Ведьма в Царьграде - Симона Вилар

– Ну что, не сглазила тебя ведьма княгини?

– Мне-то что? У меня вон какой оберег, – ответил тот и достал из-под мехового ворота медный крестик на бечевке.

Малфрида не слышала, даже не оглянулась на скрип уключин уплывавшего корабля. Она стояла и вдыхала холодный, наполненный запахом хвои воздух, смотрела на изредка падавшие мелкие снежинки. Как же здесь все было знакомо! И этот бережок, и тропинка, ведущая вверх, и пожелтевший камыш у заводей. Как она рада, что снова тут! И зачем убежала отсюда, охваченная обидой и яростью на того, лучше которого для нее нет во всем подлунном мире – ни за степями, ни за морями дальними.

Она пошла по тропинке под застывшими соснами, сперва шагала медленно, потом быстрее, потом вообще побежала, подхватив полы длинного охабеня, путаясь в подоле юбки. Вон и усадьба ее впереди, высокая кровля шатром поднимается, дымок вьется над стрехой. Дома ее муж, очаг растопил.

Малфрида уже коснулась калитки в плетне, когда скрипнула дверь и на крылечко вышел сам Малк Любечанин. На ходу накидывал полушубок, смотрел внимательно.

Малфрида сначала лишь улыбнулась, догадавшись, что ее умевший читать мысли муж, как и ранее бывало, почувствовал ее приближение еще издали, вышел встречать, смотрит вон…

Однако он не поспешил к ней, просто глядел на приближающуюся в богатом наряде ведьму – строго и пристально глядел, даже брови сошлись под удерживавшим длинные волосы ремешком. Малфрида вдруг почувствовала, что что-то не так. Не кинулся муж навстречу радостно, не распахнул объятия, не светится от счастья. И она осталась стоять у калитки, будто не смея войти в собственный двор, будто его строгий взгляд ее удержал.

– Или не рад ты мне? – спросила растерянно. – Или все еще обиду таишь?

И зачем спрашивала, когда Малк и так мог прочесть ее удивление и даже оторопь.

Он все же шагнул к ней, стал медленно приближаться – высокий, плечистый, синеглазый. Легкие снежинки ложились ему на длинные русые волосы, сам двигался беззвучно, как еще волхвы обучали, – простые смерды такой легкости не имеют: им что на сучок ногой наступить, что ветку зацепить, что пятой землю примять – все едино. Эка невидаль в этом мире, когда человек свой след оставляет, думая, что он тут главный. Малк же по еще волховской выучке двигался так, чтобы и в собственном дворе оставаться легким и бесследным. Даже сошел с уже заметенной снежком тропки, легко, как олень, шагнул по опавшей хвое, приблизился неспешно. Но взгляд его по-прежнему оставался суровым, и Малфрида впервые пожалела, что она не умеет мысли читать, а потому и не поймет, что у мужа на уме. Неужто по-прежнему сердит, что надолго оставила его? Характер хочет показать? Или просто не рад? Может… разлюбил?

Однако кто может разлюбить чародейку? От таких, как она, не отказываются. И Малфрида улыбнулась ему ласково, блеснула зубами, поманила нежным взглядом.

И тут Малк сказал:

– Не ждал я тебя. Думал, что не простишь. И горько мне было, одиноко. Совсем было извелся… Потом прошло.

– Почему прошло? Я ведь опять здесь! К тебе рвалась, о тебе думала.

– Зачем?

Это его «зачем» она получила, как отравленную стрелу. Даже пошатнулась. А Малк вдруг заговорил – быстро, решительно, не сводя с жены твердого взгляда своих обычно ласковых, всепрощающих глаз. И она узнала, как он горевал, когда понял, что обиду жестокую суложи своей нанес, думал, не вернется, не простит за то, что христиан привечать начал. В глубине души он даже мог понять ее обиду: их ведь обоих воспитывали и обучали древлянские волхвы, которые дали обоим зарок – для чародейства нет страшнее врага, чем поклонники Иисуса Христа, нет более мощной и развеивающей чары силы, чем чужая вера христианская. Малк понимал, как для Малфриды важно быть в стороне от всего этого, ибо она вся была самое что ни на есть истинное волшебство, ей без колдовства и жизнь не в радость…

Да, он все это понимал, но его душа, его разум и его сердце желали совсем иного. И ему нравились христиане – своей сплоченностью, своим всепрощением и уживчивостью, своей добротой и убежденностью в истинности того, во что верили.

– Зачем ты все это мне говоришь, Малк? – негромко спросила Малфрида. И вдруг неимоверно испугалась, даже задохнулась от обуявшего ее ужаса. Нет, нет, только не это!

И все же она произнесла:

– Ты стал христианином?

– Да.

У нее заболело сердце. Когда заговорила, даже голос отдавал болью:

– Ты это сделал назло мне? Отомстить хотел?

