Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

К тому времени командующий от посланного к Надиру под видом «индейского дервиша» агента Хаджи Мухиба Мугаметева уже знал о сдаче Герата. Следил он и за передвижениями шаха, прибывшего сначала в Тегеран, а затем в Исфахан. Потерпев поражение, неудачливый полководец пытался обвинить своих же ханов, которых посадил под арест, а одного из них даже велел казнить — но тот, в свою очередь, упрекал повелителя, что он первым бежал с поля боя.

Мирзу Ибрагима уговорили «возобновить негоциацию». 5 февраля Левашов сообщил: исправленный трактат, наконец, «окончен» 21 января ценой немедленной уступки Лагиджана и передачи налогов за те месяцы, пока войска еще будут находиться в Гиляне (генерал резонно полагал, что собрать их все равно не удастся); незавоеванный Астрабад и Гилян «по Куру реку» в течение пяти месяцев после ратификации трактата должны быть переданы Россией иранским властям «с единого великодушия своего, невзирая на толь многие миллионы, на воинские иждивения употребленных своих денег и на урон войск своих, от начала вступления в Персию понесенный».

Оставшиеся прикаспийские провинции были «додержаны» — российская императрица обещала «их тако ж возвратить во владение его шахова величества, сколь скоро в том безопасность усмотрится, а именно: когда шахово величество неприятелей своих, которые ныне имеются, из своих наследных провинций выгонит и в спокойное владение государство свое приведет» (что могло продолжаться довольно долго) и при условии, чтобы эти территории «ни под каким образом в другие державы отданы не были».

Российское правительство освобождало от пошлин вывозимые из России в Иран товары, если таковые покупались персидскими купцами «про обиход шаха; остальные же товары пошлиной облагались. Шах, в свою очередь, обязался предоставить российским купцам право беспошлинной торговли как на территории Ирана, так и при транзитной торговле с Индией и другими странами; гарантировал неприкосновенность имущества и личности торговцев (в том числе запрещал грабежи и хищения с их разбитых на море судов) и выделение мест для строительства их караван-сараев, складов и лавок. Кроме того, он обязывался «учинить правосудие» пострадавшим во время погрома Шемахи в 1721 году, возместить ущерб и, «доправя на тех, которые той обиде российских подданных виновны, или на наследниках их, из движимых и недвижимых имений оным учинить награждение». Наконец, отдельная седьмая статья договора гарантировала права тех местных жителей, которые «во время вступления и пребывания войск всероссийских в провинциях и городах персидских в услугах и управлении чинов и в подданстве их императорского величества всероссийского были; не имеет то от страны его шахова величества причтено быть в неверности, и не имеют оные по выступлении войск всероссийских за то претерпеть в персонах своих и имениях никакого повреждения, наказания и разорения»{944}.

Своей государыне командующий в знак радостного события преподнес «рабской мой дар»: три «лала червчатые» (рубина) (самый крупный весом в 21 золотник и два по пять золотников) общей ценой в семь тысяч рублей{945} — кажется, те самые, ради которых он задержал караван из Бухары. Однако «упредить турецкой мир с персиянами» Левашову не удалось. Согласно подписанному в январе 1732 года договору, шах Тахмасп уступал султану Тбилиси, Ереван, Гянджу, Шемаху с Ширванской областью и Дагестан — в том числе и земли, являвшиеся «российской порцией». Тебриз и Керманшах возвращались Ирану, а река Араке признавалась границей двух держав в Закавказье. Этот акт можно считать направленным против России, поскольку он предполагал совместные усилия примирившихся сторон, чтобы «принудить россиян к отдаче взятых ими у персиян земель»{946}.

22 марта 1732 года в Решт прибыла новая ратификационная грамота Тахмаспа, на этот раз не содержавшая каких-либо неожиданностей. Еще некоторое время ушло на отправку трактата в Петербург, пока, наконец, Левашов 9 июня не сообщил о состоявшейся «отдаче» российской ратификации. Торжественная церемония состоялась 13 мая: Левашов вручил присланную из Петербурга грамоту послу Мирзе Ибрагиму, а тот ее «на голову подняв и целовав, отдал секретарю своему». От имени шаха Шафирову и Левашову были вручены «милостивое письмо» и роскошные халаты «з завоем на чалму и серебреными парчевыми кушаками». В ответ шаху доставили обещанные подарки, хотя и в сильно уменьшившемся количестве: из 43 птиц к персидскому двору довезли только семь — остальные погибли в дороге и во время зимовки в Гиляне. Отслужив благодарственный молебен с пушечной пальбой и беглым ружейным огнем, командование устроило «трактование» иранским дипломатам и офицерам корпуса с надлежащими тостами и фейерверком. Празднование завершилось музыкой; «танцы отправлялись чрез обретающихся здесь кавалеров и дам, к немалому удивлению сего, не знающего таких веселий, народу»{947}.

