, с которой открывался живописный вид на леса, на поля и на далекий наш город.

Сопровождавший нас раб, как говорят гельветы, «приготовил поляну»: разостлал два ковра, между ними учредил из дерна небольшой как бы столик, который накрыл белой холстиной и уставил закусками.

Мы с Вардием, совершив возлияние путевому Меркурию, принялись за еду. И сначала говорили о том, о сем — о чем конкретно, я думаю, нет надобности напрягаться и вспоминать. Говорил, разумеется, Гней Эдий, а я лишь изредка отвечал на его вопросы, ну, например, на такие: «Тебе не кажется, что свинина немного жирновата?» или: «Как тебе кобыла, которую я велел для тебя приготовить?»

И вдруг, рассуждая, как мне помнится, о галльских лошадях, вроде бы ни с того ни с сего, Вардий продекламировал:

Правда, Цезарь велик, но величие Цезаря в битвах:Покорены племена, но непокорна любовь.С плеч себе голову снять, поверь, я скорей бы дозволил,Нежели ради закона факел любви погасить.

И, не сообщив мне, чьи это стихи, принялся рассказывать:

VI. — Юлия, стало быть, разогнала всех своих адептов и счастливо, как многим казалось, жила с Тиберием. А что Феникс, наш «бедный поэт»?.. Он вовсе не выглядел бедным. Он весь светился изнутри и убеждал меня в том, что Юлия теперь навеки его возлюбленная и никто, ни боги, ни, тем более, люди у него ее не отнимут.

Он меня замучил чужими стихами. Из Проперция он мне чаще всего читал вот это:

Надоедать буду я морякам, обращаясь с вопросом:«Где же, в заливе каком милая медлит моя?»Вот что скажу: «Пусть она теперь хоть в краяхАтракийскихИли в Элиде живет, все-таки будет моя!»

А из Горация — чуть ли не при каждой нашей с ним встрече хватал меня за руку, стискивал запястье, заглядывал в глаза и читал, иногда ласковым шепотом, иногда — громко, с гневным восторгом:

Нас от жадных глаз Фаэтон спаленныйДолжен уберечь — он урок дал жуткий —И Пегас, нести не хочет земногоБеллерофонта.Дерево ты гни по себе, Филлида,И, за грех сочтя о неровне грезить,Не стремись к нему, а скорее этуВыучи песню.

Хотя он то и дело ссылался на поэтов, любовь, которую он носил и лелеял в себе, была, как я понимаю, совершенно иного свойства, никем из прежних поэтов пока не воспетая. Он, скажем, убеждал меня в том, что любит не тело, а душу Юлии, и телом ее могли и могут обладать кто угодно, Агриппа или Гракх, Тиберий или кто-то еще — дети, например, из этого тела возникшие. Но душу свою она никогда никому не отдавала — ни детям, ни мужьям, ни любовникам, ни даже отцу. И эту-то душу ее, солнечную, свободную, неприкосновенную, она для него сберегла и ему лишь открыла, потому что только он, Феникс, способен ее почувствовать и полюбить.

Он объяснял мне, что люди обычно любят для себя, для своего счастья. Так уж они, смертные, устроены и за пределы своего эгоизма выйти никак не способны, даже когда жизнью готовы пожертвовать ради возлюбленной; — они, дескать, не ей, а себе самим жертву приносят. Отсюда и все страдания возлюбленных и влюбленных. Ибо истинная, солнечная любовь жертв не требует и с момента своего зарождения проникнута одним лишь счастьем — счастьем любить другого человека не для себя, а для него, каким бы он ни был, как бы к тебе ни относился; любить в радости и в горести, и в горе своем особенно радуясь тому, что ты любишь несмотря ни на что, что можешь прийти на помощь, если тебя позовут, спасти, если любимому человеку твое спасение понадобится; ведь ты уже пришел на помощь и спас любимую, когда понял и полюбил ее — ради нее, ради ее счастья!..

Он иногда очень заумно и путанно описывал мне свою новую любовь, которую называл благожелательной. Однажды я не удержался и спросил напрямик:

«Отчего ты так светишься? Ведь ты ее даже не видишь».

А Феникс в ответ:

«Как так — не вижу? Вчера, например, видел на форуме. Она встретилась со мной глазами и взглядом поблагодарила за мою любовь, а также сообщила о том, что у нее пока всё в порядке, что на данный момент она не просит у меня помощи… Вот я и свечусь, как ты говоришь. И парю над миром — не как Фаэтон, а как само Солнце. Ибо, думаю, даже боги — если они не охвачены настоящей любовью — не могут в один короткий взгляд вместить столько чувств, столько нежности!.. Когда любишь душу, тело можно вообще не видеть. Душа не знает границ. Любимую душу можно в любой момент пригласить к себе на свидание или самому к ней отправиться».

Так объяснил мне Феникс.

Гней Эдий взял салфетку и вытер свиной жир со своих губ. И, усмехнувшись, заметил:

— Кстати, о теле. Раза два в месяц Феникс встречался со своими давними подружками. Но никаких излишеств! Только для поддержания здоровья. Ходил к ним, как к цирюльнику или к доктору. И никогда к заработчицам — только к проверенным гетерам.

Вардий принялся есть яблоки, нарезая их мелкими кусочками. И продолжал:

VII. — Я этой «благожелательной» стадии любви Феникса особенно благодарен, потому как между нами установилось самое тесное общение. Мы встречались чуть ли не каждый день: гуляли по городу; вот, как сейчас с тобой, ездили на лошадях в горы; отправлялись в Остию и совершали морские прогулки. Я очень нужен был тогда моему любимому другу. Ведь кому еще он мог рассказать о своей бескорыстной, душевной любви к Госпоже?..