Доказательство силы (СИ) - "Серьезный Сэм"

Половинка Луны робко выглянула из-за облаков, наполнив комнату мягким серебряным светом, словно пытаясь заключить в свои мягкие убаюкивающие объятья спящего в палате пациента.

Эпилог

До сегодняшнего дня я не задумывался над вопросом, зачем люди устраивают похороны. Действительно, зачем?

Может быть, всё дело в робкой надежде на то, что закопка бренного тела в землю или его сожжение как-то поможет душе попасть в лучший мир?

А может, это дань уважения умершему? Нельзя же просто отправить тело на переработку, в этом есть какое-то глубокое неуважение к человеческому достоинству.

Однако, сегодня я нашёл другой ответ.

Умершим всё равно, хоронят их или нет. Похороны устраивают для живущих. Для тех, кто остался, кто выжил, кто продолжает.

Похороны — это извинение живых перед мёртвыми. Прости, что ты погиб, а я остался жить. Я буду помнить тебя и даже навещать могилку.

Способ выразить свои сожаления.

Попытка загладить чувство вины.

Вот что такое похороны.

— Простите меня, — прошептал я.

Я находился на уютной лесной полянке за городом.

Её когда-то давно показал мне покойный дедушка. Заядлый грибник, он облазил все окрестные леса и нашёл это по-настоящему заповедное место. И показал мне вместе с ориентирами, которые я запомнил на всю жизнь.

На заросшей цветами и травой поляне росли два прекрасных дерева — каждый на своей половинке пространства. Прекрасный густой и яркий клён и изящный устремлённый к небесам ясень.

Под клёном я закопал Валю. Осенью его листья примут красно-рыжий окрас — почти в цвет её волос.

Лерочку я погрузил в землю под ясенем. Это дерево было воздушным и лёгким, устремлённым к небесам. В чём-то оно походило на мою одноклассницу.

Лучшего выбора быть не могло.

Для каждой головы я прикупил резные деревянные шкатулки, которые выступили в качестве импровизированных гробиков. Постаравшись, я выкопал ямки достаточно глубокие, чтобы дикие звери не смогли достать до них — где-то я читал, что это очень важно, если хоронить в дикой природе.

Отложив лопату и другие садовые инструменты, я уселся на траву, наблюдая две только что закопанные маленькие могилки.

Затем, устало поднявшись, я обложил миниатюрные могильные холмики сорванными тут же полевыми цветами.

Вот и всё, я исполнил свой последний долг.

Совершенно неожиданно моё зрение помутнилось. Вражеская атака? Я провёл рукой по глазам — мокро. Недоумённо потёр глаза другой — и снова ощущение влажности.

А потом я понял, что плачу.

Слёзы ручейками пробивались через возведённый мной в последние восемь жесточайший эмоциональный барьер, а вместе с ними защищавшую мою психику плотину пробили эмоции. А потом на меня накатило что-то тёмное и страшное.

Нет, не вражеская атака.

Что-то вырывалось из моей души.

Я упал прямо на траву в диких судорогах и корчах. Кажется, я кричал. Слёзы лились из моих глаз нескончаемым потоком. Меня корёжило, выгибало, сминало.

Cознание словно зажило отдельной жизнью. События последних дней мелькали у меня перед глазами, то последовательно, то хаотично.

Трупы, кровь, смерть, страх и опасность — всё то, что я сознательно или бессознательно отодвигал за границы своего разума, сейчас ворвалось в меня единым разрушительным ураганом.

Любовь, грусть, печаль, отчаяние, смех, тревога, сожаление, раскаяние, симпатия и многие другие эмоции проходили сквозь меня вместе с недавними воспоминаниями о кровавых схватках.

Лица людей, которых я убил. Их пустые, рыбьи глаза, вдруг налившиеся жизнью и с укором вопрошающие что-то у меня. Зачем ты убил нас? Зачем?

Мне было плохо, очень плохо.

Я не знаю, сколько я лежал, в корчах, в муках, в непередаваемом отчаянии. Кажется, я бредил, кажется, я лихорадил. Что-то происходило в моём организме, что странное и страшное. Меня бросало то в жар, то в холод, руки и ноги дрожали.

