Представление о двадцатом веке - Питер Хёг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можно удивляться тому, зачем Амалия устраивала эти ужины. В то время у нее — во всяком случае насколько мне известно — было от десяти до пятнадцати постоянных клиентов, которых сама она называла «друзьями дома» и которых она принимала раз, самое большее два раза в месяц. Удивительнее всего, что эти же мужчины, со своими женами, составляли ядро того светского круга, который она создала у себя в те годы. Я не раз задавался вопросом, зачем Амалии, которая вообще-то старалась держаться в тени, нужно было так рисковать и собирать гостей, обращая тем самым на себя внимание общества и к тому же приглашая своих клиентов одновременно, да еще вместе с их женами? Скорее всего, дело в том, что она сама хотела быть частью этого общества. Два раза в жизни ее предали — сначала отец, который потерял все из-за своего бунтарского духа, а потом Карл Лауриц, который ни к чему не испытывал уважения, и оба эти мужчины восставали против основополагающих ценностей общественной жизни. Теперь Амалия сама обратилась к этим ценностям и к тем, кто их сохраняет, этим сдержанным мужчинам и кротким женщинам, и ей недостаточно было встреч в спальне. Она хотела, чтобы ее и ее сына уважали и чтобы они были частью привычной жизни этих людей. На первый взгляд такое желание кажется утопическим, потому что как же Амалия может быть одновременно куртизанкой, врачевателем душ для своих «друзей», утирать им слезы, удовлетворять их, хлестать их, купать или отдавать им приказы, а вскоре после этого, возможно, в тот же вечер сидеть с ними за столом и вести чинную светскую беседу по всем правилам хорошего тона? На это есть только один ответ: и она, и ее гости были воспитаны, вышколены и достигли совершенства в области, непосредственно связанной с нашей Историей датских надежд, области, которую обычно называют искусством умолчания.
На нервом приеме Амалии Карстен впервые обращает на это внимание. Он сидит за столом, как и не раз впоследствии, — на этом настаивала Амалия, хотя и знала, что это прямое нарушение правил, и если она и настаивает, чтобы он присутствовал за столом, то, конечно же, потому, что эти вечера устраиваются ради него — она считает, что он должен черпать уверенность у этих людей и учиться у них, и, возможно, он когда-нибудь станет сначала таким, как они, а потом лучше их, гораздо лучше: у Амалии на его счет далеко идущие планы. Вот почему Карстен сидит за столом — ему всего пять лет, но, как и большинство детей, он очень наблюдателен. Неспособный пока формулировать свои впечатления, он тем не менее сразу же понимает, что этот вечер отличается от тех, на которых ему приходилось присутствовать прежде. Он подмечает спокойствие, темные тона и то, что все женщины в закрытых платьях (последнее вызывает у него разочарование) и что нет музыки. Позже он делает и другие наблюдения. В самый разгар обеда, когда он давно уже потерял нить разговора взрослых, он почувствовал напряжение — почувствовал, что даже мебель в столовой и в соседних комнатах старается вести себя как можно тише, от голосов не дрожат, как обычно, струны рояля, а снаружи в комнату проникают лишь отдельные звуки, и все потому, что этих незнакомых ему людей окружает мощное поле сдерживаемой энергии. За неприметной внешностью, хорошими манерами и осторожными движениями вибрирует огромная подспудная сила, которая, с одной стороны, является важной составляющей натуры этих людей, а с другой стороны — отражает суть Датского Чиновничества, силу, прикрытую темной одеждой, умеренностью и взвешенными высказываниями. Это лишь на первый, беглый взгляд вечера Амалии кажутся скучными. На самом деле здесь бушуют бури. Когда ее гости говорят о том, как хорошо согревает кроличий пух, как помогает серный порошок и сколько гипсовых статуй в копенгагенских музеях, то на самом деле они обсуждают жизненно важные вопросы, они говорят о любви, деньгах, религии, жизни и смерти, просто это трудно расслышать, потому что говорят они об этом совсем негромко. Все они соблюдают правила хорошего тона и тщательно следят за тем, чтобы никто ни за что не смог привлечь их к ответственности — их высказывания крайне осторожны и уклончивы, но в этих беседах разворачиваются драмы не менее бурные, чем во времена Карла Лаурица. Карстен это понимает. Само собой, понял он это не в детстве — сейчас он еще мал и просто чувствует напряжение в воздухе. Однако со временем, через несколько лет, он будет уже достаточно взрослым и поймет, что на самом деле говорят вокруг него, и, кроме того, преодолеет возникшее у него поначалу непонимание того, как эти люди умеют подняться над временем. С незапамятных времен их предки были фундаментом самодержавной бюрократии, и семейные традиции и их собственные устремления настолько приучили их подчинять свои интересы Королю, Отечеству, Долгу, Богу и Морали, что они могли рассуждать о событиях семнадцатого века так, словно чувствовали свою ответственность за них, а о перспективах далекого будущего, как, например, их пенсии или пенсии их детей, так, будто это дело завтрашнего дня. По этой же причине эти мужчины могли забыть, что дом, где они находятся, на самом деле обставлен с вызывающей экстравагантностью, лишь слегка приглушенной портьерами, что в этом доме, в другое время, их принимают совсем иначе и ведут в спальню, где их слезы, стенания, ликования или стоны свидетельствуют о той цене, которую им приходится платить за отказ от непредсказуемой и случайной стороны жизни ради Долга.
Если эти вечера удавались, то, конечно же, и потому, что Амалия стала прекрасной хозяйкой. От ее рассеянности не осталось и следа, напротив, она была ко всем настолько внимательна, что каждый из гостей чувствовал, что именно его она особенно выделяет. Ни у кого из мужчин не закралось сомнения в
