Современная датская новелла - Карен Бликсен

Вконец обессиленный, он вглядывался в колышущееся высоко над ним небо. Пустое, бездонное, ни облачка, глазу не за что зацепиться. Повернуть бы время вспять, увидеть старинные воздушные шары — заполненная водородом огромная золотистая оболочка с натянутой поверх сетью, а внизу — роскошная гондола, и в ней дамы с развевающимися на ветру ленточками шляп и англичане, Филиасы Фоги[27] в фуражках и с длинными подзорными, трубами в руках. Он бы обрадовался даже появлению похожего на кабачок цеппелина в этом пустынном безмолвии, но, увы, там не было ничего — ни планера, ни самолета. Одно только солнце.

Из распластанного песчаного тела, огромного, вздыбленного пористого торса земли доносилось бормотание, в сухих подмышках этой гигантской плоти теснились люди, упрятанные в свою мимолетную наготу, как ядрышки в твердеющую скорлупу; они сплетались в копошащиеся клубки или под натиском разрушительной лени стремглав бросались врассыпную. Он зарылся рукой в песок. Пальцы ощутили прохладу, там, в глубине была вода, готовая в любую минуту вырваться на свободу. Под ноготь большого пальца забился комочек влажного песка, причиняя боль. Он оттянул кожу указательным пальцем и стряхнул выступивший вокруг ногтя бурый серпик.

— Послушай, — услышал он далекий голос Монни, — натри мне спину.

Он нашел в ее сумке масло для загара и принялся втирать его в кожу. Ее спина лежала перед ним спокойно и непринужденно, точно кусок дерева. Бикини чуть приспущены, бедра, гладкие, как тюлени, едва заметно шевельнулись, когда он с силой провел по ним руками. Кончики пальцев, казалось, распухли, пропитавшись маслом. Она хрюкнула и легла поудобнее, подперев кулаками подбородок.

Он сыпанул горсть песка ей на поясницу, кожа стала зернистой, словно цемент, как земля, разъеденная эрозией.

— Перестань, — сказала она, — пятна останутся.

От пота или от масла песчинки слиплись и напоминали теперь крупинки сахара.

— Прекрати немедленно! — Плечи протестующе вздернулись, как вспуганные кролики.

Она села.

— И чего это тебе вздумалось? — спросила она и провела рукой по пояснице. — Лучше дай мне сигарету.

Он чиркнул ее собственной зажигалкой. Язычок пламени, слившийся с раскаленным воздухом, был невидим. В небе громыхало, казалось, будто оно, сгущаясь, образует пузыри, которые время от времени громко лопаются.

— Что это? — спросила Монни.

— Учения.

— Какие еще учения?

— Военные. Военная авиация. — Он мотнул головой в сторону моря, сверкавшего так, как сверкают на солнце стекло и металл.

— Ничего не видно, — сказала она, выпуская из носа лохматую струю дыма. Похоже на пуповину, подумал он, пуповину, на которой держится ее наполовину пробудившаяся куриная душа.

— Они слишком далеко и слишком высоко.

— А во что они стреляют? В картонные корабли?

— Кто их знает. Где-то в бухте у них есть свой полигон, с заграждением и со всем прочим.

Воздух над горизонтом кипел, вот-вот перельется через край. Он перевел взгляд на серые от песка ноги Монни. Удлиненные коленные чашечки были похожи на карнавальные маски. Замаскированные колени, кости, полные чудес.

— А несчастных случаев не бывает? — спросила она. — Ну, там с рыбаками и другими?

— Нет, район учений размечен и огражден.

— Ага.

— У тебя расстегнулся лифчик.

— А если они… я хочу сказать, если кому-нибудь из них вдруг придет в голову, что это все всерьез — ну, ты понимаешь, — и он залетит сюда? Ведь все эти люди… И ни единого укрытия. Разве нет?

— Ты что, ненормальная?

— Как в кино, правда?

Незастегнутый лифчик болтался на плечах. Невдалеке на гребне дюны сидел веснушчатый человек в соломенной шляпе и с любопытством разглядывал их.

— Посмотри, — сказала Монни, указывая сигаретой вверх.

В плавящемся небе раскаленным шлаком появилось звено из четырех истребителей с длинными ватными шлейфами. Машины неслись прямо на берег, вошли в крутое пике и с ревом и грохотом опять взмыли в небо. Монни не сводила с них прищуренных глаз. Биргит, наверное, уже идет сюда — с детьми и термосом, хорошо бы она захватила деньги на мороженое, свой бумажник он оставил дома. На лице веснушчатого было написано с трудом сдерживаемое живейшее любопытство.

— Пирл-Харбор, — сказала Монни, стряхивая пепел через плечо.

