Великие и ценные вещи (ЛП) - Ребекка Яррос

Выходя за дверь, я услышала его смех.

«Да, я здесь главный единорог.»

День открытия был еще в самом разгаре, когда я уходила. Я чувствовала себя немного виноватой за то, что рано ушла, но у меня были дела поважнее, и расспросив всех, я поняла, что Кэм еще не вернулся.

Я села в его джип, и через пять минут уже, направлялась к Кэму.

Солнце только начало садиться, когда я припарковалась на подъездной дорожке. Я вошла в дом и позвала его по имени, но ответа не последовало. Как же правильно поступить? Отвезти его джип ко мне домой? Оставить его здесь и пойти домой пешком? Оставаться до его возвращения? Не принесет ли это больше вреда, чем пользы, если я буду лезть туда, куда он явно не хотел, чтобы я лезла?

Я повесила его ключи на крючок у двери и решила позвонить ему. Может, он ответит отказом, а может, возьмет трубку. Ноги сами понесли меня в библиотеку, где умирающий послеполуденный свет отбрасывал блики солнца и тени на одну из стен и на землю за окнами.

Я провела пальцами по пустой шахматной доске, вспоминая, как Ксандер пытался научить нас с Кэмом играть, часами читал нам лекции о логике, а Кэм утверждал, что никакой логики нет - все дело в эмоциях, в защите одной фигуры, которую ты ценишь больше других. Я улыбнулась, вспомнив тот момент, когда мы решили украсть фигуры, чтобы Ксандер перестал нас доставать.

Что-то из того, что сказал Арт, продолжало будоражить мой мозг, и я взяла в руки экземпляр книги Кэма «К востоку от Эдема.»

Книга была оставлена на столике, когда он закончил читать ее мне.

Я листала полюбившиеся страницы, слушая, как голос Кэма рассказывает историю поколений братьев, которые формировались под влиянием ожиданий и предубеждений своих отцов. Неудивительно, что он так любил эту книгу. Страница за страницей была выделена или отмечена, нацарапанный шрифт местами переходил от карандаша к ручке, от почерка ребенка к почерку мужчины.

Вот оно. Мой палец пробежал по словам, когда я произнесла вслух.

«Я сказал, что это слово таит в себе величие человека, если он захочет им воспользоваться.»

«Помнится, Сэму Гамильтону это нравилось.»

«Оно освободило его», - сказал Ли. «Оно давало ему право быть мужчиной, не похожим на всех остальных.»

«Он был одинок.»

«Все великие и ценные вещи одиноки.»

Я подняла глаза, когда солнце блеснуло на теплице, которую, как упоминал Кэм, он строит, и сам мужчина шагнул через стеклянную дверь, вытирая пот со лба рукавом рубашки. Его кепка была надета задом наперед, футболка была такой же грязной и испачканной, как и джинсы, и все же он никогда не выглядел для меня таким красивым, как в этот момент, этот невероятный человек, борющийся за то, чтобы все росло в самой негостеприимной местности.

Как и его мать.

Я прочитала последнюю часть текста, так как Кэм выделил только ее.

«Что это за слово?»

«Timshel - свобода выбора.»

Я закрыла книгу и прижала ее к груди. Он решил, что эта часть достаточно важна, чтобы ее запомнить, ведь он тоже может выбрать быть тем, кем хочет, а не тем, кем ему сказали быть.

Но он пропустил мимо ушей слова, которые разрывали меня, когда я стояла и смотрела, как он крепит еще одну панель к зданию, все еще борясь за то, чтобы сделать свой мир немного лучше в тот день, когда он не думал, что заслуживает этого.

Возможно, это был выбор другого рода - оттолкнуть всех, но это был и мой выбор - позволить ему. Или, скорее, не позволить ему.

Я наблюдала за ним еще несколько минут, планируя свой ход, разрабатывая стратегию дальнейших действий, пока не поняла, что от недостатка солнечного света ему скоро придется войти в дом. Тогда я подошла к столу, достала лист бумаги для блокнота и разорвала его на полосы.

А потом я начала сражаться.

Глава двадцать первая

Кэмден

Гравий хрустел под чьими-то шагами, когда я закрывал очередную панель в теплице. Мне не нужно было приглядываться, чтобы понять, кто это был, поскольку только один человек был достаточно смел, чтобы прийти ко мне в такой день, как сегодня.

Закрыв панель, я обернулся и увидел в двадцати футах от себя Уиллоу, ее волосы развевались в стороны от горного ветра. Как, черт возьми, я собирался найти в себе силы отпустить ее? Она заслуживала гораздо лучшего, чем слухи и комментарии.

Она не проронила ни слова, пройдя к столу, который я использовал во время строительства, и не прошла дальше, когда положила что-то поверх чертежей. Затем она вернулась в дом.

Я уставился на маленький предмет, который она принесла, как на бомбу, и ждал, когда эта чертова штука взорвется. Она не впихивала его мне и не принуждала к разговору. Она предоставила мне выбор, и именно это заставило меня потянуться к нему.

Развернув длинный бумажный свиток, я едва успел поймать ладью из белого оникса, как она вывалилась из центра обертки.

Это был партнер той черной ладьи, которую я подарил ей в тот вечер, когда Чарити объявила о своей беременности. Не то чтобы я действительно подарил его ей, поскольку в тот момент я с ней не разговаривал. Я оставил его на подоконнике, безмолвно сказав ей, что, что бы я ни сказал и ни сделал за то дерьмовое лето, она все равно может на меня положиться.

Даже если никто больше не может.

Она не собиралась отступать или позволять моим словам, сказанным сегодня днем, положить конец тому, что мы едва начали. Мои плечи опустились одновременно