Книга теней - Джеймс Риз

Чтобы отмести все сомнения, бретонская ведьма напоминает присутствующим, что именно она предсказала смерть через утопление семье Гремийон за несколько дней до того, как та действительно приключилась; более того, именно она «напророчила» недавнее происшествие в Квимпере, эту жуткую историю с двумя коровами и свихнувшимся молочником. Садится, торжествуя.

Другая ведьма в пику предыдущей предлагает зелье собственного состава: «Ядовитый паслен, черная белена, дикий сельдерей, петрушка и пригоршня дурмана, истолченного алебастровым пестиком. Основой для этой мази является топленое сало борова». Завязывается обсуждение, которое трудно записывать. Вместо этого мне видятся брюссельские кружева на манжетах давешней ведьмы, обмакнутые в плошку с кипящим свиным жиром. Что-то не нравится мне в этой ведьме. (Интересно, откуда она? Должно быть, из Нидерландов. Это вполне возможно: я случайно подслушала, как она говорила, что только накануне провела в карете семь часов.) И теперь наконец она садится.

Ой, а это кто такая? Что за вонючее, чумазое создание выходит на середину круга? (И тут же я слышу шепот – она живет в дупле дерева в самой чаще Булонского леса. Неужели вправду?) Предложенная ею тема: ведовство.

Пропись первая: болиголов, аконит, листья тополя, а также сажа, разведенная в сале… мертвого младенца.

Крики негодования.

Ведьма оправдывается, утверждая, будто никогда не убивала младенцев специально для данного снадобья; о нет, она собирает их бедные трупики на кладбище при детском приюте Св. Адольфа, предназначенном для умалишенных крошек, сторож которого ради прокорма своих трех сынишек не обращает внимания ни на нее саму, ни на ее лопату. В ее адрес опять летят оскорбления. Одна из ведьм пробует использовать против нее какой-то амулет, а та плюется в ответ, сыплет проклятиями в адрес своих названых сестер. Некоторые смеются, другие, в свою очередь, стараются проклясть се посильнее. Та обзывает сестер лицемерками, говоря, что все они наживаются на торговле трупами. (Неужто действительно так?) Ведьма возвращается на прежнее место; униженная и разозленная, она заявляет, что не поделится самым ценным секретом одного из своих снадобий, который узнала не от кого другого, как от самой Лавуазен.

Мертвая тишина. Это имя заворожило присутствующих. (Справиться: кто такая Лавуазен?)

Теоточчи принимается упрашивать эту лесную «дриаду». Она должна рассказать. Ради меня, хозяйки. «Ведь именно для этого мы все и пришли, – говорит она, – именно потому и рискнули собраться». Как неофитка, призвавшая сестер-ведьм на Эсбат, я обязана выслушать все и внести в протокол. Злюка сопротивляется. Она сидит, скрестив иссохшие руки на своей впалой груди. Ее бледное, изможденное лицо если что и напоминает, так череп над перекрещенными костями с пиратского флага! (Как мне хочется, чтобы эти старые мерзкие твари убрались из моего дома! Как я хочу, чтобы этот вечер наконец кончился!..) К счастью, ведьма из Булонского леса уже встает. Похоже, ни одна из присутствующих колдуний не смеет перечить Теоточчи.

«Этот секрет, – сообщает лесная колдунья, – никому не известен». Сестры презирают ее, однако слушают очень внимательно. Та снова мямлит, жалуясь, что это секрет, и вдруг, словно дразнясь, решительно выпаливает: «Нет, нет, нет. Не могу. Это слишком опасно… не проверено; не годится для протокола». И снова занимает свое место.

Сестры задеты… Мольбы чередуются с оскорблениями. Уговоры, угрозы. Вспоминаются правила проведения Эсбата. И все-таки ведьма сидит молча. Она не станет, она не может делиться с кем-либо таким опасным, таким…

Но, разумеется, это всего лишь увертки.

«Об этом, – наконец говорит она, снова возвращаясь к интересующей всех теме, – поведала моей мистической сестре ее мистическая сестра, которая все узнала от ученицы самой Лавуазен». И вновь это имя производит сильнейшее впечатление на слушающих. Лавуазен… Кажется, я о ней что-то слышала. Разумеется, слышала, не могла не слышать, но вот кто она? Я бросаю взгляд на Теоточчи, и та поясняет: «Лавуазен – ведьма, состоявшая при маркизе де Монтеспан, любовнице Людовика XIV, устроившая для нее множество черных месс, составившая множество магических заклинаний». Не слишком охотно Т. добавляет, что Лавуазен любила использовать для своих снадобий кровь детей. Говорят, она добавляла ее в вино, которое пила, и даже купалась в ванне, наполненной такой кровью. На судебном процессе выяснилось, что она принесла в жертву своей магии более двух тысяч детских жизней. В 1680-м, после того как ее высокие покровители были отправлены кто в ссылку, а кто в тюрьму, эту ведьму сожгли вместе с ее тридцатью шестью ученицами.

