Избранное - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И наш опыт с бутылкой не удался!
— Ничего, в следующий раз обязательно получится.
За гробом дядюшки Шакруна шли только Аватыф и Арафа. Все были очень удивлены участием волшебника Арафы в похоронах и перешептывались об удивительной смелости этого странного человека. Но все еще больше удивились, когда к похоронной процессии в тот момент, когда она достигла середины квартала Касем, присоединился сам Сантури. И с каким бесстыдством он это сделал! Ни капли не смущаясь, Сантури сказал Аватыф:
— Да продлятся дни твои, Аватыф!
Арафа сразу понял, что Сантури на этом не остановится. После его появления в мгновение ока похоронная процессия преобразилась, к ней присоединились соседи и знакомые, которые не решались на это раньше из страха перед футуввой. Вся улица заполнилась людьми.
— Да продлятся дни твои! — обращаясь к Аватыф, повторил Сантури.
— Сначала убиваешь, а потом идешь за гробом убитого?! — с вызовом откликнулась девушка.
Сантури громко, так, чтобы все его слышали, воскликнул:
— То же самое говорили и Касему!
Раздались громкие голоса:
— Нет Бога, кроме Аллаха! Только он один волен в жизни человека и в его смерти!
— Мой отец погиб от твоей руки! — настаивала на своем Аватыф.
— Да простит тебя Аллах, Аватыф, — проговорил Сантури, — если бы я ударил его по–настоящему, я убил бы его на месте. На самом деле я не ударил его, а просто замахнулся, и все это видели.
Со всех сторон закричали:
— Да, да! Он замахнулся, но не тронул его и пальцем. Пусть черви выедят нам глаза, если мы врем!
— Аллах покарает тебя, — промолвила Аватыф. А Сантури с кротостью, которую потом еще долго приводили в пример, повторил:
— Да простит тебя Аллах, Аватыф!
Арафа наклонился к самому уху Аватыф и тихонько сказал:
— Не заводи ссору! Давай похороним отца спокойно. Не успел он договорить, как к нему подскочил один из помощников Сантури, по имени Адад, ударил его кулаком по лицу и закричал:
— Эй, ты, сын потаскухи! Как ты оказался между девушкой и муаллимом?
В замешательстве Арафа повернулся к нему и тут же получил еще один удар, сильнее первого. Второй помощник Сантури залепил ему пощечину, третий плюнул в лицо, четвертый схватил за шиворот, пятый с силой толкнул его так, что Арафа упал на спину, а шестой сказал, лягнув его ногой:
— Отправишься на кладбище, если еще раз подойдешь к ней!
От растерянности Арафа не сразу поднялся с земли. Потом все же собрался с силами и, превозмогая боль, встал и принялся отряхивать пыль с галабеи и с лица, а мальчишки окружили его и принялись кричать: «Теленок упал, несите сюда нож!»
Арафа вернулся в свой подвал, хромая и вне себя от гнева. Ханаш горестно оглядел его и покачал головой.
— Говорил я тебе, не ходи! Задыхаясь от злобы, Арафа крикнул:
— Замолчи! Я им этого не прощу! Но Ханаш решительно и вместе с тем мягко увещевал друга:
— Откажись от этой девушки, иначе нам несдобровать.
Арафа, уставившись в пол, задумался, потом поднял голову и угрюмо, но твердо произнес:
— Я женюсь на ней! И гораздо скорее, чем ты думаешь! — Это самое настоящее безумие! А Аджадж будет возглавлять свадебное шествие! Лучше ты сам облейся спиртом и кинься в огонь!
— И сегодня же ночью в пустыне я повторю опыт с бутылкой!
Несколько дней Арафа не покидал своего жилища, но каждый день виделся с Аватыф через окно. А после окончания срока траура тайком встретился с ней в коридоре ее дома и сказал напрямик:
— Лучше, если мы поженимся как можно скорее! Для Аватыф его предложение не было неожиданным, однако она грустно сказала:
— Мое согласие навлечет на тебя много неприятностей!
— Аджадж согласился присутствовать на нашей свадьбе, — сообщил Арафа, — а ты понимаешь, что это значит.
Все приготовления к свадьбе проходили в строгой тайне, и однажды улица была ошеломлена известием о том, чти накануне Аватыф, дочь Шакруна, вышла замуж за волшебника Арафу и переехала в его дом, а Аджадж был свидетелем на их свадьбе. Все недоумевали, как мог Арафа решиться на подобный шаг и каким образом ему удалось заручиться согласием Аджаджа. Л люди, умудренные жизненным опытом, качали головами: «Ну, теперь жди беды!»
98.
