Собрание сочинений. Том 5 - Петр Павленко

Но вот на трибуну поднимаются деятели сегодняшнего американского искусства — писатели Ричард Бойер, Норман Мейлер, Айра Уолферт, Говард Фаст, Агнесса Смэдли, Альберт Кан. Тема мира начинает звучать более страстно. Аудитория благодарно реагирует на обострение разговора.

Выступления Ричарда Бойера, Альберта Кана и Говарда Фаста производят особенно сильное впечатление. Выступают не защитники мира, а борцы за мир. Прорываясь сквозь аплодисменты аудитории, Ричард Бойер говорит:

— Мы не сможем обеспечить мир, если не преодолеем ту чудовищную ложь, которая проникает во все области американской жизни. Я не думаю, чтобы мы смогли обеспечить мир до тех пор, пока не откажемся от идеологии фашистского мракобесия, которая утверждает, что коммунисты и русские — средоточие зла и что поэтому их надо уничтожить. Эта клевета рождает другую ложь, что те, кто выступают за мир, — предатели, а те, кто замышляют войну, — патриоты. Эта чудовищная ложь утверждает, что когда Советский Союз предлагает разоружение — это будто бы представляет шаг к войне, но когда в США утверждается бюджет в двадцать миллиардов долларов на производство орудий массового истребления, то это якобы делается ради дела мира.

С еще большим успехом выступил Альберт Кан, которого советский читатель знает по его книгам.

Высокий, стройный, с темпераментом неукротимого бойца, он, видно, любимец аудитории и хорошо знаком ей.

— Хотя за последние тридцать лет, — говорит он, — нам вновь и вновь твердят, что Советский Союз намерен свергнуть все правительства на земном шаре, правдой оказалось совершенно противоположное. За последние тридцать лет другие правительства, включая наше собственное, только и делали, что составляли заговоры для уничтожения Советского Союза. Между тем мы все в долгу перед Советским Союзом — не только за ту роль, которую он сыграл в войне против фашизма, но и за его передовую роль в борьбе за мир.

Таким образом, тема конгресса сразу определилась: защита мира есть прежде всего дружба с Советским Союзом.

В этом же духе выступила и Агнесса Смэдли, имевшая огромный успех.

— Не надо никогда забывать, — сказала она, — что никто из нас не сидел бы сейчас в этом зале, если бы миллионы русских людей не отдали свою жизнь в битве с фашизмом.

Говард Фаст, один из наиболее читаемых сейчас прогрессивных писателей США, высказался еще решительнее:

— СССР является страной моих надежд, моей веры в будущее. Я учусь у советских людей отдавать свои способности на службу народу.

Менее определенными были выступления А. Уолферта и Нормана Мейлера. Первый, присоединившись к высказываниям Р. Бойера, потом долго и туманно плавал в розовых волнах отвлеченной «демократии», второй неожиданно оказался «ультралеваком». Он, видите ли, не верит в пользу конференций и конгрессов, потому что он только за социальную революцию.

Тотчас поднялось несколько рук с требованием слова. В работах секций аудитория активна. Один за другим трое ораторов с места возмущенно поправляют Нормана Мейлера. Он не верит в массовые мероприятия, потому что редко принимает в них личное участие.

— Приходите к нам на первомайскую демонстрацию, и вы увидите, какая мы сила, — говорит другой.

Третья — молоденькая девушка — настаивает на увеличении состава представителей юношества на всех возможных конгрессах в защиту мира, ибо конгрессы и конференции — лучшая школа для демократически настроенной молодежи. В частности она настаивает на большой делегации в Париж. Предложение ее встречается с восторгом. Кстати сказать, это первый голос за участие США в Парижском конгрессе.

На этой секции от советской делегации пришлось выступить мне. Мое двадцатиминутное выступление, прочитанное по-английски великолепным чтецом, выслушано было с растрогавшим меня вниманием.

Выступавший на полчаса раньше А. Фадеев подвергся жестоким атакам каких-то антисоветски настроенных невежд, но отбил их с блеском и остроумием, восхитившим зал. Очевидно, провал атаки на Фадеева помог и мне. «Оппозиционеры», чувствуя, что не имеют сочувствия у большинства, помалкивали. Лишь один поэт-евангелист спросил меня:

— Существуют ли в советском законе о воинской повинности льготы по религиозным убеждениям?

