Апостол зла - Фрэнсис Вилсон

Поэтому он стал вспоминать рождественский сочельник пять лет назад, вспомнил то, что Сара сделала с Дэнни, вспомнил агонию, мучившую Дэнни в течение бесконечной недели.

И страх очень скоро исчез. К тому времени как Билл затормозил перед домом Рафа, вместо страха пришел жгучий гнев.

— «Мазерати» стоял на подъездной дорожке, в больших окнах гостиной горел свет. Никаких колебаний, никаких задних мыслей.

Билл взбежал по ступеням, не постучал, вышиб дверь и ворвался внутрь.

— Лосмара! Где ты, Лосмара?

— Я здесь, — прозвучал справа спокойный мягкий голос.

Билл нашел Рафа сидящим на белой софе в белой комнате. На нем были белые брюки и мягкая белая рубашка, как на рождественской вечеринке. Билл встал над ним и ткнул пальцем ему в лицо.

— Кто ты такой, черт возьми?

Раф даже глазом не моргнул. Ноги скрещены, руки сложены на груди. Он смотрел прямо в глаза Биллу и спокойно отвечал:

— Вы очень хорошо знаете, кто я такой.

— Нет. Ты мошенник. Ты и твоя сестра. Два грязных подонка, разыгрывающих грязные трюки, Но пора положить им конец. Сейчас ты мне скажешь, где найти твою сестру.

— У меня нет сестер. Я единственный сын.

Билл чувствовал, как гнев начинает бурлить через край. Ему захотелось вцепиться руками в горло Рафа и трясти, как тряпичную куклу. Может быть, так он и сделает. Но не сейчас. Пока еще нет.

— Хватит нести дерьмо. Какую бы игру ты ни вел, она кончена. Я тебя разоблачил. «Лосмара» — «Сара Лом» — игра слов. Здесь ты не сделаешь с Лизл ничего подобного тому, что в Нью-Йорке твоя сестра сделала с Дэнни и со мной. Я прекращу это здесь и сейчас.

— О чем это вы говорите? — По-прежнему никаких опасений, вообще никаких эмоций. Он даже не предлагает Биллу уйти. — Что же, по-вашему, я сделал с Лизл?

— Ты развратил ее, уничтожил все доброе и достойное, что в ней было.

Раф улыбался.

— Ничего я не развратил и не уничтожил. И с Лизл ни чего не сделал. Просто предложил ей выбор. Все, что она выбирала, целиком ее добрая воля.

— Ну, конечно. Я слышал про этот выбор: либо плохое, либо еще хуже.

Раф пожал плечами.

— Это дело вкуса. Но вы забываете, что всегда остается возможность ничего не делать. Я никогда ни к чему не принуждал Лизл.

— Ты играл с обиженной судьбой женщиной.

— Я не собираюсь тратить время на обсуждение этого с вами. Позвольте напомнить один неопровержимый факт: все, что сделала Лизл, она сделала добровольно. Я указывал ей несколько вариантов, но какой предпочесть, она выбирала сама. Я никогда ей не угрожал — ничем; я не выбирал за нее — она сама делала выбор. Ответственность за все содеянное лежит только на ней.

Ярость Билла достигла критической массы.

— Она была так несчастна! Ты воспользовался ее слабостью, прорвал оборону, скрутил в узел. И вложил ей в руки пробирку со спиртом в доме Эверетта Сандерса. Все равно что заряженный пистолет!

— Она взрослый человек, а не ребенок. И она знала, что делала, когда спускала курок. Ваши упреки не по адресу, друг мой. Вам бы надо кричать на Лизл.

Это была последняя капля. Билл сгреб Рафа за ворот и вздернул на ноги.

— Я тебе не друг. Мне нужны кое-какие ответы и немедленно!

Зазвонил телефон. Тем самым длинным, протяжным звонком. Звук этот ошеломил Билла так, что он выпустил Рафа.

Раф тут же шагнул к телефону и снял трубку. Послушал секунду, повернулся, протянул ее Биллу.

— Это вас, отец Райан.

Билл отшатнулся. Из трубки слабо неслись мольбы Дэнни Гордона:

— Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Приди-и-ите!

Но сквозь весь этот ужас пробивалась мысль — Раф назвал его отцом Райаном.

— Ты знаешь?

— Конечно.

— Откуда?

— Не важно. По-моему, гораздо важней, чтоб вы ответили маленькому Дэнни. Он хочет, чтоб вы поспешили к нему на помощь.

— Он умер, ты, ублюдок!

Билл изготовился прыгнуть на Рафа, но снисходительная улыбка молодого человека и медленное отрицательное покачивание головы остановило его.

— Вы так уверены в этом?

— Конечно! — произнес Билл. — Я… я сам его похоронил.

Еще один неспешный отрицательный кивок в сопровождении той же сводящей с ума улыбки.

— Может быть, и похоронили… да только он не умер.

Билл знал, что это не может быть правдой. Он лжёт! Должен лгать. Но нельзя было не спросить:

— Если он все еще жив, где он?

Раф улыбнулся еще шире.

— Там, где ты его оставил.

Колени Билла подогнулись, он заставил себя устоять, зашатался и едва слышал собственный голос сквозь шум в ушах.

— Нет!

— Да. Разумеется, да. Больше пяти лет он лежит на дне ямы, которую ты для него выкопал на кладбище Святой Анны. Ждет тебя. Ненавидит тебя.

Билл неотрывно смотрел на Рафа. Ничто в мире не заставило бы его поверить ни единому слову из уст этого… этого существа, и все-таки он почему-то поверил.

Потому что в самых тайных уголках души, в самых скрытых извилинах мозга, в самых глубинах сердца всегда теплилось ничтожно слабое подозрение, что его провели, одурачили завладевшие судьбой Дэнни силы, толкнув на злодейство, на то, чтобы похоронить Дэнни заживо в надежде положить конец его мукам. Когда он весь в поту, с колотящимся сердцем просыпался в темноте спальни, его преследовало воспоминание о той последней ночи, и в этом воспоминании сквозила невысказанная возможность, что Дэнни в яме не умер. Билл никогда открыто не думал о ней, но теперь у него не оставалось выбора.

Он закрыл глаза.

Нет! Это немыслимо!

Немыслимо… но немыслимое претворилось в реальность пять лет назад, когда Дэнни остался живым, страдал и, словно бездонная пропасть, бесследно поглощал жидкости и медикаменты, которыми его накачивали. Немыслимое и теперь может оказаться правдой.

Он открыл глаза и посмотрел на Рафа.

— Кто ты, черт возьми? Что ты такое?

Раф улыбался, а свет вдруг стал меркнуть.

— Мне бы страшно хотелось тебе показать, — заявил он, — но в данный момент это не отвечает моим целям. Впрочем, беглый взгляд можешь бросить.

В комнате становилось все темнее и холодней, как будто невидимый смерч уносил из нее свет и тепло. А потом разлилась чернота, тьма такая, что нервы Билла заныли. Все покосилось, понятия верха и низа утратили смысл. Настала не просто глухая и плотная тьма, не просто отсутствие света — настал конец света. Живая чернота, скользкая, колеблющаяся, жадная чернота, жаждущая не плоти его, но души, сути, самого существа. Билл упал на колени, ухватился за пол, вцепился ногтями, чтоб не скатиться к потолку, в ноздри ему ударил тошнотворный трупный запах, попал на язык — кислый, едкий, сырой, гниловатый, — лишив дара речи.