Круги в пустоте - Виталий Каплан

— Я-то всегда готов, да вот не всегда готов астрал… — в темноте не разглядеть было Генину улыбку, но Виктор Михайлович знал — Гена улыбается. Грустно улыбается, впрочем, он всегда улыбается грустно.

— Ну как? — спросил он с порога. — Как она?

— Спит, — меланхолично сообщил Дронин, высыпая в кипящую кастрюлю пельмени. — Вы не волнуйтесь, Виктор Михайлович, все путем будет. Отыщем пацана, никуда не денется. Есть будете?

— Будем, — сразу за двоих сообщил Гена. — Силы нам понадобятся.

— Семецкому-то оставим? — криво усмехнулся Петрушко.

— Ему сколько ни оставляй, все мало покажется, — Гена тяжело опустился в кресло. — Ты, Николай Викторович, главное, не передержи, размякнут.

— Кого вы лечите, доктор? — пожал плечами Дронин. Он и в самом деле был уверен, что этот широкоплечий бородатый дядя — врач, друг семьи. Оказал вот первую помощь несчастной женщине, теперь будет заслужено трескать пельмени.

О Семецком Петрушко сообщил лишь, что это старый, еще со школьных лет, друг. Влиятельный друг, пользующийся немалым авторитетом… в неких кругах… Майор все понял правильно и больше не задавал наводящих вопросов.

— Здорово! — в дверном проеме возник легкий на помине Юрий Михайлович. — Ну и чего? Все так же?

— Да, Юра, все так же, — коротко кивнул Гена. — Так ведь и времени с гулькин нос прошло, начали недавно. Вот, милиция работает.

— В сводках не значится, — пояснил Дронин, с некоторым сомнением пожав руку вошедшему. — По больницам и моргам не проходит. Впрочем, имя могли и не установить. Утром надо будет проездить… Железная дорога в курсе… А искать по ночным лесам, увы… На своем уровне я такого добиться не могу.

— Да и не надо, — добавил Петрушко. — Коля, спасибо. Ты и так сделал все по максимуму. Мне прямо даже неудобно… вырвал, можно сказать, среди ночи, дома, небось, на ушах уже стоят… Ты поезжай, все равно сейчас ничего уже больше не сделаешь, а завтра с утречка созвонимся. Лады?

Когда звуки Колиной машины растворились в шуме ночного ветра, Петрушко произнес:

— Юра, я боюсь, все гораздо хуже… Гена его не находит ни там, ни там. Понимаешь, чьи тут острые ушки торчат?

Помолчали. А потом у Виктора Михайловича коротко тренькнул мобильник.

— Ну вот, — выслушав кого-то, вздохнул Петрушко, — они и есть, ушки… Короче, он проявился. Меккос Хайяар, тварь этакая. Его работа. Сейчас подъедет, сказал, объяснит. Короче, Михалыч, вызывай группу. Будем брать сукиного сына прямо здесь.

— Не будем, Витя, — проникновенно высказался Семецкий. — Не гони волну. Давай сперва послушаем его, зачем резкие движения делать? Я понимаю твое состояние, но голова должна оставаться холодной…

— А руки чистыми, а сердце горячим, — скривился Петрушко. — Юрик, если бы он твоего сына украл, ты бы, наверное, про холодную голову помолчал.

— Конечно, — согласился Семецкий. — Но кто-то же из нас должен смотреть на вещи трезво. Во-первых, необходима санкция Вязника, а вы оба ему еще не звонили. Во-вторых, можем ни за что ни про что положить ребят, сам же понимаешь. В-третьих, мы пока не знаем его условий. Судя по твоей с ним беседе, мужик он вполне разумный, значит, сперва надо договариваться. Кстати, Витя, твое табельное где?

— Где-где… — махнул рукой Виктор Михайлович. — В кабинете, в сейфе. А что?

— А хорошо, — пояснил Семецкий. — Меньше риску, меньше соблазну… Я понимаю, Витя, что ты на звание главнее, но сейчас ты командовать парадом не можешь, по независящим причинам. Только дров наломаешь. Гена, ты со мной согласен?

— Формулируешь грубо, — сморщился тот. — Но по сути правильно.

— Вот и вколи дорогому начальству пару ампул типа седуксена… Или иначе как-нибудь, бесконтактно… Ты, Витя, извини, но так надо… Ребят я, конечно, вызову на всякий случай, пускай на подхвате будут, и Вязнику сейчас отзвоню, обрисую картину, но рукомашества с дрыгоножеством нам сейчас не надо. Мы с нашим олларским другом и сами поболтаем, расставим точки над «ё»… И потом уж видно будет, как и когда его бить.

— А, ладно, — вздохнул Петрушко. — Уболтали. Вкалывайте, рулите… — и он, шумно выдохнув, обмяк в кресле.

— Уже спит? — краем губ спросил Семецкий.

— Угу, — столь же тихо ответил Гена. — До утра пускай отдыхает. А мы… а мы ч тобой посмотрим, что это такое, олларские маги…

14

На сей раз заночевать пришлось в степи. Никакой подходящей деревни им не встретилось, да и не стоило сейчас соваться в деревню — Харт-ла-Гир сказал, что предписание о розыске, должно быть, уже достигло всех окрестных сел. Вряд ли кто-то ошибется, не опознав в странствующем кассаре о двух конях и мальчишке-рабе тех, кого надлежит вязать и на ближайший пост военной стражи везти.

— А откуда вы знаете, что это предписание всюду разослали? — без особого интереса спросил Митька. — Вы же сами его не видели.

— Мне не обязательно видеть, — парировал кассар. — Я знаю. Даже текст его знаю. А как, откуда, почему — не твоего ума дело. Лучше вон сумками займись, котел достань, сушеное мясо, лепешки…

Митька молча направился к лошадям.

Вечерело. Пыльное, похожее на перезрелый помидор солнце медленно вязло в неровной линии холмистого горизонта, низко над землей с протяжными криками метались черные птицы лиу-глау, «травяные стражи» по-местному. Митька уже знал, что если они летают низко, то это к скорой перемене погоды. Только пока ничего эту перемену не предвещало. Несмотря на закат, было по-прежнему жарко и душно. Хотя порванное млоэ было аккуратно зашито (кассар, ко всему прочему, оказался еще и мастер орудовать иголкой с нитками), сейчас Митька не стал его надевать. Ограничился куском легкой темной ткани, из которого соорудил нечто вроде набедренной повязки. Чтобы все-таки не ходить уж совсем дикарем. Хотя кто его сейчас мог видеть — кроме разве что кассара? А того Митька уже не стеснялся.

Иссеченная спина еще побаливала, но вполне терпимо. Чудодейственное зелье из флакона сняло не только боль, но и чуть ли не мгновенно заживляло раны. Харт-ла-Гир сказал, что через день-два останутся лишь розовые рубцы.

— Что же вы меня этим раньше не мазали? — сварливо поинтересовался Митька. — Когда прутьями пороли?

— Тогда нужно было, чтобы ты осознал свое положение, — невозмутимо отвечал кассар. — Чтобы приучился вести себя подобно рабу… чтобы никто не заподозрил, кто ты такой на самом деле. Я ведь думал, мы надолго задержимся в городе… Кстати, соком травы лиу-мен-кьяну я однажды тебя уже лечил… тогда, после клеймения.

— А оно, клеймо и вправду останется навсегда? — грустно спросил Митька. Особой разницы, впрочем, не было — что с клеймом, что без клейма, в этом чужом мире ему одинаково паршиво. Что же касается возвращения — чем дальше, тем больше надежда усыхала, съеживалась змеиной шкуркой.