Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944 - Гарольд Дойч

Для этого Мюллер и Донаньи как–то вечером в начале февраля 1940 года собрались дома у Донаньи и, уединившись в комнате, которая была специально зарезервирована для Диттриха Бонхоффера, подготовили основные тезисы доклада, отражавшего диалог с Лондоном, который велся через Ватикан.

Помимо листка, написанного отцом Ляйбером, они использовали: 1) черновые заметки, сделанные Мюллером в ходе его поездок; 2) более подробные записи, сделанные Донаньи на страничках блокнота размером примерно 10 х 17,5 см; всего таких страничек набралась стопка толщиной около 4 см[172].

После того как Мюллер ушел, Донаньи стал диктовать своей жене текст доклада уже набело; они работали до поздней ночи, а также утром следующего дня; утром Мюллер, которому надо было ехать в Мюнхен, быстро прочитал напечатанные двенадцать или около того страниц текста.

Позднее к ним добавились три страницы, отражающие поездки Мюллера в Рим в феврале и марте 1940 года[173].

Позже наиболее компрометирующие места доклада находчивый Мюллер схватил со стола и проглотил, когда его на короткое время оставили без присмотра во время допроса в тюрьме гестапо на Принц–Альберт–штрассе в 1944 году[174].

«Доклад Х» не имел заголовка, даты и подписи; был написан кратким и четким языком, привычным для военных, для которых доклад и был предназначен. В его начале был дан анализ военной и политической ситуации, в которой оказалась Германия, а также тех обстоятельств, которые и привели к началу ватиканских контактов. Здесь была сделана попытка четко провести грань между нацистами и их противниками в германском обществе; тех, кто выступал против режима, объединили под названием «честная Германия». Позднее один из наиболее жестоких следователей, допрашивавший Мюллера в концлагере по «докладу Х», невольно подтвердил правоту подобного размежевания; чтение упомянутых мест доклада он чередовал с нанесением тяжелых ударов Мюллеру по лицу.

Главным местом в докладе было, безусловно, изложение английских условий мира. Именно специфический характер этих условий, а также попытка понять, что именно англичане хотели сказать в вопросах и ответах, переданных через папу, и является основным моментом, интересующим историков и вызвавшим немало споров.

В каком объеме и в какой форме вопрос о политическом будущем Германии звучал во время ватиканских контактов?

Вне всякого сомнения, вопрос этот затрагивался отнюдь не вскользь. Он же по–прежнему очень активно обсуждался и в самых разных кругах оппозиции, когда готовился «доклад Х». Главная трудность состояла в том, как соотнести желаемое и предпочтительное с реальным и целесообразным. Не вызывает сомнений, что оппозиция хотела полностью избавиться от Гитлера, его режима и всего, что с ними было связано. Разногласия состояли в степени и характере возможного компромисса, вызванного реальностями сложившейся ситуации. Многие члены оппозиции были сторонниками «мира любой ценой» и готовы были согласиться с любой альтернативой Гитлеру, если бы это гарантировало более умеренную внешнюю политику. Среди сторонников этой точки зрения были члены «кружка молодых дипломатов» Вайцзеккера в МИДе. Противоположной точки зрения придерживались участники оппозиции, стоявшие на ярко выраженных бескомпромиссных антинацистских позициях. К ним относились такие люди, как Кордт и Эцдорф, а также вся оппозиционная группа, сформировавшаяся вокруг Остера в абвере. Однако даже они, при всей своей ненависти к Третьему рейху, не могли себе позволить выдвинуть лозунг «все или ничего», понимая, какими последствиями это чревато. Они не пытались обмануть себя и открыто признавали, что чем более широким будет наступление на существующий режим, тем в большей степени будут затронуты самые существенные интересы тех, кто находился у власти или был с ней связан, а соответственно, тем большие усилия будут предприняты по защите этих интересов, коль скоро они всерьез окажутся под угрозой. Соответственно и захват власти, и осуществление программы консолидации общества станут в этом случае труднее, находясь в пропорциональной зависимости от «ширины фронта» и «глубины охвата» наступления. Успех же, достигнутый ценой гражданской войны, обошелся бы слишком дорого. Было совершенно необходимым получение от союзников гарантий того, что они сделают военную паузу в ходе подобного развития событий в Германии и не будут пытаться извлечь из них военную выгоду, а также согласятся на заключение «справедливого мира». Однако не было стопроцентной уверенности, что подобные гарантии будут даны, а тем более выполнены. Лучшей гарантией их выполнения было сохранение в неприкосновенности германской армии и довольно высокая степень национальной солидарности и единства германского общества.