Сообщая о торжествах, командующий не забыл напомнить начальству, что реальная власть в Иране теперь принадлежит не пребывающему в «превеликом пьянстве» шаху, а «наместнику государственному» Надиру или Тахмасп Кули-хану. Он уже объявил туркам войну, и именно его «народ персицкий» желает видеть государем. Скоро Надир им и стал, а пока обещал «все персицкие провинции от неприятелей очистить». Но именно такой человек нужен для войны, а посему, по мнению Левашова, его и надо было «обнадежить».

«Великие прогрессы» Надира

В России 29 мая 1732 года по случаю мира был обнародован царский манифест, разъяснявший подданным, что в свое время Петр I «принужден был с войском своим в Персию вступить», чтобы спасти ее от «возмутителей»; теперь же, когда «замешания успокоены», а «шах Тахмасп нашим доброжелательным старанием на престоле своем утвердился», русские войска покидают провинции, которые вынуждены были «не без великого убытку и тягости содержать»{948}. Теперь русским осталось «сдать» Гилян.

14 июня 1732 года морем отбыл на родину Шафиров — он уже давно жаловался на опухшие ноги, на то, что сделался «в здешнем тяжком воздухе веема дряхл» и «четырежды был при смерти болен». Однако перед отъездом барон явно решил досадить своему коллеге — доложил, что Левашов постоянно отвергал его советы и уходить из Решта не хочет «знатно для какой корысти», а потому во главе корпуса желательно поставить нового «главного командира». Тем не менее оба, не сговариваясь, предложили в случае новой и неминуемой ирано-турецкой войны взять Шемаху и «всю знатную Ширванскую провинцию, тако ж и Малой Армении, что ныне сайгаками называется», с помощью местных армян, даже если шах и не будет просить поддержки. Шафиров предполагал, что Надир может «веема шаха лишить короны», но усматривал из переворота скорее пользу «высоким интересам» своей государыни{949}.

За свои труды Павел Петрович был вознагражден: именным указом императрицы от 6 июля 1732 года Сенату было повелено выдать ему за заслуги «в персидских делах» 15 тысяч рублей{950}. Кажется, это был единственный платеж, последовавший после договора с шахом. В интерпретации армянского современника событий и историка Абраама Ереванци, «Москов» был готов вернуть шаху Гилян, «если все те расходы, какие ради него учинены, ты возместишь и, помимо того, дополнительно еще заплатишь проценты за каждый год по 80 000 туманов». Шах якобы согласился; но когда покинувшие Гилян простодушные русские потребовали по договору денег, новый правитель Ирана Надир заявил их «великому послу»: шах «был человек глупый, занятый лишь мыслью о вине… знай же, что мы ничего не дадим тебе»{951}.

Левашову же еще предстояла долгая служба. 15 июня командующий двинулся на Кескер; в его «квартире» в Реште расположился Мирза Ибрагим. Одновременно выводились гарнизоны Лашемадана, Булгуса, Новой крепости, Кесмы, не нанося обывателям «ни малого озлобления и никаких обид», что, по свидетельству генерала, вызывало у местных жителей «великое удивление». Едва ли служивые горевали, покидая заморскую землю, ведь только за январь — март 1732 года в Гиляне умерло 1476 солдат и офицеров{952}. Построенные укрепления «разорялись»; ослабевших и больных солдат, как и полковые «тягости», отправляли на судах в Баку; здоровые во главе с командующим отступали вдоль берега. 22 августа Левашов с войсками переправился через Куру. Вскоре он был уже в Баку, откуда рапортовал, что готов сдать командование генерал-лейтенанту Лефорту, а пока отправляет в Россию более ненужные на Кавказе полки.

Оставшиеся части генерал переименовал по просьбе персидского посла, который «якобы по дружбе спрашивать велел, многие де российские бывшие в Персии полки и до ныне званиями персидских провинций именуются, которые де провинции по трактату по Куру реку в персидской стороне оставлены и по званию де тех полков не имеется ли с российской стороны в персидские провинции, в Гилян и в прочие места, вновь ко вступлению намерения». Посла успокоили, а полки, «чтоб шах персидской и по легкомыслию вся Персия в том не сомневалися и не конфузилися», получили новые имена: Астаринский полк стал теперь называться Низовским, Кергеруцкий — Сальянским, Ленкоранский — Нашебургским, Ранокуцкий — Кабардинским, Аджеруцкий — Навагинским, Рященский — Каспийским, Астрабадский — Апшеронским, Мизандронский — Ставропольским, Зинзилийский — Аграханским, а Кескерский — Кавказским{953}.