Реформатор - Юрий Козлов

Наверное, эти мысли отразились на его лице. Отец грустно улыбнулся, потрепал Никиту по голове, поднялся с отшлифованной гранитной скамейки, пошел по проспекту. Отойдя немного, не оглядываясь, вскинул вверх согнутую в локте руку в коммунистическом, а может, новейшем антиглобалистском приветствии. Для пожилого, изможденного человека жест выглядел, по меньшей мере, странно. Кто бы мог подумать, что спустя годы, так будут приветствовать друг друга восставшие против глобализма люди на всех континентах? Никите захотелось догнать отца — одинокого, сутулого, в неизменном белом плаще с оттопыренными от бутылок (из этих «гнезд» птенцы не улетали, а если и улетали пустые — в урны — то мгновенно возвращались — полные) карманами, сказать ему, что он… любит его и еще, чтобы он не принимал происходящее так близко к сердцу. Ведь не умирает же семья с голоду. Все они: и Никита, и Савва, да и сам отец при деле, все худо или бедно зарабатывают, а Савва, так очень даже не худо и очень даже не бедно. Ну а мать, что мать… Тоже жива-здорова, хоть и живет в каком-то своем мире. В общем-то, каждый из них существует в своем мире. Ничего не поделаешь, это удел многих (Никита надеялся, что неординарных) людей.

Но… не догнал, не сказал.

После известных событий, когда президентом России был избран Ремир, отец уехал из страны. Некоторое время он издавал в Риге оппозиционный журнал под названием «Революция и Вечность». Там он печатал главы из бессмертного «Самоучителя смелости».

Во время Великой Антиглобалистской революции отцовский труд был переведен на все языки и издан во всех странах, за исключением, естественно, России.

Но отцу не удалось насладиться заслуженной славой.

Накануне революции он отбыл на индийском космическом коммерческом челноке на Луну, чтобы прочитать цикл лекций лунным людям — персоналу международной обсерватории, станции слежения за спутниками, химических и металлургических заводов. К тому времени на Луне трудились тысячи ученых и инженеров — лучших, как считалось, людей Земли. Они зачитывались «Самоучителем смелости».

Пока отец находился на Луне, грянула Великая Антиглобалистская революция. Все космические челноки, равно как и заводы, на которых делали спутники, были уничтожены как очевидные (ведь именно посредством спутников глобалисты оплели информационной и финансовой паутиной мир) проявления нового (объявленного вне закона) мирового порядка. Связь с Луной прервалась. В газетах писали, что запасов химикатов для генерации воздуха на Луне должно хватить на пятьдесят лет. Что же касается продуктов, то на Луне претворялся в жизнь девиз Господа: «Плодитесь и размножайтесь!» Куры там неслись по четыре раза в день. Свинья набирала невероятный вес за неделю. Злаки, фрукты и овощи вызревали в специальных капсулах на лунном грунте за сутки. Многие люди были уверены, что Луна и есть тот самый рай, куда попадают по окончании земных трудов праведники.

Только вот дышать там нечем.

В принципе, дело оставалось за малым — сделать новый челнок, да и отправить его на Луну. Но вот с этим как раз и не заладилось. В настоящее время снарядить челнок на Луну могла только Индия. Но она не спешила, потому что на Луне не было ни одного индуса.

Когда Никита Иванович уже жил в Праге, он часто ночью смотрел из башни — заброшенной обсерватории в парке святого Якоба — на Луну в подзорную трубу или в бинокль. Иногда ему казалось, что он видит там отца — одинокого и неприкаянного, как одиноки и неприкаянны все, кто знает что-то сверх того, что дозволено знать человеку. Никите Ивановичу казалось, что отец бредет по Луне, как когда-то по Кутузовскому проспекту — сутулый, в грязно-белом плаще с отвисшими (из-за вечных бутылок) карманами, с томом «Самоучителя смелости» под мышкой.

«Душа испаряется от лишнего знания», — любил повторять отец.

По прошествии времени Никита Иванович понял, что он был прав. Много раз он пытался сформулировать свое личное «лишнее» знание, пока, наконец, не сформулировал: «На бумаге (или словами) можно выразить любую мысль, но далеко не каждая, изложенная на бумаге (или высказанная вслух) мысль будет оценена по достоинству».

Никита Иванович считал, что, хотя мысли отца, в отличие от его, Никиты Ивановича, мыслей и были оценены по достоинству — «Самоучитель смелости» считался катехизисом Великой Антиглобалистской революции — отца трудно было считать счастливым человеком. Как, впрочем, и его, Никиту Ивановича, чей «Титаник» не только не «всплывал», но все глубже зарывался в океанский ил.

