Двое из будущего. 1901 -… - Максим Валерьевич Казакевич

И вроде бы цитата взята из Библии, но поднесена она Гапоном так, что очень уж она понравилась присутствующим на службе. Кто-то закивал согласно, кто-то шепотом высказался:

— Доведут скоты до ручки, всем петуха пустим…

Все-таки я не стал дослушивать проповедь до конца. Постарался как можно незаметнее выйти. Аккуратно протиснулся меж людей, поработал локтями и со вздохом облегчения вышел наружу — воздух в церкви оказался сильно спертым. Поймал открытую пролетку и, кутаясь в пальто, добрался до офиса. Где и погрузился в свое бумажное болото.

Гапон приперся ко мне на третий день. Особо не скрываясь, со всеми чинно здороваясь, иногда останавливаясь, чтобы перекинуться парой фраз с особо нуждающимся. Смиренно постучал в дверь, дождался моего разрешения и вошел, ослепляя помещение массивным золотым крестом, болтавшимся на тощей шее. Осмотрелся настороженно, затем, осмелев, прошел и умостил свой зад на стуле прямо напротив меня.

— Доброго вам утречка, господин Рыбалко, — сказал он, складывая руки перед собой. — Меня попросил к вам зайти Сергей Васильевич.

— Да, я в курсе, — кивнул я, показывая свое неудовольствие. — Не скажу что рад встрече…

Прозвучало грубо, но Гапон предпочел проигнорировать мой выпад.

— А у вас уютно. И довольно-таки скромно — не ожидал. Думал, приду, а тут все в золоте и хрустале. Как и принято у состоятельных господ.

— А я думал, что крест у вас деревянный, а оказалось золотой, — совсем уж грубо парировал я. Признаюсь, хамил я намеренно, желая таким образом отвадить данного индивида от своего профсоюза. Здесь любой метод хорош — мне не нужно чтобы мои рабочие погибали на «кровавом воскресенье».

— Да нет, что вы, это жженое золото, — смиренно ответил Гапон. Он упорно делал вид, что моя грубость его не задевает. Даже улыбался уголками губ, строил из себя праведника. Ну да ладно… А он, повертев головой, удивленно сообщил. — А иконки у вас в углу нету.

Я с деланным неудовольствием отложил от себя бумаги, захлопнул папку. Пропустил мимо ушей замечание и, скрестив пальцы, молча воззрился на попа. Поиграл с ним немного в гляделки, повеселил его своим переливающимся фингалом, да и спросил:

— Итак…, чем обязан? Покороче…

Гапон прокашлялся.

— М-да…, а Сергей Васильевич мне вас другим описывал. Совсем другим.

— И каким же?

— Ну…, не таким грубым. И совершенно сговорчивым. Говорил, что я легко смогу найти с вами общий язык.

Я хмыкнул:

— Сомневаюсь, что мы его с вами найдем. При всем уважении к господину Зубатову…

— Весьма прискорбно, — ответил он, явно сожалея и, поднимая назидательно палец, сообщил. — Сказано же в Писании — «Кто скрывает ненависть, у того уста лживые…».

— Увольте меня от цитирования Библии, — попросил я, морщась. — Мы не в церкви.

— Нехорошо так говорить про Священное Писание, — сделал он мне замечание, но затем продолжил, донося до меня прерванную мысль. — Вы не скрываете свою ненависть ко мне, а значит и не солжете мне. Василий Иванович, скажите, чем я заслужил такое отношение к себе? Я вам неприятен?

Я глубоко вздохнул. Усмехнулся, глядя прямо на такого из себя правильного Гапона, да и сказал прямо:

— Я не желаю, чтобы вы запускали свои руки в мой профсоюз. Это мое детище, это мои рабочие и это моя ответственность. Вот вам моя правда. Что, теперь вы побежите Зубатову жаловаться?

Он не ответил на вопрос. Загадочно пригладил ладонью бороду, поправил золоченый крест.

— Нехорошее это слово — «жаловаться». Сергей Васильевич попросил меня придти к вам, посмотреть, как у вас мастера обращаются с рабочими, поговорить с людьми. Ваш же профсоюз мне интересен только тем как он устроен и ничего более. Я не собираюсь лезть в ваши конюшни и вычищать их. Нет, Сергей Васильевич просил меня лишь перенять опыт.

— Пустить вас до управления, чтобы вы там полазили? Познакомить вас с лидером?

— Да-да, с господином Шабаршиным. Говорят, что он очень горяч, но справедлив. Горячо болеет за рабочего человека. И это правильно. В наше время нельзя игнорировать потребности обычного трудяги. В его мозолистых ладонях находится великая сила, способная потрясти жадных до денег и глухих до их стенающих мольб фабрикантов. Рабочие пока не осознают своей силы, пытаются противостоять произволу разрозненно, но у них плохо получается. Но придет время, и они объединятся и вот тогда они выступят единой, монолитной, рушащей все на своем пути стеной. И вот тогда уже и фабриканты и властьпридержащие забегают, засуетятся. Но будет поздно, Василий Иванович, слишком поздно. А вот чтобы такого не случилось нам с вами надо приложить совместные усилия и направить энергию рабочих в более мирное русло, в такое, чтобы более не случалось бунтов и опасных погромов, а все проблемы могли решаться мирным путем. Вот в чем наша с вами цель, Василий Иванович.

Блин, а я ведь и не заметил, как заслушался. Все-таки талант у Гапона приседать людям на уши. Я встрепенулся, стряхнул с ушей лапшу:

— Наша с вами цель? — поднял я удивленно брови. — С каких это пор мы с вами встали вместе?

— С тех самых пор как вы разрешили создать на своем заводе профсоюз. Вы пока этого не понимаете, но мы с вами в одной лодке. Я тоже желаю рабочим только добра. Мне тоже не дает покоя несправедливость. И признаться, когда Сергей Васильевич попросил меня с вами встретиться, я обрадовался. Я подумал, что мы с вами вдвоем сможем достичь очень многого. Мы с вами сможем повлиять на власти, добиться от них облегчения бремени! — ох, как же у него загорелись глаза. Он с жаром бросился доказывать мне выгоды нашего сотрудничества, даже привстал и подался вперед, упершись руками о стол. Даже стал казаться чуть-чуть выше, чем был на самом деле. А я его слушал и не мог вставить ни слова, настолько быстра и энергична была его речь. — Мы с вами, Василий Иванович, сила. Вы личность известная, вас все знают как социалиста, любящего своих рабочих. Я же персона публичная, тоже весьма известная. Я знаком со многими сильными мира сего и еще с другими, гм… увлеченными людьми. Вместе мы с вами сможем повлиять на фабрикантов, заставить их изменить свое отношение.

Это было похоже на гипноз. Гапон завораживал, притягивал к себе, заставлял себя слушать. Позолоченный крест болтался на шее маятником и зачаровывал, вводя в легкий транс. Он без труда находил нужные слова, подбирал ключик к собеседнику, давая ему то, что тот хотел слышать. Вот и мне стоило немалых трудов, чтобы вырваться из его обаяния, стряхнуть наваждение. И если