Неоконченное путешествие Достоевского - Робин Фойер Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
82
См. также статью Присциллы Майер «Преступление и наказание: современное Евангелие Достоевского» [Meyer 1998]. Майер приводит убедительную аргументацию Гэри Розеншилда [Rosenshield 1978], что последние две страницы эпилога «Преступления и наказания» являются «завершением сцены… в которой Соня читает рассказ о воскрешении Лазаря Раскольникову», и, таким образом, являются «исполнившимся пророчеством» [Meyer 1998: 69–70]. Далее она убедительно доказывает, что весь роман Достоевского можно прочесть как «современное Евангелие» и, в частности, как своего рода версию Евангелия от Иоанна, поскольку Достоевский проводит Раскольникова через «серию событий, пародирующих моменты жизни Иисуса» [Ibid: 70–71]. Майер также недвусмысленно заявляет, что «русское православие ставит Иоанна выше первых трех евангелистов» [Ibid: 69–71].
83
Кермоуд подробно исследовал этот увлекательный парадокс жанра притчи. Он указал, что наиболее интенсивное внимание к притче вообще и, по сути, начало спора о природе притчи восходит именно к приведенным стихам Евангелия от Марка и, в частности, к переводу одного слова – греческого hina. Это ключевое слово, как утверждает Кермоуд, в свою очередь является переводом утраченного арамейского текста. Коротко говоря, проблема состоит в том, следует ли переводить это слово как «чтобы» или как «для того, чтобы», или как «потому что»? Матфей, по словам Кермоуда, «кажется, находил слово hina у Марка неприемлемым. Он не опускает общие суждения о притче из своей большой главы о притчах (13-й), но заменяет слово hina словом hoti, “потому что”» [Kermode 1979: 29–32].
84
Отмечу, что мой анализ «Братьев Карамазовых» в данной главе основан отчасти на моей книге «“Братья Карамазовы”: миры романа» [Miller 2008], хотя в настоящем издании аргументация расширена и пересмотрена.
85
Более подробно об этом письме и его отзвуках в публицистике Достоевского см. в первой главе.
86
См. превосходный анализ этого текста Р. Л. Джексоном: [Jackson 1981:20–33], а также [Frank 1983 2:116–128; Frank 2002 5:342–345] и предисловие Г. С. Морсона к «Дневнику писателя» [Morson 1994 1: 24–28].
87
Исповеданий веры (фр.).
88
В данном конкретном тексте лучше говорить о «Достоевском» – то есть отчасти биографическом авторе, отчасти – о вымышленном рассказчике, продолжении того автобиографически-вымышленного гибридного повествования, которым является сама история.
89
Ненавижу этих разбойников (фр.).
90
Я вернусь к этой истории в восьмой главе, чтобы проанализировать ее более подробно как классическую историю религиозного обращения. В настоящей главе я подчеркиваю лишь притчевые качества этого рассказа.
91
Стих из Евангелия от Иоанна (12: 24), который служит эпиграфом к «Братьям Карамазовым», важен и для «Мужика Марея». Давно замечено, что в последнем романе писателя благодать передается, когда персонаж становится свидетелем события или приобретает некий опыт, вызывающий ощущение чуда и тайны, а также переживает присутствие чего-то глубоко гармоничного и доброго. В дальнейшем герой забывает об этом, но впоследствии, в критический момент, вспоминает, и его убеждения меняются. Затем герой пытается передать свой опыт другим. Интересно, что вся эта парадигма присутствует и в «Мужике Марее». Девятилетний герой приобретает опыт, который его вдохновляет и утешает; он забывает о нем только для того, чтобы вспомнить в час отчаяния на каторге, и затем передает этот опыт другим.
92
См. об этом в первой главе.
93
Я обсуждаю этот момент подробно в своей книге [Miller 2008: 39–41]. Подробный рассказ о том, что чувствовал Достоевский в этот трагический период, см. [Frank 2002:382–389; Kostalevsky 1997:65–67]. Глубокое прочтение указанного отрывка см. [Belknap 1967: 94–96].
94
Сара Смит соглашается с гипотезой Л. М. Лотман о том, что Достоевский умышленно вводил в заблуждение своего редактора: поскольку книга Афанасьева была запрещена, Достоевский говорил, что первым записал этот рассказ [Smyth 1986:42; Лотман Л. 1974: 307]. Тем не менее радость, которую испытывал Достоевский, когда переписывал эту легенду, гармонирует с его последовательным поиском оригинальности и склонностью к хвастовству о том, что именно он находит новые типы, анекдоты, идеи. Это также согласуется (как я здесь подчеркиваю) с его собственной склонностью забывать, а затем вспоминать что-то «в нужное время». См. также [Belknap 1990] и работы, посвященные разветвленным значениям этого отрывка в художественном целом романа, [Miller 2008: 81–86; Morson 2004].
95
«Следует… отвергнуть распространенное заблуждение, что Восток сосредоточен на воскресшем Христе, а Запад – на Христе распятом. Если прибегать к противопоставлению, то точнее было бы сказать, что Восток и Запад думают о Распятии несколько по-разному… <…> Православная церковь в Страстную пятницу думает не только о человеческой боли и страданиях Христа самих по себе, но и о контрасте между Его внешним унижением и Его внутренней славой. Православные видят не только страдающую человеческую ипостась Христа, но и страдающего Бога. <…> Распятие неотделимо от Воскресения, ибо и то, и другое – единое действие. <…> Когда православные думают о Христе распятом, они думают не только о Его страданиях и одиночестве; они думают о Нем как о Христе-победителе, Христе-царе, триумфально царствующем, возвышаясь на древе» [Ware 1964: 232–233].
96
Живая картина (фр.).
97
В главе «Великий инквизитор» Иван в разговоре с Алешей дает «предисловие» к своей поэме: «Видишь, действие у меня происходит в шестнадцатом столетии, а тогда, – тебе, впрочем, это должно быть известно еще из классов, – тогда как раз было в обычае сводить в поэтических произведениях на землю горние