Я ответил:

— Ничего не могу оказать относительно этого. За всю мою жизнь, — а мне пятьдесят лет, и я воюю за свою родину с девятнадцати лет, — мне не приходило в голову скрываться от воинской службы.

Аплодисменты заглушили новый вопрос верующего, и он, недовольно махнув рукой, опустился в кресло.

Кто-то из задних рядов осведомился:

— Возможны ли подобные дискуссии в Советском Союзе?

Ответил чистосердечно, что в Центральном доме литераторов дискуссии по актуальным литературным проблемам куда оживленнее и острее.

Некто, не называя своего имени, обратился с вопросом к Шостаковичу, как он относится к критике своих произведений в Советском Союзе.

Зал настораживается. Несколько фотокорреспондентов, наступая на ноги сидящим в первом ряду, спешно приседают на задние лапы перед столом президиума, вблизи трибуны.

Шостакович отвечает через переводчика:

— Я отношусь хорошо к критике. Наша советская критика пряма и принципиальна. Она помогает мне итти вперед.

Прямой и краткий ответ, прозвучавший предельно просто и искренне, вызывает бурю восторга. Новых вопросов «с подковыркой» нет. Вопросы, косо или прямо направленные против советских представителей, не в стиле сегодняшнего заседания. «Нью-Йорк геральд» пришлось это признать публично:

«На заседании секции печати упоминание о Советском Союзе вызывало продолжительные аплодисменты, а слова об американском империализме покрывались шиканьем и негодующими криками… Вопросы с мест, казавшиеся публике антисоветскими, заглушались кошачьим мяуканьем».

Тремя часами позже — заседание секции естествознания, на котором от советской делегации выступает академик А. И. Опарин. Председательствует известный американский физик, профессор Корнуэльского университета, Филипп Моррисон.

Некто Хигинботэм обрушивается на высказывания английского ученого Блэккета о безумии атомного оружия. Судя по всему, Хигинботэма больше всего огорчает сочувственное отношение Блэккета к советскому проекту контроля над производством атомного оружия.

Индийский математик Косамби посвящает свое выступление рассказу о миллионах гибнущих от голода в Индии, в то время как в США уничтожаются ради поддержания цен огромные количества картофеля, а колоссальные запасы зерна скармливаются скоту.

Астроном Робертс (штат Колорадо) призывает ученых выйти на политическую арену.

— Мы должны, — говорит он, — бороться за мир на основе социальных и политических систем, способных стимулировать науку.

Аудитория тоже за это. Она аплодирует во-всю.

Разговоры о чистом искусстве или чистой науке сейчас, видно, мало кого трогают, хотя в большинстве своем американцы (они, вероятно, и сами это чувствуют) — все еще очень наивные люди в политике.

Пресса настолько запутала им мозги, что каждый хочет лично разобраться в международных делах, не пользуясь советами «Ридерс Дайджест», этих карманных оглупителей, по признанию самих же американцев.

Вы спросите меня: что это за «Ридерс Дайджест»? Маленькие плотные книжечки, выходящие в многомиллионных тиражах, в которых кратко пересказано «все самое необходимое», что надо знать, чтобы считаться культурным человеком. «Анна Каренина» прессуется до шестидесяти страничек, философская работа аннотируется на пяти страницах. Двумя сотнями слов объясняется сущность социализма. Не прочитав ни одной книги на свете, а пользуясь только «карманным оглупителем», американский обыватель может делать вид, что он в курсе всех мировых событий не хуже самого президента. Средний американец черпает из «карманного оглупителя» остроты, политические сведения, анекдоты, популярные песни, исторические справки.

И вот людям, которые поняли, что их держат в плену неверных представлений о жизни человечества, захотелось хоть раз в жизни самим что-то решить, самим что-то выбрать.

Отсюда равнодушие к отвлеченной болтовне (которой тоже немало) и повышенный интерес ко всему реальному, политическому, жизненному.

Академик А. И. Опарин делает обстоятельный философский доклад. Советская наука, посвятившая себя служению людям, предстала перед американской аудиторией как наиболее передовая во всех отношениях.

На следующий день в секции искусств выступал Д. Д. Шостакович. Его искренняя речь в защиту мира была в центре внимания конгресса и много раз прерывалась аплодисментами.

— Нельзя в эти решающие этапы истории, — говорил он, — отходить в сторону и тешить себя пустой иллюзией, будто мы поставлены над жизнью, над схваткой. Мы должны вторгнуться в самую гущу жизни, чтобы влиять на ее ход.