Реальность причудливо перемешалась с моим память и воображением. Я видел дриаду и собаку-игрока Шарика, совокупляющихся в окружении трупов, играющих в шахматы Воланда и деда Казимира, растерянные, недоумённые глаза новобранцев-оборотней, убитых на базе спецназа, и многих-многих других.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Видения причудливо перемешивались и чередовались.

Я видел Лерочку и её парня Валеру, которые глупо хихикая, приглашают меня в гости отведать жаренных пауков.

Видел родителей, стоящих на броневике с красным знаменем.

Видел Элион и Топку, которые обеспокоенно пощупав мой лоб, куда-то меня потащили.

Я почувствовал, что улетаю. Непередаваемое чувство расставания буквально пронзило меня, и я начал терять ощущение тела, всё глубже погружаясь в иллюзорный бредовый мир, наполненный убитыми мною врагами и смертельной опасностью.

В момент секундного прояснения я понял, что просто схожу с ума, и если ничего не предпринять, то всю оставшуюся жизнь я проведу в жёлтом доме, одетый в смирительную рубашку.

С трудом, путая реальность и воображение, преодолевая чудовищный делирий, я призвал Железного Феликса. И мне стало немного легче — потому что надёжная тяжесть револьвера была несомненно реальна. Я уцепился за него, как за якорь, и почувствовал успокаивающие волны поддержки.

Так я и лежал в полубреду, уцепившись двумя руками в оружие, ставшее внезапно барьером на пути нарастающего во мне безумия.

Я не знаю, сколько валялся, переживая внезапный приступ то ли сумасшествия, то ли чего-то ещё, но когда очнулся, то находился на той же поляне. Вокруг царила ночная темнота, но её время было на исходе — с востока ночь подпирал зарождающийся рассвет.

Сознание было кристально чистым, а мысли — свежими. Может быть, я уже сошёл с ума и теперь смотрю мультики внутри своей черепушки? Где-то я слышал, что сумасшедший никогда не осознаёт, что разум его не в порядке. Может быть, и я потерял свой разум?

Немного поразмышляв, я решил, что логично всё же считать себя здоровым. Но к себе прислушался.

С удивлением я осознал, что впервые за девять дней на меня снизошло настоящее ощущение покоя, словно с моей спины сняли гигантский камень, который я тащил на крутую гору с неизвестной целью. Сестрёнка немного увлекалась психологией, и поэтому я знал, как называется этот пропавший камень — стресс.

Только сейчас до меня дошло, насколько стрессовыми, напряжёнными и безумными выдались деньки первого этапа и квеста.

Насколько они покорёжили, нет, не моё тело — мои разум и сердце.

Сегодня, впервые за девять дней я почувствовал свои настоящие эмоции, которые до этого словно запертые птички бились о созданную моей волей клетку.

Серый мир расцвёл красками.

Только сейчас я понял, насколько любил Валю. И Лерочку. И как невыразимо гадко и тоскливо на душе от того, что я потерял их.

Немного поразмышляв, я решил, что и Лиду тоже люблю, правда, немного по-особенному — так хозяин любит свою верную собачку.

И только сейчас я осознал, насколько велик во мне страх смерти. Все кровавые схватки и бескомпромиссные сражения, в которых я отчаянно бросался на врага, бился, невзирая ни на что — весь аккумулированный страх и стресс ударил по мне во время приступа.

Однако, теперь я в порядке, даже в большем, чем был раньше. Вдыхая грудью чуть прохладный утренний воздух, я наслаждался необычным душевным покоем и умиротворением.

— Топка, он очнулся! — прозвучало совсем рядом, и я вдруг понял, что лежу на чьих-то коленях.

Открыв глаза во всю ширь, я поднял их ко лбу, чтобы встретиться взглядом с Элион.

У неё на коленках и покоилась моя голова.

— Привет! — удивился я. — А ты какими судьбами здесь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А мы прошли по твоим следам, — радостно улыбнулся принцесса. — Мы хотели тебя из больницы забрать, но чуть-чуть не успели. Топка случайно увидела тебя на улице — и сразу сказала мне, что с тобой что-то не то. Ну мы и побежали тебя искать.

— Ты был весь в себе, шагал и не обращал внимания не окружающий мир, — заметила подошедшая Топка. — Привет, Мэлс! Ты как?