Истребители уходили вверх почти вертикально, оторвавшись от висевших сзади толстых ватных канатов. Теперь они летели над морем в западном направлении. Безостановочно слышались хлопки далеких выстрелов. Невидимая ватная война была в разгаре. А ближе к берегу вели свою рыболовную войну чайки. С приглушенным чавканьем пережевывали песок радиоприемники. Необозримые ряды обнаженных тел жарились на солнце, доводя себя до полного отупения. Он вдруг мысленно представил себе этих людей умирающими, в агонии. Монни права, все они — легкая добыча. Превосходный враг. Прекрати, одернул он себя для порядка. Но ты ведь прекрасно понимаешь, как просто это было бы сделать. Если только… Он почувствовал голод. И внезапно понял, что не в силах отвести глаз от ног Монни, от ее бедер, пупка. Когда-нибудь ты попадешься ей на крючок, подумал он. Мозги, казалось, залило водой. Не в этот раз, так в следующий. В один прекрасный день, когда ты будешь беззащитен. Он бросил быстрый взгляд — будто муха прожужжала — на веснушчатого. У того на шее комочками слипся жар.

Он смотрел на истребители, то исчезавшие, то вновь появлявшиеся в кипящем воздухе. Кадр из фильма. Крупный план. Вот они совсем близко, на уровне глаз, — он заглядывает в сверкающие иллюминаторы, прыгает вперед с покачивающихся крыльев — и видит поблескивающие приборные доски и пилотов с узкими лицами и нимбами вокруг головы в шлемах, похожих на нимбы, они готовятся к выполнению задания. И раскиданный веером песок, тела, хлопающие на ветру подстилки — все стремительно срывается в пропасть, исчезает с лица земли. Он вытер пот со лба, в нос ударил запах крема. В небе бессильно и одиноко висели ватные шлейфы, истребители пропали, и лишь по-прежнему обменивались сигналами чайки.

Была середина недели, середина необозримой расплавленной массы времени. Вечером, уложив детей, они втроем пойдут гулять. Отправятся в Павильон, и Монни что-нибудь от него потребует, они будут танцевать, кружиться в музыкальных жерновах, подшучивать над тем, как толстый дирижер украдкой разглядывает девушек, или будут петь, держа в руках тексты песен, заменяя при этом слова, и закончат вечер в баре, три виски с содовой, спасибо, приятное местечко, правда? Он будет играть с пластинкой, на которой выгравированы названия прививок и которую Монни носит на шее вместо кулона, или со стеклянными бусами Биргит, женщины будут болтать о своем дурацком детстве, из которого мало что помнят. Биргит — в желтом, Монни — в черном или голубом. Он смертельно устанет и вновь пожалеет, что они не пошли куда-нибудь в другое место, не столь хорошо изученное за все эти годы. По дороге домой он опять окажется посередине и, держа их под руки, будет испытывать неловкость и ощущать прохладную ткань их плащей. А потом дом наполнится человеческим дыханьем и глубоким сном, под тяжестью которого их жилище постепенно оседает, проваливается в недра земли. Иногда он по ночам вставал и спускался к причалу, вдыхая насыщенный солью ветер. На севере мигал огонек — то ли маяк, то ли влажная звездочка, почему-то оказавшаяся не там, где положено. Когда он возвращался домой, приходилось мыть ноги.

— Погляди-ка туда, — внезапно сказала Монни.

Солнце било в глаза, он прищурился и сначала ничего не заметил, но мгновение спустя увидел одинокий истребитель, который входил в пике. Что-то было не так.

— Он летит сюда, — крикнула Монни и встала на колени.

Истребитель, не сворачивая, стремительно снижался прямо на берег, на дюны. Это неправда, сказал он себе. Средь белого дня. Ослепительное белое сияние, самолет уже над ними, почти касается головы своим брюхом, похожим снизу на брюхо рыбы. Кончай, кричало у него все внутри, глаза ломило от солнца, как будто в них насыпали мел. Люди вокруг заволновались, некоторые, поднявшись, неотступно следили за истребителем. И вот он врезается в толпу.

Песок на ногах Монни зашевелился, он двумя руками толкнул ее в спину и прижал к земле — над ними промелькнула колеблющаяся крестообразная тень. Его кожа сплавилась с кожей Монни. Они были в центре кадра.

Еще несколько секунд он продолжал прижимать ее к земле. Сейчас раздастся грохот, крики отчаяния, начнется паника, хаос, всегда сопутствующий авиакатастрофе. Загорится бензин, полетят осколки, и запах горелого мяса разнесется за километр. Но вокруг — зыбкая тишина, какая обычно бывает, когда сон наконец вытесняет недавний кошмар. И сразу же — громовые раскаты, взмывающий в небо вой и снова тишина. Истребитель выходил из пике… вслед за этим — отчаянные крики, переполох. Он лежал, осмысливая только что замолкнувшие звуки: стрекотание киноаппарата, плещущий смех крыльев, прицельная атака. Кинокадр, запечатлевший фантастический эпизод. Танцующие вихри песка, катящиеся, падающие тела, что-то… — держись! — фильм продолжается, горит пленка, горят руки. Ноги уже пришли в движение, ужас воплотился в тысячи ног. Кто-то закричал. У Монни под глазами белые круги.