Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы - Вилис Лацис

Со временем Боб поумнел. Наблюдения привели его к выводу, что преследовали его лишь на своем дворе, там, где все подчинялись толстому, краснолицему человеку, а на улице и на берегу реки его никто не трогал. Встречались даже такие странные двуногие, которые старались его приласкать и бросали ему что-нибудь съестное. Но недоверие к человеку так глубоко засело в сознании Боба, что он никого к себе не подпускал. Поняв, что вне его собственного двора никто не дернет его за хвост и не будет совать ему палки в морду, Боб все чаще предпринимал продолжительные прогулки. Вместе с другими молодыми собаками он мог целыми часами, бегать по лугам и полям так далеко от своего дома, что постройки хозяйского хутора скрывались из виду. В обществе собак он был спокоен. Ему не приходилось никого опасаться; наоборот, здесь все боялись оскала его зубов и сердитого рычаний. Даже старые псы почтительно относились к его рычанию и обнюхивались с Бобом как с равным, не пытаясь демонстрировать свои боевые способности.

После многих трепок и колотушек Боб так привык к физической боли, что незначительные царапины, которые случалось ему получить при буйной возне с другими собаками, его совсем не беспокоили. Что это была за радость — в веселой, резвой и шаловливой своре носиться по полям, валяться на лугу, окрести землю, пока не заболят когти. И там еще была река… Когда в полуденный зной становилось слишком жарко, можно было заплыть далеко-далеко. Охваченное приятной прохладой тело становилось бодрее, дыхание легче, не надо было больше высовывать язык. Хорошо! Выкупавшись, собаки отряхивались и, чтобы согреться, гонялись друг за дружкой. Унаследованный от предков охотничий инстинкт заставлял их сливаться с землей, как бы таиться от врага, чтобы затем внезапным прыжком бросаться навстречу одна другой. Боб озорничал, охваченный диким восторгом. Первым кидался в воду, переплывал реку, часами гонялся за воронами. На воле и в постоянном движении его тело быстро развивалось, лапы становились сильными и приобрели ловкость. Единственной тенью, ложившейся на его радости, было возвращение домой. Неизвестно за что хозяин каждый раз кричал на Боба, топал ногами, иногда даже хватал за шиворот и бил вожжой. Очередная порка была делом привычным, но так как за ней следовала миска с ужином, то первое не могло еще отпугнуть Боба от дальнейших странствований.

Джек был слишком умен, чтобы причинять страдания своему телу, поэтому он слушался своего воспитателя. Он не бегал, не шатался с грязными собаками, сопровождал Гаральда по вечерам на прогулках. Обычно, забежав шагов на двадцать вперед хозяина, Джек останавливался и поджидал его… Во всех его повадках было заметно влияние культуры.

Наступила вторая половина лета. Сенокос был закончен, на полях убирали хлеб. Боб не понимал, почему в тот день хозяин пришел к реке и поманил его. Остальные собаки остановились и с безопасного расстояния наблюдали это странное явление. Хозяин подбрасывал Бобу лакомые куски и показывал, что у него в руке их еще больше. Искушение было слишком велико, и Боб подошел к хозяину. Вокруг шеи ему обвязали веревку и повели домой. Оглядываясь, Боб видел, что стайка оставшихся собак вновь оживилась, там снова началось веселое озорство. Он хотел вернуться к друзьям, но едва начал упираться, как хозяин просто поволок его по земле. Приятного в этом было мало. Боб не знал, что старый Карав взбесился и хозяин пристрелил его сегодня утром. Конура была пуста, цепь валялась на песке. На Боба надели кожаный ошейник, цепь и оставили одного.

— Набегался, голубчик, теперь ты мне побегаешь…

Боб никак не мог понять, почему на этот раз его не били и так скоро оставили одного. Ворота были открыты, а по дороге как раз проезжал на рессорной телеге крестьянин. За телегой, высунув язык, бежала большая пестрая собака. Боб встрепенулся, вскочил на ноги и бросился к воротам, но тотчас же произошло нечто необычное. Что-то резко ударило его спереди по горлу, сперло дыхание, и ужасное незримое существо не позволило ни шагу шагнуть вперед. Когда Боб немного отступил, стало легче дышать и двигаться. Странно! Еще много раз вскакивал Боб на ноги, бросался то в одну, то в другую сторону, но всегда на определенном расстоянии от конуры ему сжимало шею и незримая рука не пускала его дальше. Только к вечеру Боб понял, что он неразрывно связан с цепью и принадлежащей теперь ему конурой. Если бы в его силах было потащить за собой конуру, он смог бы уйти отсюда. Пес, цепь и конура составляли одно целое. Тогда Боб утихомирился и загрустил. Он прилег возле конуры и грустно глядел в глаза каждому проходившему мимо него. Ведь это было только небольшим капризом хозяина, кто-нибудь должен прийти и отпустить его на волю. Жалобно скуля, Боб улыбкой приветствовал хозяйку, Гаральда, батрачку, но никто не обращал на него внимания, не находил для него ни одного слова. Вечером пришла батрачка, принесла и оставила миску с едой, но Бобу и на ум не приходило полюбопытствовать, чем сегодня полна миска. Поняв, что никто не собирается помочь его беде, Боб отчаялся. Тоска по свободе заставляла его снова и снова вскакивать и рвать цепь. Все яснее сознавал он, что эта бренчащая тонкая привязь является единственной причиной, мешающей ему уйти отсюда. Его обуяла неимоверная злость. Он прилег на землю и начал грызть цепь. Сначала яростными, быстрыми укусами, потом — медленными, но рассчитанными. Зубы скрежетали, но перегрызть цепь было невозможно. Боб долго отряхивался в надежде стряхнуть с себя этот обременяющий предмет. Но все было напрасно.