Но как в таком случае свести к минимуму угрозу гражданского конфликта? Ясно, что многое зависело от того, удастся ли сделать так, чтобы были задеты интересы как можно меньшего количества кругов и структур и обеспечили плавный переход от одного состояния общества к другому, отказавшись от «политической шоковой терапии». Такой подход означал компромисс с теми, кто находился у власти. И тут вопрос постоянно вращался вокруг одного: должен ли в таком случае оставаться у власти Геринг. Если бы Геринг, которого Гитлер назначил своим преемником, вошел в новое правительство, то весь переворот получил бы в этом случае видимость законности. Геринг был единственным человеком из ближайшего окружения Гитлера, который мог претендовать на популярность среди немцев. Его кандидатура также была бы наиболее желательна для влиятельных деловых кругов и государственного аппарата. Его личная моральная нечистоплотность и злоупотребления служебным положением в целях личного обогащения, беспощадность и циничная беспринципность отчасти компенсировались тем, что он не был фанатиком, обладал чувством юмора, причем в его юморе абсолютно не было нацистского цинизма, и он был сторонником достаточно взвешенной внешней политики. Какими бы ни были его мотивы, но не вызывает сомнения, что он выступал за умеренный подход во время мюнхенского кризиса, а также кризиса 1939 года, был противником (хотя громко об этом не заявлял) наступления на Западе и искал возможности быстрого заключения мира; что ему был неприятен эктремизм СС. Слухи, а также желание выдать желаемое за действительное еще больше раздували в глазах окружающих реальную степень его «оппозиционности» в этих вопросах. «Геринг не хочет действовать сам, но он ничего не предпримет, если это сделает кто–то другой», – записал в своем дневнике Гроскурт в начале декабря 1939 года. 2 января 1940 года Гроскурт услышал на Тирпиц–Уфер, что якобы Геринг и Ламмерс собираются выразить Гитлеру протест в связи со зверствами в Польше. Все это оказалось иллюзией и выдумкой. Однако две недели спустя появилась новая «басня», на этот раз о том, что Геринг намеревался обратиться с письмами к своим коллегам по сухопутным силам и флоту Браухичу и Редеру, предложив им выступить единым фронтом против циркуляра СС.

Несомненно, Геринг в тот период ощущал болезненное чувство нерешительности. В течение осени 1939 года он разделял вместе с другими руководителями вермахта дурные предчувствия относительно военной политики Гитлера. Несмотря на свою моральную ограниченность, он не всегда был глух к призывам к человечности. Хассель записал в дневнике в середине февраля 1940 года об одном эпизоде, о котором ему рассказала сестра Геринга Ольга Ригель. Один немецкоязычный поляк был взят поляками в качестве заложника и убит. Когда он упал на обочине дороги, его вдова стала умолять Геринга «ради честного имени немца» остановить те ужасы, которые творились по отношению к полякам и евреям. Как сказала его сестра, Геринг был потрясен, однако «кронпринц» и преемник Гитлера не рискнул открыто бросить вызов фюреру. В то же время если бы Гитлер в результате переворота был либо убит, либо помещен в психиатрическую лечебницу, то Геринг как официальный преемник, возможно, был бы в этом случае более восприимчив к призывам создать единый фронт.

С учетом вышеизложенного, вопрос о том, чтобы «выйти на Геринга» и использовать его на каком–то определенном этапе переворота, был предметом постоянного обсуждения в рядах оппозиции. Этот вопрос часто затрагивался в дневниковых записях Хасселя и Гроскурта, и нигде мы не видим категорического отказа от этого варианта. Вопрос о подключении Геринга неизбежно возникал именно тогда, когда дела у оппозиции шли плохо, как, например, в период после 5 ноября 1939 года, когда Типпельскирх, вернувшись в Берлин, предположил, что, «может, Геринга еще можно убедить действовать»[175].

Когда же в конце 1939 года надежды оппозиции возродились вновь, Попитц рассказал Хасселю, что главным вопросом, который обсуждали Бек, Герделер и другие, был вопрос: «С Герингом или без него?» Все были согласны лишь в том, что предоставить Герингу выбор, поддержать участников переворота или нет, можно было бы лишь после успешного завершения переворота.