Искусство и его жертвы - Михаил Игоревич Казовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты не узнаёшь давнюю знакомую? Это Катя Керн. Ведь она теперь коллега моему Дмитрию Степановичу по Смольному.
Глинка удивился, как она похорошела за время их разлуки: щечки округлились и фигура сформировалась, выражение губ отдаленно напоминало точно такое же у Анны Петровны, а глаза другие — ясные, лучистые; личико могло быть и порозовее, но тогда, в Смоленске, все равно выглядела хуже.
Шаркнул ножкой:
— Мадемуазель Керн… рад возобновлению нашего знакомства…
— Мсье Глинка… рада тоже…
Усадили его напротив нее, он почти не ел и все время разглядывал свою визави, иногда обмениваясь с ней какими-то ничего не значащими репликами.
Обещал быть у Кукольников к восьми вечера, но уйти и расстаться с Катей не было желания. После десерта не уехал, а наоборот — сел за фортепьяно и исполнил свой романс "Сомнение". Он играл лучше, чем пел, голос был глухой, с хрипотцой, но зато всю душу вкладывал в пение. Гости аплодировали и кричали "Браво!" — Катя в том числе.
Михаил Иванович устроился рядом с ней на диванчике. Девушка спросила:
— Скоро ли премьера вашего "Руслана"? Мы все ждем с нетерпением.
Композитор взмахнул рукой:
— Ах, не знаю, нет. Третий год уж мучаюсь, а конца не видно. Гедеонов торопит, хочет дать весной будущего года. Но, боюсь, не успею.
Помолчали.
— Как здоровье Анны Петровны? Я давно не встречал ея в свете.
— Всё заботы о маленьком сыне, стало быть, о моем младшем братце. Мальчик нездоров, и уход нужен постоянный.
— Передайте ей поклон от меня. И скажите, что должок помню, пусть не сомневается.
— Вы о чем? — удивилась Катя.
— Взял когда-то у нея стихи Пушкина, дабы положить их на музыку, только каждодневно откладывал и откладывал… Но теперь точно напишу.
— Отчего теперь?
— Оттого что встретил особу, вдохновляющую меня. — Он дотронулся до ее запястья и слегка пожал.
Покраснев, та промолвила:
— Ах, оставьте, сударь… вы известный сердцеед, и негоже насмехаться над чувствами беззащитной барышни…
— Я — сердцеед? — поразился Глинка. — Да с чего вы взяли?
— Муж красивой молодой дамы… Разве этого мало?
Михаил Иванович помрачнел.
— Молодая дама уж давно живет автономной жизнью… мы в раздоре…
— Тем не менее. При живой жене ухаживать за другими — грех. — Провела рукой по колену, разглаживая складки. — Извините меня, что сказала очевидную истину… Кто такая я, чтобы упрекать вас? Не сердитесь, пожалуйста.
Он кивнул:
— Нет, все правильно сказали. Но поверьте: я не донжуан и не ловелас. Разве между нами быть не может просто дружбы? Разве вы не можете вдохновлять меня чисто платонически, стать моею музой по душевной склонности? Этот романс на стихи Пушкина я хотел бы посвятить вам, а не вашей матушке.
Катя опустила глаза:
— Делайте, как считаете нужным, Михаил Иванович…
— Вот и договорились. — Он опять пожал у нее запястье, а потом быстро встал с диванчика. — Я приду к сестре в следующую пятницу. Вы намереваетесь быть?
— Постараюсь очень.
— И тогда продолжим. А теперь надо ехать. До свиданья, Катенька.
— Оревуар, мсье Глинка.
Почему ушел так скоро? Почему наговорил столько глупостей? Что с ним происходит?
Он и сам не знал.
5.
Между тем всплыл из небытия Пушкин-старший. Он болел какое-то время, жил в Болдино и не появлялся на людях, но в конце 1839 года вновь воспрянул и вернулся к мысли о необходимости повторно жениться. К Анне Петровне больше не поехал, зная от друзей, что она всецело посвятила себя ребенку; путь Сергея Львовича в этот раз пролег на квартиру отца невесты, генерала Керна. Написал ему записку с просьбой удостоить чести и позволить прийти для серьезной беседы. О себе написал по-военному: отставной майор лейб-гвардии егерского полка, удостоенный ордена Святого Владимира, бывший начальник Комиссарской комиссии резервной армии в Варшаве. Получил в ответ суховатое, но все-таки согласие на визит.
Выбрал себе костюм не такой легкомысленный, как тогда, на визит к мадам Керн, строгих официальных тонов, и на шею повесил крест Святого Владимира 3-й степени. Выглядел молодцевато и отчасти чопорно.
Прикатил к дому генерала точно в срок. И взошел по ступенькам резво.
Ожидал, что Ермолай Федорович тоже выйдет к нему при параде, в генеральском мундире с орденами, и немало удивился, увидав того в халате и ночном колпаке. Громогласно прокашлявшись, генерал сказал:
— Извини, забылся навалившимся сном. Ничего, что на "ты"? Братьям по оружию можно. Я солдат Суворова, говорю прямо. Ты же хоть и комиссарская крыса, ну да все одно человек военный. Да и возраста мы почти одного. Сколько лет тебе?
Недовольный этим фамильярным приемом гость проговорил:
— Шестьдесят девять.
— Ну, а мне семьдесят четыре. Выпить хочешь? Мне врачи запрещают, но по рюмочке, я считаю, можно. Водку уважаешь?
— Нет, пожалуй, красного вина.
— Сразу видно статскую натуру. Нешто ты и в армии пил вино?
— Разное бывало, — уклонился от прямого ответа Пушкин-старший. — Мне врачи тоже не советуют, дабы не усиливать кровяного давления.
— В нашем возрасте все возможно, — согласился Керн. — Едем, как говорится, с ярмарки. Думать в пору не о плотском, а о душе. Так о чем-бишь толковать станем?
Парень-слуга притащил на подносе два графинчика и две рюмки, а на блюдечках сыр (к вину) и соленый огурчик (к водке).
— Хорошо, ступай, — отпустил его генерал, — сами разольем.
Выпили, закусили.
— Ну-с, я слушаю тебя, Сергей Львович.
— Видите ли, уважаемый Ермолай Федорович, дело мое сугубо личное, — начал визитер. — Можно сказать, интимное…
— Неужели? — вперился в него хозяин квартиры. — Это не по адресу. Я в интимных делах не дока.
— Тем не менее, Ермолай Федорович, тем не менее. Я задумал жениться.
— Ты с ума сошел на старости лет? — хмыкнул Керн.
— Нет, позвольте… Отчего же вы так?
— Потому что глупо. Потому что женитьба — вообще дело гиблое, по себе знаю, а уж после сорока, а тем паче после пятидесяти… Я женился вон в пятьдесят два года — и теперь проклинаю тот день и час…
— Ну, в такой сфере никакие примеры неубедительны. У одних эдак, у других иначе.
Генерал вздохнул:
— Хорошо, женись, черт с тобой, я-то здесь при чем?
— А при том, Ермолай Федорович, что от вас именно зависит мое счастье.
Тот налил себе еще в рюмочку, выпил, кхекнул и спросил:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе ударило в башку обвенчаться с