После такого пояснения прежняя рассказчица продолжает: «У Лавуазен имелся египетский папирус третьего века, который она мало кому показывала, и в этом папирусе приводилось описание некоего снадобья со следующими пояснениями: «Приготовьте бальзам из воды и нижних цветков греческой фасоли, которую, – проговорила она таинственным шепотом, – можно раздобыть у торговцев гирляндами. Прочие добавки – на ваше усмотрение. Держите полученную цветочную пасту в запечатанном сосуде ровно двадцать дней в темном месте и все это время не прикасайтесь к нему, и к концу данного срока вы в нем обнаружите – лично я не могу в это поверить – фаллос и яички. – Ухмылки и насмешки со стороны сестер. Теоточчи их успокаивает. – Опять запечатайте сосуд и припрячьте на вдвое большее время, на сорок дней (ни больше ни меньше), и, распечатав, найдете содержимое покрытым кровью. Эта кровь обладает огромной силой, и ее требуется хранить в темном, закрытом крышкой кувшине на стеклянной подставке. – Она переводит дыхание. – Если намазать ею вокруг глаз, эта кровь вызовет сны, которые ответят на любые вопросы»». Ведьма садится. Она склоняет голову, закрывает глаза. Кожа на ее руках, полускрытых складками засаленного передника, грязная и потрескавшаяся, темная, словно кора дерева.

Сестры принимаются обсуждать услышанное. Теоточчи снова пытается их успокоить и спрашивает у ведьмы, только что поделившейся секретом, случалось ли ей самой им воспользоваться. «Лично я этого не делала, – заявляет та, – но я хорошо знала сестру, которая на это отважилась. Дважды успех ей сопутствовал, но на третий раз ее поразила слепота. И не прошло двух ночей, как эта страшная кровь стала причиной ее смерти». Теперь ведьма дает понять, что рассказала все, что знает.

Я прошу сделать еще один перерыв, во время которого собираюсь попросить Т. назвать имена присутствующих ведьм.

Теперь докладывает Марите. В ее одежде сочетаются черный и шафрановый цвета. Длинную, гибкую шею обвивает черный шарф. Она чем-то напоминает Германсию, рядом с которой сидит. Она тоже произносит слова с парижским выговором. Ведьма рассказывает о свечах и, вынимая их из мешочка одну за другой, повествует об их свойствах.

Для того, чтобы укрепить дух или снять заклятие, сообщает она, нужно зажечь освященную белую свечу. (Справиться: считается ли освященной свеча, украденная из церкви.) Свеча желтого цвета сообщает тому, кто ее зажигает, обаяние и дар убеждать. Зеленые свечи исцеляют, а также приносят удачу, богатство и продолжение рода. Розовые свечи помогают ведьме влиять на узы любви и дружбы. Неутомимость на ложе страсти и невосприимчивость к болезням Венеры дают красные свечи. Смелость возрастает при горении оранжевых свеч. Лиловые обращают злые чары против наславшего их. Золотые – для ясновидения. Черные вносят разлад, вызывают грусть. Синие вызывают уверенность в своих силах, поселяют в душе мир, охраняют сон, посылают пророческие видения.

Ни одна ведьма не возражает ей. Марите (она мне нравится) собрала свечи и преподносит их мне в подарок. Завернутые в белый плат и перевязанные серебряной ленточкой, они лежат рядом со мной.

«Кто следующий?» – спрашивает Теоточчи. (Кстати: похоже, сей вопрос не вызвал у сестер большой радости. У моего уха часы на каминной полке говорят: тик-так, тик-так, тик-так…)

Лючина – сегодня она выполняет обязанности моей «почетной фрейлины», то есть это самая младшая из сестер, которой (таков обычай) придется вести записи, если по какой-то причине этого не смогу делать я, – пожелала рассказать об амулетах. Она итальянка и путешествовала по северным странам вместе с Теоточчи и Николо. Голос Лючины звучит приятно и мелодично, а ее французский очень хорош. Ее обороты речи чрезвычайно изящны – куда до нее недавно бравшим слово парижанкам. (Этот голос… как он знаком… Это сопрано… Ну конечно! Та самая знаменитая певица! Я должна была догадаться!)

На Лючине амулет – он пристегнут к изящной блузке из тонкого черного шелка с оборками. Это большой, украшенный драгоценными камнями уджат , так называемый «египетский глаз». Она сообщает, что его владелец всегда находится в добром здравии, ведь амулет приносит ему утешение и служит защитой. Я не заметила его на Лючине прежде, когда мы встретились в первый раз, – так сильно, должно быть, заворожили меня ее бездонные зеленые глаза (она единственная из сестер, которая еще тогда показала мне l'oeil de crapaud, то есть глаз жабы). Еще я обратила внимание на ее длинную косу, черную, как и ее шелка, и на изумительную белизну кожи. Она прекрасна, моя Лючина. (Конечно, выступает она под другим сценическим псевдонимом, и указывать здесь ее настоящее имя я также не вправе. «Раскрывать подобное запрещается», – предупреждает меня Т. шепотом, заметив, что я узнала свою «почетную фрейлину».)