Жнецы Страданий - Алена Харитонова

— Я же кормил вас… — глухо сказал он.

— Ребенок… — жена кивнула на сладко сопящего Радоша. — Все не в жилу шло, а в него. Меня шатало. Я не могла вас задерживать. Там рядом оборотни были! — она говорила запальчиво, взахлеб. — Что если бы Охотники вышли на Стаю? Нашу Стаю? Ты без памяти лежал! Как бы мы отбились? Ты все отдал!

Дивен молчал. Она была права. Он и впрямь отдал все и, изнуренный долгим переходом, бессонными днями и ночами, сам свалился без памяти, а его крови, отданной Стае, оказалось слишком мало. Дети подросли, им требовалось все больше, что уж говорить о взрослых, на которых лежали тяготы пути…

— Слада… Ты должна была укусить меня, — сказал он. — Почему ты этого не сделала?

Она заплакала, прижимая к себе Радоша:

— Ты еле дышал! Если бы я тебя укусила, ты бы умер! И не говори обо мне, как о каком-то животном, как о скотине! Я никогда не смогу тебя укусить.

Мужчина разозлился.

— Слада, Каженник тебя раздери, иногда приходится делать то, что не хочется! А если бы ты не сбежала? Если бы тебе не помогли? Я — Осененный, но даже я не могу проникнуть в Цитадель и уж тем более выйти из нее! А если бы вы погибли, ты и он?!

Дивен кивнул на сына.

— Как бы я жил с этим? Об этом ты думала? Думала о том, что Сдевою пришлось, рискуя всеми нами, искать жертву? Он притащил в Стаю человека, чтобы поднять меня! Слада…

Она расплакалась горько, безутешно.

— Я не думала… — говорила она сквозь судорожные всхлипывания. — Понимаешь ты, я не могла думать! Помню, склонилась над тобой, а ты почти не дышал, помню, Ива из шалаша высунулась, что-то спросила, но у меня уже в голове шумело и сердце выпрыгивало. И эта ярость… Я боялась обезуметь! Что бы они стали делать, если бы мной овладело бешенство? Ты без памяти и… и я… почти тоже.

На несколько мгновений в шалашике воцарилась тишина. Мужчина и женщина молчали. Каждый понимаю правоту и… неправоту другого. Ребенок сонно заворочался, зачмокал. Слада торопливо освободила ворот рубахи, прикладывая малыша к груди.

— То, что ты рассказала, похоже на вымысел, — тихо сказал Дивен. — Вас отпустили, дали крови… Почему? Я не понимаю.

Слада торопливо вытирала заплаканное лицо ладонью:

— Охотница, которая меня вывела, сказала, что она — моя сестра.

Муж вскинулся, пристально глядя в глаза жены.

— Сестра?

— Дивен… — она поудобнее перехватила младенца и робко произнесла: — Я знаю… мы все были людьми. Раньше. Почему мы ничего не помним? Я не узнала ее. Она… она страшная… Ты бы видел, какие мертвые у нее глаза… Как два пересохших колодца. Когда смотришь и понять не можешь, что там. В них даже на донышке души не видать. И она… отпустила нас. Ты бы видел, как она парня того приложила… Дивен, ее не убьют за то, что она сделала?

— Не знаю, — вздохнул он, о чем-то размышляя. — Я знаю лишь одно — нам нужно торопиться. Я не смогу прокормить стаю теперь, когда есть еще один ребенок. Моего Дара не хватит, я и так отдаю все до капли и, видишь, к чему это привело?

Женщина часто закивала.

— Спи. Завтра нам всю ночь идти. Спи, родная, — он ласково поцеловал ее в лоб.

Устраиваясь спать на пахнущих смолой еловых ветках, Слада все же успела увидеть, как задумчив сделался муж.

— Дивен…

— Что?

— Она назвала меня Зорянкой… Это было мое имя, до того, как…

— Да.

— А почему же?.. — она не договорила, понимая, что ему не нужно объяснять.

— Потому что я не знал твоего имени. И имен остальных тоже не знал. Если хочешь, буду звать тебя так.

— Нет, — она покачала головой. — Не надо. А свое имя? Его ты помнишь?

— Помню. Я все помню.

Она хотела спросить, как его звали, но отчего-то побоялась, потому что видела, как осунулось от воспоминаний лицо мужа. Дар, что жил в нем, позволял многое, но и ко многому принуждал. А Слада не была уверена — так ли это хорошо — помнить свою жизнь до того, как стал Ходящим?

Снова всплыли в памяти полные ненависти и гнева глаза Охотницы, назвавшей себя ее сестрой. И ее обещание — убить при следующей встрече. Вспомнились обережники, которые пленили ее — одичавшую — возле деревни. Нет. Слада не хотела знать свою прежнюю жизнь, потому что очень возможно, что тогда она ненавидела бы себя нынешнюю с такой же силой, с какой ненавидели ее эти люди.

А она не считала, что заслуживает ненависти. Ни она, ни ее муж. И никто из ее Стаи. Потому что за всю свою жизнь Слада ни разу не убила ни одного человека.

Тамир торопливо шел по темному коридору в покойницкую. Ночь обещала быть тихой. Донатос уже несколько дней как уехал из Цитадели. Наступившая весна обязывала креффа уходить на поиски новых выучей. Даже Клесх и тот не возвратился еще. Разогнав оборотней, отправил в крепость Фебра, а сам из Встрешниковых Хлябей тронулся в путь.

Одним словом, наставников в Цитадели осталось чуть да маленько. В основном старики. Им помогали несколько креффов, которые не ездили по городам и весям из-за ущербности: одноглазый Ихтор да Ольст, что несколько лет назад сломал ногу, повредил колено и с той поры не мог долго находиться в седле. Ну и, конечно, Нэд.

В отсутствие наставников послушание по обучению легло на старших послушников, которых еще не распустили по сторожевым тройкам.

Крепость как-то затихла, и все, кроме разве что первогодок, вздохнули свободнее. Без строгих креффов жилось вольготнее. Главное — не дурить. Старшие в основном занимались с самыми слабыми. Фебр, вон, постоянно таскал Лесану в чащу при Цитадели и гонял ее там до полного изумления. А вот Велеш к Тамиру не цеплялся — давал положенное наставление и не стоял мрачной тенью. Видать, помнил еще ранние годы своего ученичества.

И вот теперь Тамир, пользуясь тем, что никто не возлагает на него всевозможных оброков, спешил в покойницкую — сделать давно задуманное. Парень хотел поднять одного из усопших и попытаться поговорить с ним. Вдруг получится? Ну, а коли не выйдет ничего, так мертвецу от этого хуже не будет. Любопытство же снедало… Конечно, можно было бы дождаться Донатоса и подступиться к нему с расспросами, но Тамир помнил, что крефф не видел навьих тогда, в деревне. Еще запишет выученика в скаженные и проходу не даст своими издевками. Нет, уж лучше самому попытаться. Тем более, иной раз парню и впрямь все случившееся казалось собственной выдумкой. Слишком уж невероятно это было.