Савва же, напротив, однажды заметил, глядя на Луну (помнится, они шли из Кремля по Красной площади, и Луна висела над Мавзолеем, как восковой монгольфьер), что, в принципе, отец — счастливый человек, если, конечно, можно считать счастьем стопроцентно сбывшееся предсказание.

«Он считал, что Россия должна превратиться в Луну, — сказал Савва. — Она действительно превратилась в Луну. Но только для него одного. Тут он не ошибся. Впрочем, — добавил после паузы, — пока он счастлив только наполовину».

«Почему?» — спросил Никита.

Сгустившаяся над Мавзолеем тишина казалась ему обманчивой, как на поле брани перед нападением неприятеля. По миру победительно шествовала Великая Антиглобалистская революция. Взлетали в воздух небоскребы, пылали склады с компьютерами, громились дорогие магазины и медицинские центры, уничтожались банкоматы. Только Россия высилась среди океана хаоса каменным утесом порядка и общественного спокойствия. Рубль был крепок как никогда, потому что не зависел более ни от чего. В газетах, на ТВ осторожно обкатывалось словосочетание «золотая эпоха Ремира».

Никите, однако, не нравилось, что эта (общая, в масштабах государства) стабильность странным образом уживалась с полной (индивидуальной, в масштабах личности) нестабильностью. Никто не знал, что будет с ним завтра. Даже Савва (второй, как писали тогда в газетах, человек в государстве) предпочитал ночевать не в городской квартире, а (иногда) у Розы Ахметовны, или (гораздо чаще) на даче, где из подвальной котельной по короткому подземному ходу можно было попасть в гараж, а с крыши гаража спрыгнуть на соседский участок.

Никита, пожалуй, впервые в жизни не мог понять сути и смысла происходящего. Дело было не в разрушавшей мир Великой Антиглобалистской революции, не в Ремире, не в Савве и даже не в Еноте, приговоренном недавно к… (по новой статье в Уголовном кодексе) кастрации. В чем-то другом. Как будто они — Ремир, Савва, Енот, отец и прочие — пробудили к жизни некие силы, которые оказались сильнее них, с которыми они не смогли управиться. Незаметно разбуженные силы навязали им свои правила игры и сейчас сами решали, кто виноват, что делать, кому это выгодно, предоставляя им — Ремиру, Савве, Еноту, отцу и прочим — сугубо ограниченный выбор: стать жертвой немедленной, или… отсроченной.

Когда-то, сочиняя статьи для «Провидца», Никита издевался над понятием «историческая предопределенность». Сейчас он твердо знал, что она существует. Великая Антиглобалистская революция уничтожила прежний мир. Россия, пожалуй, впервые за все время своего существования, оказалась в том самом гордом одиночестве, о котором мечтали ее лучшие умы. Отныне она самостоятельно определяла свой путь по карте мироздания, и был этот путь неясен и грозен, как новый УК, где появились статьи, предусматривающие наказание в виде кастрации, ослепления, четвертования и даже посадки на кол.

Лунный свет заливал Красную площадь. Мавзолей качался в нем, как на волнах. Он как будто был кисельным берегом, Мавзолей, а лунный свет, заливающий Красную площадь — молочной рекой.

«Помнишь проект, который он называл “Коридор”?» — спросил Савва.

«Но он же… вернулся из этого коридора», — удивился Никита.

«Он да, а мы нет, — вздохнул Савва, — мы уходим в него… невозвратно. Я думаю, — понизил голос Савва, — это единственный в своем роде проект, от участия в котором никто не отвертится. Я бы охарактеризовал его, как проект с тотальным участием всех существующих в природе белковых тел. До меня доходили слухи о результатах лабораторных испытаний, — Савва быстро посмотрел по сторонам, как с некоторых пор, перед тем как что-то сказать смотрели по сторонам многие граждане России. — Они по всем госпиталям регистрировали случаи клинической смерти, опрашивали тех, кто выжил. Каждый, кто заглядывал в этот коридор видел там свое. Они запротоколировали две с половиной тысячи описаний. Ни одного повторения. Интересно, — перевел взгляд в небо Савва, — закончил он там Луне “Самоучитель бессмертия”?»

«Он прошел по этому коридору до конца, — заметил Никита. — Сколько его не было?»

«Прошел, — нехотя согласился Савва. — Он лежал мертвый три дня, как библейский Лазарь. Это темная история».

«Как смерть?» — предположил Никита.