Впереди идущие - Алексей Новиков

Порядочные люди статей Белинского, конечно, не читают. На то есть цензоры и высшая полиция. Но все больше и больше шатаются незрелые умы. Можно сказать, появилась какая-то безудержная страсть к осуждению порядков жизни; решительно всё видят безумцы в черном цвете. И за примерами недалеко ходить.

На набережную Екатерининского канала вышел молодой человек, собою невзрачный, хотя и господского обличья. Глянул молодой человек на каменные громады, тускло отражающиеся в неподвижных водах, посмотрел на одинокое деревцо, робко трепещущее ветвями, и уподобил петербургскую весну… чахлой деве! Будто нет в Петербурге девиц, цветущих как розы.

Еще постоял, еще поразмыслил о чем-то молодой человек и пошел своей дорогой. Нет ему отрады на шумных улицах столицы, где промышленность и торговля являют свои дары в зеркальных витринах. Влекут молодого человека пустыри да лачуги. Бывает, и ничего не увидишь здесь сквозь немытое стекло, переклеенное для прочности бумажным лоскутом. А где вдруг заспесивится на подоконнике герань, и над геранью обозначится клетка, в которой сидит, нахохлившись, узник чиж. Давным-давно, поди, позабыл о былом приволье. А может быть, и нет нигде никакого приволья?

Скрылось из виду оконце с чижом, скрылись из глаз последние лачуги, потянулись серые заборы и за ними фабричные здания, уродливые, почерневшие, с дымящими трубами. Над трубами клубится черный дым, слагаясь в причудливые и загадочные письмена, словно кто-то неведомый пишет царствующему граду книгу судеб. Кто, однако, ту вещую книгу прочтет?

Долго стоял молодой человек, избравший для прогулки такие места, куда отроду не заглядывают благоденствующие жители столицы. Наконец оторвался от своих видений и повернул восвояси. Но везде случаются с ним удивительные происшествия. Встречные дома, как добрые знакомые, расспрашивают о здоровье, рассказывают новости; какой-нибудь щеголь-особняк, загородив дорогу, и жалобу заявит:

– А меня, сударь, красят в желтую краску! Ни колонн, ни карнизов не пощадили… Да вы сами гляньте, Федор Михайлович!

Странные истории происходят на петербургских улицах с отставным инженерным поручиком Федором Михайловичем Достоевским. То примет он клубы фабричного дыма за какие-то вещие письмена; то услышит такую несуразную жалобу, что впору только посмеяться над ним здравомыслящему человеку. Но Федору Достоевскому все в руку: дома, мол, и те жалуются! Камни-де и те вопиют!

Гуляючи по городу, еще непременно заглянет Федор Михайлович в попутную подворотню и будет долго слушать, изменясь в лице, как несется из подвала между пьяными песнями истошный детский плач.

Что же это за занятие для инженерного поручика, хотя бы и отставного? И кто выходит в отставку в расцвете двадцати трех юных лет?

Но поручик Достоевский решительно объявил: надоела ему служба, как… картофель. Престранное, конечно, о службе выражение. Зато придется теперь Федору Михайловичу и картофель, пожалуй, не каждый день досыта вкушать: поживи-ка в столице без жалованья, когда нет за душой ни гроша!

А ему и горя мало. Еще в инженерном училище товарищи не видали его иначе, как с книгой в руках. Годы идут – у него знакомцы все те же: Гомер и Пушкин, Гоголь и Вальтер Скотт, а там пойдут Гёте, Шатобриан, Гюго, Жорж Санд и, само собою, Шиллер. Компания совсем неподходящая для инженерного поручика, хотя, может быть, и свойская какому-нибудь сочинителю. Но какой же он, Федор Достоевский, сочинитель? Впрочем, если заглянуть в журнал «Репертуар и Пантеон» за прошлый 1844 год, там действительно можно прочесть роман Бальзака «Евгения Гранде» в переводе Ф. Достоевского.

По неопытности казалось молодому человеку, что перевод принесет ему не меньше денег, чем скопил их папаша Гранде, оставивший дочери миллионы. Ага! Стало быть, не чурается господин Достоевский мыслей о презренном металле и, даст бог, еще придет в ум? Куда там! Со всей горячностью объявил отставной поручик, что деньги нужны ему единственно для независимого положения и работы для искусства, работы святой, чистой, в простоте сердца! Вот когда отозвалось знакомство Федора Достоевского с Фридрихом Шиллером. Недаром же и собирался он перевести на русский язык все, что написал этот беспокойный немец. Правда, до Шиллера дело так и не дошло. Дорогу перебил не менее беспокойный француз – Бальзак.

Жестоко обманула, однако, Федора Достоевского «Евгения Гранде». Еще не видя своего труда в печати, он должен был уплатить целых тридцать пять рублей за переписку рукописи. От всех хлопот с переводом «Евгении Гранде» только и достались ему затрепанные номера «Репертуара и Пантеона», выданные в вознаграждение за труд, Да утешение, что почтил он гений Бальзака.

А в памяти предстает петербургский театр, блистающий парадными огнями и переполненный зрителями. Занавес еще не открывали, но могучим шквалом нарастают аплодисменты. Сам господин Оноре Бальзак, путешествующий по России, приветливо раскланивается из ложи с русскими почитателями. Знаменитый гость вряд ли обратил внимание в тот вечер на юного офицера, аплодировавшего ему в полном неистовстве.

Теперь потреплет Федор Михайлович заветные книжки «Репертуара и Пантеона» и спутешествует к знакомому ростовщику – спасибо, не гнушается тот самым ничтожным закладом. Вот когда можно трудиться для святого искусства сколько душе угодно!

Однако чем больше трудится отставной поручик, тем чаще гостит к благодетелю ростовщику. А деньги тотчас расползаются в разные стороны, как раки. Если же выйдет Федор Михайлович из комнаты на кухню, там шуршат голодные тараканы.

Достоевский снимает квартиру в складчину с бывшим товарищем по инженерному училищу, но некому вздуть у них огонь в печи. По стесненным обстоятельствам молодые люди не держат домашнего стола и питаются как птицы небесные – где бог пошлет.

Вернувшись домой, пишет Федор Михайлович долгими часами, пишет и переписывает, и непременно повторит шепотом чуть не каждое слово. Восторгом светится его лицо, и на глазах слезы. Восторг будущему сочинителю, может быть, по званию положен, но слезы откуда? Не от любви ли к какой-нибудь жестокой красавице? Впрочем, во всем свете нет красавицы, с которой осмелился бы завести знакомство нелюдимый отставной поручик.

Среди столичного великолепия ютятся в Петербурге многие молодые люди, обойденные судьбой. Они не держат рысаков, не ездят в балет и не блистают на балах. Некоторые из них, кормясь несбыточным завтрашним днем, все еще хлопочут о должности, ищут переписки и домашних уроков; иные примутся рассуждать о переустройстве несправедливой жизни. А есть и такие, которые ничего не ждут, кроме неприятностей от квартирной хозяйки, неумолимой как рок.