Том 4. Москва и москвичи. Стихотворения - Владимир Гиляровский

Жена И. Е. Репина Нордман-Северова в своей книге «Воспоминания» передает такой случай. Репин, Нордман-Северова и Гиляровский ехали в трамвае с какой-то выставки. Вдруг на одной из остановок Гиляровский стремительно вылетел из вагона и через минуту возвратился обратно. Оказывается, он заметил на остановке одного из своих опекаемых и выскочил, чтобы сунуть ему деньги. Это выглядело немного странно, но потому его и называли оригиналом, человеком из легенды, что его действия часто выходили за общие рамки. Он не только помогал тем, кто к нему приходил, но и сам находил нуждающихся. Можно привести такой пример. Улица кишмя кишит народом, туда и обратно двигаются люди всякого вида, возраста и достатка. Вот показывается человек в сбитых ботинках, в костюме не первой свежести, в широкой шляпе, из-под которой выбиваются длинные волосы. «Кажется, актер», — срывается у Гиляровского, и он, загораживая дорогу неизвестному, протягивает ему руку:

— Гиляровский…

— Как же… Как же… Слыхал, знаю… Завязывается разговор. Выясняется, что неизвестный

действительно актер. Он рассказывает, откуда приехал, где играл, какие роли исполнял, и в том числе называет роль Наполеона. У них находятся общие знакомые. Но актер не может понять, зачем и почему его остановили. Однако это скоро выясняется. Гиляровский спрашивает, приятно улыбаясь:

— Пообедать-то сегодня есть на что? Актер конфузится, краснеет.

— Знаете ли… Видите ли…

А у Владимира Алексеевича уже сверкает в руке бумажка, которую он и сует ему. Тот поражен, растроган, благодарит.

— Я очень тронут, вы так относитесь… Писатель шутливо закругляет:

— Очень рад дать взаймы «Наполеону». До свиданья, заходите.

Гиляровский часто делился с беднотой своей трудовой копейкой и часто давал из последних.

Бывало и так. Утром на квартиру вваливается неизвестная старуха, крестьянка, в домотканой одежде, с кошелкой яиц в руках.

— Мне Елеровского, — говорит она.

Выясняется, что Гиляровский помог ей купить корову, и она в знак благодарности принесла ему яиц. Где находится деревня старухи, как попал Гиляровский туда и при каких обстоятельствах помог купить корову — этим дома никто не интересуется, это обычное явление.

Как-то вернувшись домой, Владимир Алексеевич услышал, как в кухне плачет домашняя работница. Она получила от матери из деревни письмо, в котором та писала, что у нее назначили на продажу с аукциона корову за неуплату оброка.

— Почему ты раньше не сказала? Попросила бы у меня денег, послала бы матери.

— Я посылала, мне Мария Ивановна денег дала, — отвечает работница со слезами, — должно быть, недоимка большая, не хватило. Не знаю, сколько надо, только корову продадут, как бог свят, продадут, — решила она и снова заревела.

Дело требовало срочного решения. Отправлять деньги было нецелесообразно: они могли не попасть к сроку, а прислуга, если ее отправить в деревню, могла там в такое горячее время не добиться толку, и он решил поехать сам.

Гиляровский позвонил по телефону Струнникову и пригласил его в попутчики. Тот согласился. Они поездом поехали в Рязанскую или Тульскую губернию, высадились в каком-то городишке, а оттуда отправились в деревню на санях.

Мать всполошилась, узнав, что сам хозяин привез деньги. Она опустилась на колени и поклонилась ему в ноги. Недолго думая, Гиляровский тоже опустился на колени и поклонился в ноги старухе.

Приехали они, как выяснилось, вовремя. Начальство распорядилось назначить на завтра обход по деревне и отбирать у неплательщиков имущество. Как всегда, в зависимости от задолженности, отбирали у крестьян самовары, а если самовара нет, то брали тулуп или овцу; при большой задолженности уводили со двора корову или лошадь, даже если она была единственная скотина в хозяйстве. Таковы были нравы самодержавия.

Деревня, как рассказывал Струнников, была изумлена, узнав о причине приезда гостей. Мужики и бабы высыпали на улицу, толпились на снегу неподалеку от саней и качали головами от удивления. Слышались реплики:

— Ну и человек… Вот это да… Подумай только… Слыханное ли это дело, чтобы барин в кухаркину деревню приехал выручать корову.

Гиляровский зашел в волостное правление, а в городе — к земскому начальнику и просил, чтобы старуху не обижали.

Вот еще одна интересная деталь.

Летом 1933 года Гиляровских ограбили на даче. Грабители ворвались в дом, собрали в одну комнату домашних и заперли их на замок. Гиляровского дома не было, он был на прогулке в лесу. Зная это, бандиты выставили дозор.