Сантури и его подручные собрались в кофейне квартала Касем. Проведав об этом, Аджадж созвал своих людей в кофейне Рифаа. Вскоре это стало известно всей улице, и жителей объяла тревога. Место на границе кварталов Касем и Рифаа обезлюдело, все торговцы, нищие и мальчишки попрятались, лавки и окна домов позакрывались.
Сантури, окруженный своими людьми, вышел на улицу. Аджадж двинулся ему навстречу. От взаимной злобы и ненависти накалился, казалось, сам воздух, достаточно было искры, чтобы вспыхнул пожар. Какой–то добрый человек крикнул с крыши дома:
— Мужчины, что вас так разгневало? Одумайтесь, прежде чем прольется кровь!
Аджадж, стоя лицом к лицу с Сантури, при общем грозном молчании проговорил:
— Мы не гневаемся, у нас нет причин для гнева.
— Ты нарушил законы товарищества, — ответил ему Сантури.
— После того что ты сделал, ты не можешь оставаться футуввой.
— А что я такого сделал?!
— Ты встал на защиту человека, бросившего мне вызов!
— Этот человек всего лишь женился на одинокой девушке, потерявшей отца. Я же выступаю свидетелем на всех свадьбах в квартале Рифаа.
— Какой он рифаит! — презрительно кинул Сантури. — Никто не знает его отца, даже он сам. Его отцом могу оказаться я, или ты, или любой нищий с этой улицы.
— Но сейчас он живет в моем квартале.
— Только потому, что там нашелся пустой подвал!
— Ну и что? Сантури, не выдержав, заорал, брызгая слюной:
— Ты понимаешь, что нарушил законы товарищества?!
— Не кричи, муаллим, не стоит нам, как петухам, наскакивать друг на друга из–за такого пустяка.
— Это не пустяк! Аджадж таким тоном, словно он отдавал своим людям приказ приготовиться, произнес:
— О Аллах! Дай мне терпение!
— Осторожней, Аджадж, не забывайся!
— Будь проклята трусость!
— Будь проклят твой отец! И вот уже взметнулись в воздух дубинки, как вдруг раздался грозный голос:
— Позор вам, мужчины! Все обернулись и увидели муаллима Саадаллу, главного футувву улицы, который появился со стороны квартала Рифаа и остановился на границе двух кварталов.
— Опустите дубинки! — приказал он. Дубинки опустились вниз, как головы молящихся. Саадалла, переводя взгляд с Сантури на Аджаджа, продолжал:
— Сейчас я не хочу никого слушать. Расходитесь с миром. Недостойно мужчин затевать драку из–за женщины!
Противники молча разошлись, и Саадалла вернулся к себе домой.
Арафа и Аватыф из своего подвала наблюдали за тем, что происходит на улице, и не верили, что ночь эта пройдет мирно. Лица их были бледными, сердца трепетали, и в горле пересохло. Они немного перевели дух, лишь когда услышали повелительный голос Саадаллы. Глубоко вздохнув, Аватыф промолвила:
— Как жестока жизнь!
Чтобы успокоить ее, Арафа, ткнув пальцем в свою голову, сказал:
— Мозги у меня работают не хуже, чем у Габаля и чем у великого Касема!
— Надолго ли это затишье? — отозвалась Аватыф, с трудом переводя дыхание.
Арафа с наигранной беспечностью привлек ее к своей груди.
— Если бы все жены и мужья были счастливы, как мы! Аватыф положила голову ему на плечо, прошептав:
— Хотелось бы знать, чем все это окончится. — Ни одному футувве нельзя доверять, — признался Арафа.
— Я знаю это, — подняла голову Аватыф, — и рана в моей душе не заживет до тех пор, пока я не увижу его поверженным.
Арафа понял, что она говорит о Сантури. Глядя жене в глаза, он стал объяснять:
— В твоем положении месть — это долг. Но, отомстив, мы не достигнем желаемого. Ведь нам угрожает не просто жестокость Сантури. Миру и спокойствию нашей улицы угрожает жестокость всех футувв. Если мы одолеем Сантури, кто поручится, что завтра к нам не прицепится Аджадж или Юсуф? Пока не обеспечена безопасность всем, никто не может чувствовать себя в безопасности.
Аватыф слабо улыбнулась.
— Ты хочешь уподобиться Габалю, Рифаа и Касему?
Арафа, не отвечая, поцеловал жену в голову и ощутил исходивший от ее волос запах гвоздики. Аватыф продолжала:
— Но ведь их благословил сам владелец имения, наш дед.
— Наш дед! — с досадой воскликнул Арафа. — Каждый несчастный на нашей улице взывает, как взывал твой отец: «О Габалауи!» Но ты когда–нибудь слышала, чтобы внуки, живя рядом с домом деда, ни разу не удостоились видеть его? Слышала ли ты когда–нибудь, чтобы владелец имения разрешал творить произвол на своих землях и не пошевелил при этом пальцем?
