Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко

Щелчок пальцев – и на столе появляется стакан с виски. Отпивает глоток.

Прокручивает барабан. Снова отщёлкивает его. По одному извлекает шесть патронов из семи. Защёлкивает барабан. Прокручивает его ещё раз. Приставляет к голове.

Опускает. Подходит к зеркалу. Снова приставляет дуло к голове. Смотрит на своё отражение.

Нажимает на курок. Раздаётся щелчок. Варшавский смеётся, потом открывает барабан – там нет ни одного патрона. Движением умелого фокусника извлекает последний патрон из кармана.

Анатолий Филиппович Варшавский играет только наверняка.

6

Из прострации Гречкина выводит громкий оклик Певзнера.

– Гречкин! Ты слышишь, что я говорю?

– Не-а, – улыбается Гречкин, отрываясь от трёхмерного чертежа.

– Я, конечно, понимаю твою безумную занятость и бурлящий энтузиазм, но, может, ты всё-таки отвлечёшься на пять минут и приведёшь в порядок хотя бы своё рабочее место? Веди себя с Варшавским, – тут Певзнер понижает голос, – как сотрудник лаборатории, а не как…

Всё понятно. Не как парень дочери министра. И не как сумасшедший учёный.

– Ну, ты понял. Тебя будем хвалить. Варшавскому показывать всё, от него секретов нет.

– О’кей. Джонни доедет?

– Нет, я его попросил остаться в анабиознике. У нас и без него проблем хватает.

Гречкин осматривает своё рабочее место. Горы безделушек, крошки, мелкий мусор, бутылки с недопитыми напитками.

– А всё потому, – констатирует Марк, – что ты отказываешься включить автоуборку.

– Она сожрёт что-нибудь нужное.

– У меня не сжирает. Быстрее бы отучился нужное где попало оставлять.

Гречкин смотрит на Певзнера укоризненно.

– У тебя десять минут, – подытоживает Марк и уходит.

На самом деле лаборатория чиста и аккуратна. Никакой особенной суеты перед визитом Варшавского не наблюдается. Гречкин – единственный, кого приходится воспитывать. С одной стороны, Майю это веселит, с другой – раздражает. Всё-таки каждый должен знать границу между взрослым и ребёнком. И уметь в зависимости от обстоятельств находиться или с одной её стороны, или с другой.

Гречкин возится с хламом на своём столе. Майя подходит к нему, кладёт подбородок на плечо.

Он улыбается.

– Прости, что я такой разгильдяй, – вздыхает он.

– Ты гениальный разгильдяй, тебе можно.

– Мур, – говорит он.

– Мур.

Майя никогда не любила эти телячьи нежности – «мур», «мяу», «няф», «хрю» и так далее. Гречкин как-то незаметно приучил её к ним. Теперь она и сама может поприветствовать его чем-то подобным. Скажи ей такое год назад – не поверила бы.

– Ладно, – подытоживает она. – Отец будет вовремя. Он всегда вовремя. У тебя десять минут, ага-ага.

– Есть, миледи!

Певзнер сидит на диване, Карл и Ник – на стульях.

Пустое ожидание, десять минут до важной встречи.

– Ты как-нибудь его подготовила? – спрашивает Ник.

– Не-а. Он не звонил, а я тем более.

– Отцы и дети! – смеётся Ник.

– Да, дженерэйшн гэп, – поддакивает Карл.

– А ну молчать оба! – командует Майя.

Так проходят эти минуты, одна за другой. По Певзнеру видно, как он волнуется. Глаза бегают, пальцы сжимаются и разжимаются.

– Не волнуйся, Марк, – успокаивает его Майя. – Всё будет о’кей, ты же сам понимаешь.

Марк кивает.

В это время раздаётся сигнал: кто-то вошёл в лабораторию. Экран над дверью сообщает: это Варшавский. С ним – крепкий молодой человек.

– Это Лёша, новый секретарь, – говорит Майя.

– Какой здоровый!

– Раньше был в охране, но как-то вот удачно подвернулся под руку, когда предыдущего убили.

Варшавский минует все посты электронной охраны: у него – полный допуск.

– Надеюсь, у нас есть кофе, – констатирует Майя.

Дверь открывается, Варшавский входит. И сразу улыбается.

– Вы меня встречаете, как дети – деда Мороза.

Это разряжает обстановку. Варшавский пожимает мужчинам руки, целует Майю. Охранник-секретарь Алексей делает то же самое, только Майю не целует, а слегка склоняет перед ней голову. В его глазах Майя видит то же самое, что уже видела в десятках мужских глаз. Зарождающееся обожание.

Варшавский проходит в ту часть лаборатории, где возвышается полусобранная машина времени.

– Так что же такое важное вы хотели мне показать? У меня не так уж и много времени.

Певзнер вызывает большой чертёж из своего компьютера и проецирует его в центр лаборатории.

– Вася, твоё слово.

Варшавский смотрит на Гречкина с интересом.

Гречкин в ударе. Он начинает рассказывать про бутылку Клейна, про ленту Мёбиуса, про теорию Роберта Маллетта и пучки лазерного излучения, циркулирующие по кольцеобразному каналу, про замедление скорости света в бозе-эйнштейновском конденсате, про Амоса Ори и стабильность временного «бублика». Варшавский внимает. Через некоторое время Гречкина даже немного заносит. По крайней мере, так кажется Певзнеру. Потому что ничего из того, что Гречкин излагает, раньше он не рассказывал даже ему, начальнику лаборатории.

– Более того, – говорит Гречкин. – Я использовал ещё одну теорию, разработанную всё в том же двадцатом веке голландским математиком Виллемом ван Стокумом. Он пытался построить модель пространства вокруг бесконечного цилиндра, вращающегося вокруг своей оси. При достаточной скорости вращения можно облететь вокруг цилиндра и вернуться в исходную точку до, а не после момента старта. Разработку ван Стокума через сорок лет дополнил и пояснил американец Фрэнк Типлер. По его исследованиям получалось, что цилиндр увлекает за собой систему пространства-времени. Вся сложность была в том, что невозможно получить вращающийся вал длиной в бесконечность. Но эта проблема легко решаема в применении к вышеописанным теориям Маллетта и Ори. И в частности, в применении к бутылке Клейна.

– Торотылка Гречкина, – отчётливо произносит Ник.

Все поворачиваются к нему.

– Что?

– Мы это называем торотылкой Гречкина, – пожимает Ник плечами. – Тор плюс бутылка Клейна.

Варшавский улыбается.

– Продолжай, пожалуйста.

– Собственно, я почти всё рассказал. Просто форма, которую мои коллеги окрестили «торотылкой», на самом деле является чем-то вроде бутылки Клейна, вложенной в евклидово пространство. Не погружённой, а именно вложенной. Я даже не знаю, как это придумал. Просто понял, что нужно сделать именно так – и всё. Но в любом случае: это позволит отправить любой предмет в прошлое. В будущеё – не знаю. А в прошлое – возможно.

Вася замолкает. Вступает Певзнер.

– Я разработал смету, – говорит он.

Варшавский улыбается краем рта.

– Давайте посмотрим вашу смету, – отвечает он.

7