Возвращаясь к завтраку, В. А. Гиляровский увидел около дома человека с финкой в руках. Он сразу почуял недоброе, насторожился, поняв, с кем имеет дело. Но не растерялся. Насупив седые брови, писатель строгим голосом скомандовал: «Убери!». Окрик возымел действие, вор повиновался: забрал финку внутрь рукава.

Гиляровскому в то время было уже 80 лет, он был глух и не видел на один глаз. Естественно, о сопротивлении здесь не могло быть и речи, тем более, что он волновался за домашних, не зная, какая участь их постигла.

Он сделал попытку повлиять на злоумышленников: назвал себя писателем, рассказал, кем он был, о ком писал и над чем теперь работает, и попросил оставить его в покое.

Преступники нагло ответили:

— Всякий занимается своим делом.

Его ввели в дом и заперли в той же комнате, где находились семейные. Увидев домашних целыми и невредимыми, только страшно перепуганными, он успокоился. Воры приступили к грабежу. Забрали все, даже коробки со спичками.

Об этом узнали в Москве. Районная милиция была поставлена на ноги. На другой день утром шайку арестовали, награбленные вещи полностью отобрали и возвратили владельцу.

Восьмидесятилетний писатель остался верен себе. Узнав, где содержатся арестованные, он отправился в дом заключения, поговорил с ними, расспросил, кто они, откуда, угостил табачком и, вернувшись домой, приказал домашним немедленно послать им передачу.

Спустя некоторое время, уже осужденные, преступники прислали Гиляровскому письмо из тюрьмы с извинениями за причиненное «беспокойство». Они писали: «Не знали мы, какой вы есть человек, мы ничего бы худого для вас не сделали». В конце письма они с неуверенностью просили: «…может статься, пожевать пришлете…».

— Может быть, выйдут из тюрьмы людьми, — сказал он, прочитав письмо. Было ясно, почему он посылал им передачу, почему ходил на свидание. Он видел в них прежде всего людей, которым привык помогать, в защиту которых писал, людей, может быть, на время свихнувшихся. Ведь все в жизни бывает! Своим гуманным отношением он хотел дать им возможность одуматься и стать на правильный путь.

Щедро награжденный от природы исключительной физической силой, В. А. Гиляровский любил иногда выставить ее напоказ и при удобном случае повеселить, позабавить друзей. Бывало, у Чехова в Мелихове он посадит Антона Павловича в тачку и еще кого-нибудь из мужчин и катает их по аллее. В гостях у кого-нибудь скрутит за столом обеденную или чайную ложку винтом, согнет пополам двугривенный.

Сотрудник «Русского слова» С. В. Яблоновский так описывает знакомство В. А. Гиляровского с В. М. Дорошевичем. Человек внушительного веса и объема, В. М. Дорошевич, сидя однажды в редакции, почувствовал, как его вдруг вознесло на воздух вместе с креслом. Ничего не понимая, он оглянулся и увидел позади себя приземистого широкогрудого атлета, который держал его в своих объятиях вместе с креслом.

— Не бойся, сейчас тебя поставлю, — сказал силач на «ты», поставил кресло и отрекомендовался: Гиляровский.

Как-то, выйдя из ресторана с большой компанией, В. А. Гиляровский ухватился одной рукой за фонарь, а другой — за извозчичью пролетку и крикнул: «Погоняй!». Извозчик задергал вожжами, взмахнул кнутом, шумнул на клячу: «Но-о, пошла!». Лошадь напряглась, сделала усилие всей грудью, однако пролетку сдвинуть с места не смогла.

Природный юмор и неизбывная сила нередко проявлялись у него в незлобивом озорстве. Еще в детские и юные годы крепко любил он победокурить, за что был не раз наказан; слабость эта осталась и в зрелом возрасте. Но озорничал он всегда как-то мило, от полноты большой души, чтобы внести в общество оживление, посмешить людей.

Вздумалось ему проверить однажды работу Лондонского и Московского почтамтов. Он взял лист чистой почтовой бумаги, вложил в конверт и надписал: «Лондон, Вшивая горка. В. А. Гиляровскому». Через две недели письмо вернулось в Москву со штампом лондонской почты: «В Лондоне Вшивой горки нет». На конверте не было обратного адреса подателя, но письмо было доставлено ему Московским почтамтом в день прибытия из-за границы. Он заметил: «Лондонский почтамт должен был бы написать, что «Вшивой горки в Лондоне нет и что по справке адресного стола Гиляровский проживающим в Лондоне не значится». А Московский почтамт это сделал бы. Значит, Московский почтамт работает лучше Лондонского».