Дневник 1984-96 годов - Сергей Есин

26 марта, четверг. Как я ни надеялся, оказался все же избранным ректором. Мне кажется, не я победил, а мои соперники проиграли. Писать об этом не хочется, но многое открылось заново: Р. Киреев, В. Новиков, В. Гусев и т.д. С разных сторон, но интересно.

11 апреля. Совершенно не успеваю писать дневник. Жизнь интересная, но холодная и плоская. Занимаюсь деньгами для института, хозяйством, переселением, переговорами с разными людьми и фирмами, французам сдали особняк "Знамени". Шли долгие изматывающие переговоры. Мне кажется, что я с энтузиазмом взялся за институт лишь потому, что это легче, чем каждый день сидеть за письменным столом. Но если я не найду возможности писать — я пропал.

О чем не написал? Об убийстве моего ученика Марсовича, талатливый был парень. О том, как я ходил вчера на спектакль Игоря Сиренко "Отравлена туника" по Гумилеву. Замечательный спектакль с ровной игрой и дивной Наташей Кулинкиной.

Приехал вечером Саша Офицеров из Рязани. Привез мед.

25 апреля. В институте продолжаются бои местного значения. Неудачный штурм гостиницы, которую захватили арендаторы. Разговаривал с Сержем Барковским относительно фонда "Русское слово". Приезжал наследный принц Бельгии Филипп. Высокий, голубоглазый, немного ошарашенный нашей бедностью человек. Жуткая усталость вечером.

25 июня. Вот и лето, я почти всю весну пропадал на службе. На днях видел Эдуарда Лимонова. Загорелый культурист, джинсики, общительность, черная курточка, солдатские ботинки. Показал ему комнату, где умер Платонов. Сразу просьба: сдать ему под квартиру (центр Москвы!) — и приедет ТВ.

22-го в 4.30 ночи не ТВ приехало, а ОМОН. Говорят, есть убитые, но пресса (официальная) тщательно это скрывает. Встретил 24 утром Викт. Кузнецова, с которым когда-то работал на радио, он — депутат Моссовета — подтвердил: убитых побросали, как бревна, в машину и увезли.

Состоялся ученый совет: утвердил письмо в правительство. Союз писателей отказался нас финансировать, если не "перейдем" к государству — погибнем. Все зыбко, фирмы и сниматели крутят, денег нет.

29 июня. Весь день шла аттестация. Много интересного, разные характеры, больные, симулянты и т.д.

30 июня. Рутинный, полный работы день. Вечером Театр им. Е. Симонова играл на нашей сцене водевили. Было, как всегда, интересно. Этот удивительный контраст низкой, домашней сцены и театрального размашистого действия. Вася Мичков, премьер театра, снова оброс бородой.

Дома известие: умерла Юля. Как там один Валера? Но грех и позор сознается — у меня-то, помочь ему, денег нет: правительство сделало нищим и меня.

Ночью в 01.20 раздался телефонный звонок. Дословно: "Это Есин Сергей? Новый ректор…" — "Да". — "Мы здесь к вам скоро приедем с арендой Светланы Николаевны". Шантаж? Угроза? Какая-то игра Гафурова, который упрашивал вчера заключить договор на гостиницу с американцами! Голос молодой, вежливый, отчетливый, без акцента. Почему выбрано это время? Закончилась работа в ресторане и освободились номера и исчезли свидетели? Любитель позвонил, выйдя из метро? Все это продолжение криминальной ситуации с Морозовой. У нее уже были визиты к Пулатову и к Гафурову. На меня нажимают и жмут. Уступить я не могу: институт погибнет.

Заснул со снотворным.

1 июля. С прошлой записи дистанция — не было и секунды, чтобы написать страницу. Все это напоминает прежнюю юношескую работу на радио. Сердце болит за институт: как там пойдет дело дальше? Из событий: вышла "Стоящая в дверях" — начал публиковаться и я, в "Московском вестнике" идет "Казус". Школа быстрого реагирования — Наташа Иванова — в "Столице" уже написала заметочку, отметили и "Московские новости": насмеялся над демократией.

13 июля, понедельник. События последних дней. В ночь со среды на четверг в 20.45 раздался звонок в дверь. К счастью, я открыл дверь, заблокировав ее цепочкой. Два кавказских лица. Я ясно все разглядел, потому что на лестничной клетке света не было, а в прихожей горела лампа. Даже вполне четко могу сказать, что при всей моей плохой памяти на лица я одного узнал: парень, который сидел у меня в кабинете в день смены охраны по гостинице. Они рвались в комнату, я сумел отжать их, и спасла здесь задвижка, сделанная в свое время Витей Симакиным. Я сразу же вызвал милицию, которая через несколько минут появилась. Одним словом, этот инцидент оказался исчерпан.

14 июля, вторник. Звонил в 114 о/м (930-26-04) Вадиму Викт., рассказал о "звонке". Он попросил позвонить Анат. Анатольевичу (930-62-52). Последний сказал, что уходит в отпуск и просит позвонить Вадиму Викторовичу. Это милиция.

Звонили из ГБ — некто Рукавишников Валерий Анатольевич.

Итак, пожар. В это время я дневника не вел. Теперь впечатываю, так сказать, изложение событий по моей книге "Сезон засолки огурцов".

Летом 1992 года о нем достаточно подробно писала пресса. От "Независимой", "Труда" и "Коммерсанта", поместившего материал под рубрикой "Терроризм в культуре", до "Дня" и "Литературной России".

Здесь высказывались и причины пожара, одна из них такая — "кавказцы мстят писателю" (подразумевались одновременно и моя повесть "Стоящая в дверях", и "гостиничное дело"). Моя личная версия, не доказанная, но построенная на убеждении, что это, конечно, месть за гостиницу. Именно в тот момент, когда она уже ушла из моих рук, когда и со мною делать что-либо было бессмысленно, потому что, отдав гостиницу вместе со всеми юридическими правами на нее и претензиями третьих лиц, я оказался вне досягаемости.

Вкратце, дело было так. В девять вечера ко мне домой позвонили, и через дверную цепочку я, кажется, узнал одного из чернобородых молодцов. Но я сумел захлопнуть дверь и запереть ее на замок. Приехала по моему вызову милиция (114 о/м), потом уехала, предложила звонить. Через час по телефону позвонили мне, а не я: вы с нами невежливо обошлись, берегитесь! Я выпил одно снотворное, потом другое, а в половине четвертого квартира запылала, от двери, под которую налили бензин или керосин — так установила экспертиза. По-летнему открытые настежь окна создавали огромную тягу. Это была не квартира, а домна. С.П., в эту ночь "стороживший" меня, вытащил меня по карнизу на соседский балкон, откуда уже нас снимала пожарная лестница. Ректор в трусах! Если бы прогорела дверь в последнюю комнату — мы бы пропали. Хорошо, что жена была в подмосковном санатории, в Малеевке. Я не смог бы ничего сделать, а занимался бы только ею. Было не страшно. Пожарные, когда не могли открыть дверь из-за рухнувших в прихожей полок, были в полной уверенности, что поперек двери, мешая движению, лежат трупы. Человек пытается выскользнуть из огненной ловушки и погибает. Страшно стало потом, через несколько недель. Тогда я шутил: "Вульгарно, когда на похоронах труп ректора пахнет шашлыком". Или: "Недоубив, каквказцы похитили у меня посмертную славу". Все это грустно и вульгарно.