Наступила ночь. Кур загнали в курятник, и двор опустел. В одиночестве отчаяние Боба усилилось еще больше. Он скулил и коротко, отрывисто завывал. Всю ночь не замолкал он, всю ночь бряцала цепь, поскрипывала от резких рывков конура. Около полуночи на двор вышел хозяин. Думая, что его сейчас освободят, Боб начал радостно прыгать, но его ошарашил внезапный свист кнута. Острая боль ожгла спину, еще и еще… Градом сыпались на него удары. Боб нырнул в конуру.

— Перестанешь ли, сатана этакий! Развозился так, что весь дом ходуном ходит. Попробуй мне еще повыть, я те задам…

И чтобы пес запомнил надолго его слова, хозяин впридачу ударил еще кнутовищем по крыше конуры. Но только закрылись за хозяином двери дома, Боб снова вылез из конуры и снова принялся жаловаться; сначала он скулил боязливо, тихо и, наконец, завыл громко, отчаянно. Так он вел себя всю ночь. Не переставал и после того, как хозяин второй раз вышел из дому и оглушил его арапником… А утром, когда ожил двор, его охватило неудержимое чувство жалости к себе. По двору свободно расхаживал Джек, а по улице и полям бегали на свободе другие собаки. Боб всем своим существом рвался к ним, вел себя, как безумный, и грыз углы конуры. В полуденный зной он вспомнил о прохладных водах реки. Ему надо было выкупаться, поплавать, любой ценой добиться этого. Приходили люди, бранили, бросали в него палки и не хотели понять, почему он так воет. Он не вымаливал ни костей, ни остатков супа, ни молочной сыворотки — он хотел только, чтобы его кто-нибудь освободил. Но и в этой малости люди ему отказывали. Только к вечеру второго дня Боб впервые обнюхал свою миску с едой. Голод подавил отчаяние.

Никто не освобождал Боба от цепи. Он был присужден к пожизненному заключению. Отчаяние первых дней прошло, и пес примирился со своей судьбой. Он больше не скулил от грусти — он научился подолгу выть. По ночам, когда ветер доносил до него лай чужих, свободных собак, Боб садился перед своей конурой и подолгу, без остановки выл. Эти жуткие, протяжные звуки раздражали домашних. Вой Боба не переносил даже Джек, который в такие минуты вскакивал со своей подстилки и в смущении вертелся около конуры Боба.

Джек стал стройным востроухим псом. Он научился всяким премудростям. Ему купили шикарный ошейник с приклепанными никелированными бляшками, на одной из которых было выгравировано европейское имя «Jack». Когда ему не хотелось спать или не надо было сопровождать Гаральда, Джек от скуки приходил играть со своим сводным братом. Это были самые светлые минуты в жизни Боба. Позабыв о бряцающей привязи, Боб оживал, припадал всем телом к земле, следя за каждым шагом Джека, и стоило только тому приблизиться, как Боб делал стремительный прыжок вперед. Редко удавалось ему схватить Джека. Тот был достаточно умен, чтобы не подходить совсем близко, поэтому в большинстве случаев Боб оставался в дураках. Джек тогда издали дразнил Боба, прыгал перед его носом, подходил ближе, давал Бобу время приготовиться. Но едва тот приседал для прыжка, Джек отскакивал назад. Бобу оставалось только повизгивать. Ему так хотелось потрепать серую шубу Джека, дать пощипать свою шею! Иногда Джек действительно подходил совсем близко, ложился перед конурой и, валяясь на спине, озорничал с Бобом. Но стоило только зубам Боба слишком глубоко впиться в шерсть Джека, как умный, культурный пес снова уходил. Напрасно пленник скулил и заискивающе вилял хвостом. Востроухий не подходил… Неумолимее всего он был тогда, когда хозяин или Гаральд собирались куда-нибудь уходить. В ожидании предстоящей прогулки он с важным и гордым видом садился у ворот, как будто выполняя какое-то особое поручение. Горделивее своего господина выбегал он за ворота, туда, где по дороге ездили и бегали чужие собаки. А Боб мог только рвать цепь и пугать диким лаем людей.