Герой должен быть один - Генри Олди

К счастью, бывший лавагет был сейчас не тяжелее таланта.

Детское неокрепшее тело, не выдержав напряжения этой сумасшедшей ночи, отказалось служить решительно и бесповоротно, как загнанный конь ложится наземь, и его больше не поднять никакими посулами или побоями; Ификл нес отца, как носят сына, или как один мужчина несет другого.

Еще издалека, почуяв запах гари, оба каким-то седьмым чувством определили, что горит именно их дом. Ификл хрипло вздохнул и прибавил шагу, вспомнив слова лже-Иолая о пожаре двадцатилетней давности, едва не стоившем жизни беременной Алкмене; Амфитрион же подумал о том, что все в жизни повторяется, даже сама жизнь.

Ворота были распахнуты настежь, и во дворе толпились люди.

Было трудно что-либо понять в этой суматохе, кроме того, что призрачные клубы дыма стелются над левым крылом дома, где располагалась детская половина. Визжали рабыни, три служанки хлопотали над бесчувственной Алкменой, ведра и кувшины с водой передавались из рук в руки, но при этом в эпицентр пожара никто особо не стремился, ограничиваясь суетой и криками. С улицы стекались разбуженные соседи, пытаясь задавать вопросы кому угодно, включая и самого Ификла – так что Ификлу пришлось послать двух-трех зевак к Харону, опустить Амфитриона в безопасном месте у забора и уцепить за край накидки какого-то словоохотливого бородача с пустым кувшином.

Амфитрион не слышал, что говорил его сыну бородач – он только видел, как Ификл страшно, нечеловечески побледнел, сорвал с человека его плотную шерстяную накидку, закутал ею голову, опрокинул на себя отобранное у кого-то ведро воды и кинулся в дом.

Как изнуренный зноем путник в прохладное озеро.

Бородач выразительно покрутил пальцем у виска и уселся рядом с Амфитрионом, привалившись спиной к забору.

– Если б не знал, что это младшенький, – возбужденно сообщил он, – решил бы, что это Алкид-сумасброд. Везет тебе, Иолай, и на погребальный костер тратиться не надо…

Опустевшее ведро смаху шарахнуло несдержанного на язык бородача по скуле.

– Убью, мразь! – второй удар ведром лишь краем зацепил отскочившего шутника, тут же скрывшегося в толпе добровольных помощников.

Пытаясь встать, чтобы подойти к до сих пор не пришедшей в себя Алкмене – вспышка гнева сожгла все силы, которые еще оставались – Амфитрион услышал изумленные крики, донесшиеся от левого крыла. Толпа расступилась – и дымящийся Ификл, словно лев, вцепившийся зубами в зарезанного вепря-секача, выволок наружу огромное тело («Алкид!» – сразу понял Амфитрион) и, сдав брата на руки челяди, вновь нырнул в огонь.

Секунды пылали одна за другой, громоздясь пеплом минут – пока в дверях опять не показался шатающийся человек с обгорелой накидкой на голове, слепо идущий на толпу.

На руках он нес женщину, чьи ноги были сильно обожжены, а правая сторона лица представляла собой сплошной кровоподтек.

Женщина прижимала к себе полузадохнувшуюся годовалую девочку.

– Астеропея! – крикнул кто-то из толпы. – Астеропея с дочкой! А Мегара где? Сгорела?!

Крикуну принялись объяснять, что Мегары в доме нет, еще с вечера ушла к матери и там заночевала – но все объяснения прервал грохот рухнувшей крыши.

И Амфитрион зажмурился, представив как они все сейчас бредут в Аид: сероглазый Теримах, любимец Мегары, крепыш Деикоонт, трехлетний разбойник, очень похожий на Алкида, следом ковыляет впервые замолчавший Креонтиад, по обе стороны от которого неслышно движутся оба сына Ификла от Астеропеи…

И первым в этой сумрачной процессии почему-то шел он сам… нет, не он, а шестилетний Иолай, убитый дедом, посланным жить во второй раз.

Дети шли во мглу, подсвеченную багровыми сполохами.

Бывшие дети.

Тени.

…жертвы.

– Убийца! – прорезался отчаянный вопль, и очнувшийся Амфитрион стал оглядываться, пытаясь понять, что происходит.

Приведенная в чувство Астеропея – дочку уже успели забрать из ее окаменевших рук – просто упала на Алкида, сидевшего на земле и бессмысленно мотавшего головой, и ногтями вцепилась ему в лицо.

– Это он! – голосила истерзанная женщина, в которой невозможно было узнать прежнюю тихую и ласковую Астеропею. – Будь проклят, чудовище! Люди, я остановить его хотела – так разве ж его остановишь, быка бешеного!.. всех, всех убил, безумец проклятый, и костер зажег – люди, бейте его, бейте, во имя невинно погибших! Убийца! Мальчики, мальчики мои…

Все с тем же бессмысленным выражением на расцарапанном лице, Алкид вдруг встал и медленно пошел к воротам. Люди расступались перед ним, с испугом глядя на могучие, бессильно повисшие руки, словно ожидая увидеть на них следы детской крови; люди сторонились безумца, шепчась о проклятии богов и неизбежном возмездии.

– Кого Зевс хочет покарать, того он лишает разума, – бросил кто-то совсем рядом с Амфитрионом.

– Зевс? – с сомнением переспросил молодой женский голос. – Скорее уж Гера-мачеха… ой, какая теперь разница! Горе, горе-то горькое…

Алкид вышел со двора, и никто не последовал за ним.

А к утру пропал и Ификл.

Погода стояла божественно мерзкая.

Зевс-Громовержец ворочался спросонья, пытаясь натянуть на себя латаное-перелатанное одеяло неба, насквозь промокшее еще за час до рассвета; время от времени налетали пронизывающие порывы ветра, раздраженно сметая листву с зябнущих деревьев, задирая одежду редких прохожих, завывая в пустынных переулках словно вымерших Фив.

Один раз ветер зачем-то свернул на окраину, с воем пронесся между холмами, надавав пощечин обиженно шуршащим кустам – и замер в удивлении, забыв о вроженной ветренности и дурном настроении.

И то правда – ведь не каждый день встречаешь на пороге невесть откуда взявшейся хибары столь странную парочку: юношу в драной хламиде с капюшоном, из-под которой выглядывает край нарядного щегольского хитона, и угрюмого шестилетнего мальчишку, с головой завернувшегося в женский шерстяной пеплос (у матери отобрал, что ли?!) и сосредоточенно жующего лепешку с чесноком.

Перед юношей и мальчишкой стоял кувшин и два кубка.

Ветер принюхался, поморщившись (мешал запах чеснока), и с некоторым трудом определил, что в кувшине – вино. Причем, судя по силе аромата, не очень-то и разбавленное.

Затаив дыхание, ветер подкрался поближе и стал слушать.

– Кыш отсюда! – негромко сказал юноша в хламиде.

Ветер сделал вид, что не расслышал.

– Я кому сказал?! – прикрикнул юноша, плеснув вином в наветренную сторону. – Ты что, Эвр,[40] думаешь, я тебя не узнал? А ну дуй подальше!

Эвр – а это был именно он – разочарованно вздохнул и полетел прочь.

Ну а поскольку вокруг, кроме ветра, больше никого не было, значит, и удивляться было теперь некому и нечему.