Поднятая целина - Михаил Шолохов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она слегка отвернулась, потупилась, встретившись глазами с Давыдовым. Ресницы ее трепетали, а крупные загрубелые пальцы, перебиравшие складки старенькой грязной кофточки, заметно вздрагивали. Так наивна и непосредственна была она в своем чувстве, так в детской простоте своей не умела и не могла его скрыть, что всего этого не заметил бы разве только слепой.
Обращаясь к Давыдову, Кондрат Майданников рассмеялся:
– Да не смотри ты на Варьку, а то у нее вся кровь в лицо кинулась! Пойди умойся, Варька, может, малость оттухнешь. Хотя как она пойдет? У нее же ноги теперь отнялись… Она у меня погонычем работает, так все время ходу мне не дает, заспрашивалась, когда ты, Давыдов, приедешь. «А я откуда знаю, когда он приедет, отвяжись», – говорю ей, но она этими вопросами с утра до ночи меня долбит и долбит, как дятел сухую лесину.
Словно для того, чтобы опровергнуть предположение, будто у нее отнялись ноги, Варя Харламова, повернувшись боком и слегка согнув ноги в коленях, с места, одним прыжком перемахнула через лавку, на которой сидела, и пошла к будке, гневно оглядываясь на Майданникова и что-то шепча побледневшими губами. Только у самой будки она остановилась, повернувшись к столу, крикнула срывающимся голоском:
– Ты, дядя Кондрат… ты, дядя… ты неправду говоришь!
Общий хохот был ей ответом.
– Издали оправдывается, – посмеиваясь, сказал Дубцов. – Издали оно лучше.
– Ну зачем ты смутил девушку? Нехорошо! – недовольно сказал Давыдов.
– Ты ее ишо не знаешь, – снисходительно ответил Майданников. – Это она при тебе такая смирная, а без тебя она любому из нас зоб вырвет и не задумается. Зубатая девка! Бой, а не девка! Видал, как она с места взвилась? Как дикая коза!..
Нет, не льстила мужскому самолюбию Давыдова эта простенькая девичья любовь, о которой давно уже знала вся бригада, а он услышал и узнал впервые только сейчас. Вот если бы другие глаза хоть раз посмотрели на него с такой беззаветной преданностью и любовью – это иное дело…
Стараясь замять неловкий разговор, Давыдов шутливо сказал:
– Ну, спасибо стряпухе и деревянной ложке! Накормили досыта.
– Благодари, председатель, за великое старание свою правую руку да широкий рот, а не стряпуху с ложкой. Может, добавку подсыпать? – осведомилась, поднимаясь из-за стола, величественная, необычайно толстая стряпуха.
Давыдов с нескрываемым изумлением оглядел ее могучие формы, широкие плечи и необъятный стан.
– Откуда вы ее взяли, такую? – вполголоса спросил он Дубцова.
– На Таганрогском металлургическом заводе по нашему особому заказу сделали, – ответил учетчик, молодой и развязный парень.
– Как же я тебя раньше не видал? – все еще удивлялся Давыдов. – Такая ты объемистая в габаритах, а видеть тебя, мамаша, не приходилось.
– Нашелся мне сынок! – фыркнула стряпуха. – Какая же я тебе мамаша, ежели мне всего сорок семь? А не видел ты меня потому, что зимой я из хаты не вылезаю. При моей толщине и коротких ногах я по снегу не ходок, на ровном месте могу в снегу застрять. Зимой я дома безвылазно сижу, пряду шерсть, платки вяжу, словом, кое-как кормлюся. По грязи тоже я не ходок: как верблюд, боюсь разодраться на сколизи, а по сухому я и объявилася в стряпухах. И никакая я тебе не мамаша, товарищ председатель! Хочешь со мной в мире жить – зови меня Дарьей Куприяновной, тогда в бригаде сроду голодным не будешь!
– Полностью согласен жить с тобой в мире, Дарья Куприяновна, – улыбаясь, сказал Давыдов и привстал, поклонился с самым серьезным видом.
– Так-то оно и тебе и мне лучше будет. А теперь давай свою чашку, я тебе на закуску кислого молочка положу, – донельзя довольная любезностью Давыдова, проговорила стряпуха.
Она щедрой рукой положила в чашку целый килограмм кислейшего откидного молока и подала с низким поклоном.
– А почему ты в стряпухах состоишь, а не на производстве работаешь? – спросил Давыдов. – При твоем весе тебе только разок давнуть на чапиги – и лемех сразу на полметра в землю уйдет, факт!
– Так у меня же сердце больное! У меня доктора признали ожирение сердечной деятельности. В стряпухах мне и то тяжело, чуть повожусь с посудой – и сердце где-то в самой глотке бьется. Нет, товарищ Давыдов, в плугатари я негожая. Эти танцы не под мою музыку.
– Все на сердце жалуется, а трех мужей похоронила. Трех казаков пережила, теперь ищет четвертого, но что-то охотников не находится, боятся на ней жениться, заездит этакая тетенька насмерть! – сказал Дубцов.