– Нет. На это было много причин. Меня тянуло к христианам, мне было хорошо с ними, интересно их слушать, нравилось находиться там, где молятся. На меня тогда накатывало ощущение покоя и благодати, все неладное отпускало, и хорошо мне было от этого. Я слушал их рассказы об Иисусе Христе, сыне Божьем, который пришел в мир, учил не убивать, а прощать, не требовал жертв и преклонения. Кто из наших богов с ним сравнится?

– Не сравнивала, – глухо отозвалась Малфрида. Она вдруг почувствовала нарастающую в душе злость – дикую, удушающую. Но сдержалась, только спросила пытливо:

– А как же твой дар, Малк? И все то, чему тебя обучали? Все знания, все наше волшебство и связь с миром духов? Как ты сможешь жить без этого всего?

– Да вот могу. И даже очень просто. А мой дар… Странно, но он остался во мне. Видно, такова Божья воля. Но этот некогда обременяющий меня дар угадывать помыслы уже не томит меня, ибо появляется, только когда сам того пожелаю, но прежде помолившись и испрося Божьего соизволения. А еще благодаря христианству я перестал чувствовать себя одиноким. Ведь я и с тобой был бесконечно одинок, моя Малфрида. Ты меня не понимала, мы были слишком разные. И поэтому ты так часто оставляла меня, даже любовью своей я не мог тебя удержать. Теперь же я больше не испытываю этого одиночества.

Ну да, Малфрида слышала, что христиане на Руси обычно держатся друг дружки, живут одной семьей единоверцев, собираются вместе, молятся и не бросают своих даже в беде. И теперь оставленный женой и детьми Малк знает, у кого всегда можно найти поддержку. Однако сейчас, когда она вернулась, когда готова объяснить, что согласна на все, только бы они были вместе… Когда она это сказала, Малк отвел глаза.

– Ты сама не веришь в то, что говоришь. Это сейчас тебе так кажется, но твоя вторая сущность скоро вновь возьмет верх. И ты опять уйдешь. А я уже устал ждать тебя.

– Тогда погляди мне в глаза, и пусть твой Бог позволит понять мои мысли, понять, что у меня на душе.

Он смотрел. Она же старалась вложить в свой взгляд всю свою любовь, всю тоску, какой извелась за ним на чужбине, все свои помыслы о том, что готова даже отказаться ради него от чародейства… родить ему детей. Она станет его женой… но лишь при условии, что он оставит своего распятого Бога. Разве ее любовь, все то, что было между ними, не стоит того, чтобы отказаться от христианской веры?

– Я не сделаю этого, – глухо и печально сказал Малк. – Это здесь. – Он приложил руку к груди. – Я христианин, Малфрида. И я крестился, даже понимая, что теряю тебя. К тому же… – он помедлил и вдруг решительно произнес: – Теперь у меня другая жена. И скоро будет ребенок. Мой ребенок. Говорю же, я теперь не одинок.

И, словно в ответ на его слова, дверь распахнулась и появилась их служанка Гапка. Малфрида лишь привычно глянула на нее, но потом посмотрела уже внимательнее. Догадалась – это и есть жена Малка. Неказистая, коренастая, не чета ей, но все же жена. И под ее передником топорщится живот. Они ждут ребенка.

– И ты променял меня – меня! – на эту рабу?

Малфрида почувствовала себя униженной. Малк, ее Малк сошелся с приживалкой-рабыней! Променял свою великую любовь на обычную бабу, которая куховарила и опекала его в отсутствие жены… А еще грела ему постель, раздвигала ноги… пока не понесла от него. И Малк уже не одинок. У него есть жена, наверняка тоже христианка, которая родит Малку дитя, какого так и не принесла ему Малфрида. И теперь ей надо уйти…

Ну уж нет. Так просто она не позволит им себя отринуть!

Ведьма ощутила, как в глубине ее как будто опалило огнем. Заурчала утробно. Прикрыла глаза, наслаждаясь тем, что поднималось в ней – звериная, лютая злоба. Ведьма вцепилась в плетень, и сквозь варежки стали прорезаться когти, а из приоткрытого в недоброй улыбке рта появились клыки. Вот сейчас она выпустит это из себя и разорвет их обоих. Это будет ее месть за предательство и унижение! Она набросится на них – и лишь кровавые ошметки полетят! Ну же…

Она вызвала то темное, что таилось в ней… но испытала только бессилие. Даже когти втянулись, гневная волна иссякла. И когда Малфрида открыла глаза, она увидела, что Малк стоит, заслоняя собой проход к дому, и сотворяет крестное знамение, шепчет что-то негромко. Молитву наговаривает. И… ничего не произошло. Неужели этого достаточно, чтобы сдержать чародейство столь сильной ведьмы?

Малфрида сглотнула ком в горле. Произнесла негромко: