Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины - Галина Артемьева

…Путчисты загнали тысячи человек на стадион в Сантьяго. Среди арестованных был и замечательный певец, композитор, режиссер, автор песни Venseremos, воодушевлявшей народ, — Виктор Хара. После жесточайших четырехдневных пыток он был расстрелян. Тела убитых людей путчисты вывозили со стадиона на грузовиках и выбрасывали прямо на улицах. Жена Виктора — Джоан Хара — нашла его тело в городском морге. Грудь его была изрешечена пулями, руки раздроблены. На бирке, приклеенной к плечу, значилось: «Неизвестный. Подобран на улице».

И знаете, что еще было? Во время правления Пиночета запрещены были в Чили народные инструменты. Они ассоциировались с порывом народа к свободе.

23 сентября 1973 года пришло сообщение о смерти великого поэта Чили — Пабло Неруды (лауреат Нобелевской премии 1971 года). Подробностей мы не узнали. Потом выяснилось, что в его дом несколько раз приходили путчисты, обыскивали, грабили. Неруду решено было отправить в госпиталь — ради обеспечения безопасности. Его водитель и охранник свидетельствовал: физически Неруда чувствовал себя хорошо. А после ночи, проведенной в госпитале, позвонил и сказал, что ему, спящему, сделали укол в живот, от которого ему очень плохо. Вскоре Неруда скончался.

Последние строки биографии Пабло Неруды «Признаюсь: я жил» посвящены Сальвадору Альенде. Поэт писал их сразу после путча, непосредственно перед собственной гибелью:

«Вся деятельность Альенде, имеющая неоценимое значение для чилийской нации, привела в бешенство врагов освобождения Чили. Трагический символ этого кризиса — бомбардировка правительственного дворца. Невольно вспоминается блиц-криг нацистской авиации, совершавшей налеты на беззащитные города Испании, Великобритании, России. То же преступление свершилось в Чили: чилийские пилоты спикировали на дворец, который в течение двух столетий был центром политической жизни страны.

Я пишу эти беглые строки — они войдут в мою книгу воспоминаний — три дня спустя после не поддающихся здравому смыслу событий, которые привели к гибели моего большого друга — президента Альенде. (…)

…Этот замечательный человек ушел из жизни изрешеченный, изуродованный пулями чилийской военщины, которая снова предала Чили». (Пабло Неруда. «Признаюсь: я жил». М., Политиздат, 1978.)

У меня было несколько знакомых студентов и студенток из Чили. Они оказались в жесточайшей ситуации: не получали долгое время вестей от своих родных, не знали, живы ли их близкие. У некоторых, как я узнала позже, действительно погибли братья и сестры.

И вот что еще. Я перебираю в памяти государственных деятелей, президентов… Нет ни одного аналогичного Сальвадору Альенде примера. Примеров трусости, жестокости, алчности, тирании — хоть отбавляй. А вот такого — чтобы в последние минуты жизни обращался — и с каким спокойствием, с какой любовью — к своему народу: женщинам, мужчинам, юношеству…

Нет, не было.

Сальвадор Альенде — уникальный пример Человека.

Мне повезло, что я жила в одно с ним время. Я точно знаю, что такие люди рождаются. Его образ дарил и дарит мне по сей день надежду и свет.

После диплома

В июне 1973 года я получила диплом о высшем образовании. Итак, можно было подвести итоги. Что имелось в моих активах?

Прежде всего, молодость — мне было 22 года — и огромное желание работать, заниматься дальше наукой… Я даже знала, чем именно хотела бы заняться: лексикологией и психолингвистикой. Помимо основного диплома я, занимаясь все годы в научном студенческом обществе психологией, получила специализацию по этому предмету. Кроме того, я закончила Госкурсы иняз (испанский язык), читала по-немецки, по-сербохорватски, по-польски.

Я печатала на машинке с огромной скоростью.

Я была полна энтузиазма и верила, что пригожусь стране со всеми своими честными знаниями и умениями.

Но я не пригодилась. В общем-то, я никому не нужна была даром. То есть — теоретически — во многие места требовались люди с дипломом и с другими моими данными. Но когда я приезжала, протягивала свой диплом и паспорт, выражение лиц у людей менялось, и оказывалось, что да, человек им нужен был, но вот только что, понимаете ли, взяли… Буквально пять минут назад.

Не надо было быть ясновидящей, чтобы понять причину. Фамилия моя работодателей не устраивала. Я почти ежедневно в течение трех месяцев ездила по разным гипотетическим местам работы, которые подсказывали наши знакомые доброжелатели. Все — мимо.

Не буду описывать свои чувства. Это лишнее.

Скажу только: мне казалось очень стыдным жить за счет Танюси. Ну, это просто неприлично было. Родители ничем помогать не собирались. Я была взрослой, с высшим образованием. Да я и не осмелилась бы у них попросить. Собственно, папа по настоянию своей жены перестал мне помогать сразу после того, как мне исполнилось восемнадцать. Ну, и правильно. Я подрабатывала всегда. А тут что-то совсем край пришел. Меня даже в школу не взяли, хотя там точно требовались учителя русского языка. Дело в том, что начался массовый выезд евреев в Израиль, а у начальства из-за отъезжающих возникали неприятности. Поэтому брать по своей воле на работу человека с говорящей фамилией было слишком большим риском.

Я стала сникать. Вообще-то я держалась долго, бодрилась. Но тут что-то мне стало плоховато.

Танюся, видя происходящее, задумчиво сказала как-то:

— Может быть, тебе взять материнскую фамилию?

— А может, мне в Израиль уехать? — возмутилась я.

Такой мысли не допускали ни она, ни я. Но мысль возникла. От очень плохой жизни.

В конце концов нашлась какая-то контора в районе Арбата, где требовалась секретарша. Я была готова — и с радостью — идти в секретарши.

Пришла на очередную пытку, не ожидая ничего хорошего. Меня встретил сам начальник этого заведения (жаль, совсем не помню, что это было за место — память сработала четко, стирая кошмарные воспоминания). Это был красивый человек в возрасте моего отца. На пиджаке его я увидела орденские планки. Фронтовик.

Он смотрел на мои дипломы, анкету, на меня. Потом сказал:

— Взять-то я вас возьму. Но как же вам будет работаться тут? На этой должности?

— Прекрасно будет работаться, — сказала я.

Я видела, что он мне сочувствует, и заставила себя не разреветься. Да и не из-за чего было — я же получала работу, на остальное плевать. Семьдесят пять рублей в месяц! И я больше не сижу на шее у тети. Что еще нужно для счастья?

А вечером позвонил наш дальний-дальний родственник, работавший в Союзе кино, и предложил должность нормировщицы в Бюро пропаганды советского киноискусства. За 90 рублей в месяц. Естественно, от такого богатства не отказываются.