– Брехун рябой! – воскликнула не на шутку рассерженная стряпуха. – Чем же я виновата, что из трех казаков мне ни одного жилистого не попалось, а все какие-то немощные да полухворые? Им господь веку не дал, а я виноватая?
– Ты же и помогла им помереть, – не сдавался Дубцов.
– Чем же я помогла?
– Известно – чем…
– Ты говори толком!
– Мне и так все ясное…
– Нет, ты говори толком, чего впустую языком мелешь!
– Известно, чем помогла: своею любовью, – осторожно сказал Дубцов, посмеиваясь.
– Дурак ты меченый! – покрывая общий хохот, в ярости крикнула стряпуха и сгребла в охапку половину посуды со стола.
Но невозмутимого Дубцова было не так-то просто выбить из седла. Он не спеша доел кислое молоко, вытер ладонью усы, сказал:
– Может, конечно, я и дурак, может, и меченый, но в этих делах, девка, я до тонкостев разбираюсь.
Тут стряпуха завернула по адресу Дубцова такое, что хохот за столом грохнул с небывалой силой, а багровый от смеха и смущения Давыдов еле выговорил:
– Что же это такое, братишки?! Этакого я и на флоте не слыхивал!..
Но Дубцов, сохраняя полную серьезность, с нарочитой запальчивостью крикнул:
– Под присягу пойду! Крест буду целовать! Но стою на своем, Дашка: от твоей любови все трое мужей на тот свет отправились! Трое мужей – ведь это подумать только… А в прошлом году Володька Грачев через чего помер? Он же к тебе ходил…
Дубцов не закончил фразы и стремительно нагнулся: над головой его, подобно осколку снаряда, со свистом пронесся увесистый деревянный половник. С юношеской проворностью Дубцов перекинул ноги через лавку. Он был уже в десяти метрах от стола, но вдруг прыгнул в сторону, увернулся, а мимо него, брызгая во все стороны кислым молоком, с урчанием пролетела оловянная миска и, описав кривую, упала далеко в степи. Широко расставив ноги, Дубцов грозил кулаком, кричал:
– Эй, Дарья, уймись! Кидай чем хочешь, только не глиняными чашками! За разбитую посуду, ей-богу, буду вычитывать трудодни! Ступай, как Варька, за будку, оттуда тебе легше будет оправдываться!.. А я все равно стою на своем: угробила мужьев, а теперь на мне зло срываешь…
Давыдову с трудом удалось навести порядок. Неподалеку от будки сели покурить, и Кондрат Майданников, заикаясь от смеха, сказал:
– И вот каждый день за обедом либо за ужином идет такая спектакля. Агафон с неделю синяк под глазом во всю щеку носил – съездила его Дарья кулаком, а все не бросает над ней потешаться. Не уедешь ты, Агафон, с пахоты подобру-поздорову, либо глаз она тебе выбьет напрочь, либо ногу пяткой наперед вывернет, ты дошутишься…
– Трактор «фордзон», а не баба! – восхищенно сказал Дубцов, украдкой поглядывая на проплывавшую мимо стряпуху.
И, делая вид, что не замечает ее, уже громче заговорил:
– Нет, братцы, чего же греха таить, я бы женился на Дашке, ежели был бы неженатый. Но женился бы только на неделю, а потом – в кусты. Больше недели я не выдержал бы, при всей моей силе. А помирать мне пока нет охоты. С какой радости я себя на смерть бы обрекал? Всю Гражданскую отвоевал, а тут, изволь радоваться, помирай от бабы… Нет, хоть я и меченый дурак, а хитрый ужасно! Неделю бы я кое-как с Дашкой протянул, а потом ночушкой потихоньку слез бы с кровати, по-пластунски прополз до дверей, а там – на баз и наметом до самого дома… Веришь, Давыдов, истинный господь, не брешу, да и Прянишников – вот он – не даст сбрехать: затеялись мы с ним как-то за хороший кондер обнять Дашку, он зашел спереду, я – сзади, сцепились обое с ним руками, но обхватить Дарью так и не смогли, уж дюже широка! Кликнули учетчика – он парень молодой и к тому же трусоватый, побоялся близко подступить к Дашке. Так и осталась она на веки вечные по-настоящему необнятая…
– Не верь ты ему, проклятому, товарищ Давыдов! – уже беззлобно посмеиваясь, сказала стряпуха. – Он, если нынче чего не сбрешет, так завтра от тоски подохнет. Что ни ступнет, то сбрехнет, такой уж он у нас уродился!
После перекура Давыдов спросил:
– Сколько еще осталось пахать?
– До черта, – нехотя ответит Дубцов. – Поболе ста пятидесяти гектаров. На вчерашний день сто пятьдесят восемь оставалось.
– Отличная работа, факт! – холодно сказал Давыдов. – Чем же вы тут занимались? Со стряпухой Куприяновной спектакли ставили?
– Ну, уж это ты напрасно.
– Почему же первая и третья бригады давно закончили вспашку, а вы тянете?
