Порою нестерпимо хочется... - Кен Кизи

– Парни, – говорит тренер, – парни… Я хочу, чтобы вы всегда помнили: вы мне как сыновья. Выигрываете вы, проигрываете или играете всухую. Я люблю вас. Я люблю вас, мальчики, как сыновей. И я хочу, чтобы вы помнили то, что сказал вам старый футболист. «Земля обетованная». Вспомните это стихотворение! Вспомните!

И он закрывает свои опухшие глаза, словно собирается молиться. Все молчат. Когда он начинает говорить, то напоминает слепого брата Брата Уолкера, Брата Леонарда Провидца.

– Запомните это, парни, – повторяет тренер, – запомните:

Когда же Высший Судия придет тебя судить, Побед и поражений Он не сможет различить, И под фамилией твоей Он проведет черту, Отметив лишь одно на ней: как… (тренер делает глубокий вдох) как ты сыграл игру!

И Хэнк говорит довольно громко:

– Фигня!

Тренер делает вид, что не слышит. Он всегда делает такой вид. Потому что прямо над его головой висит огромное табло, подаренное «Ротари», и по всем видам первым стоит имя Хэнка Стампера: Хэнк Стампер – рекордсмен тут, и Хэнк Стампер – рекордсмен там, так что он предпочитает не связываться. Зато Томми Остерхаус оборачивается и, уставившись на Хэнка, произносит: «Не смешно, Стампер». А Хэнк отвечает: «Плевал я на твое мнение, Остерхаус». И пошло-поехало, пока тренер не вмешивается и не начинает тренировку.

После душа все готовы. Томми Остерхаус что-то говорит приглушенным голосом пачке парней у корыта с тальком. Мы с Хэнком одеваемся молча. После того как все готовы, Хэнк причесывает волосы, мы выходим, и они дерутся на гравиевой площадке перед остановкой автобуса. И весь оставшийся год все поносят Хэнка за то, что мы не выиграли ни первенства округа, ни штата, а могли бы, если бы за нас играл Томми. И в «Пеньке» еще долго судачат, что без Томми Остерхауса Стамперу не удастся сделать классную команду звезд. Хэнк ничего не отвечает, даже когда ему это говорят в лицо. Только ухмыляется да переминается с ноги на ногу. За исключением разве что одного случая. Когда я, он, Джанис и Леота Нильсен отправляемся в дюны, надираемся там, и Леота спрашивает о драке, так как она гуляла с Томми. Нам всем кажется, что Хэнк спит, закрыв лицо руками. И я пытаюсь объяснить ей, что произошло на самом деле: что Томми нарывался на эту драку с первого дня, как увидел Хэнка, и что по-настоящему ему, а не Хэнку, как все утверждают, нужна была эта драка. «Да, да, но даже если Томми хотел ее, я не понимаю… ну, если Хэнк не хотел драться, зачем же он так страшно избил его?»

Я начинаю что-то объяснять, но Хэнк меня прерывает. Он даже не убирает руки с лица. Он говорит: «Леота, милашка, когда ты бегаешь за мной и тебе не терпится, тебе ведь не хочется, чтобы я сделал свое дело кое-как, а?» Леота восклицает: «Что?!» А Хэнк повторяет снова: «Ты ведь хочешь, чтобы я весь выложился, да?» И Леота впадает в такое состояние, что нам приходится везти ее домой. В дверях она поворачивается и орет: «Что это ты думаешь о себе? Может, ты считаешь, что ты такой уж подарок?» Хэнк не отвечает, зато я кричу ей в ответ кое-что, чего она не понимает. Что она такая же, как Томми Остерхаус, только в отличие от него дерется нечестно. Мне бы помолчать. Но это – вино. Так что я кричу, и она мне что-то орет в ответ, пока на крыльце не появляется ее старший брат и тоже не вступает в нашу перепалку. Он – один из дружков Хэнка. Как-то они вместе добрались даже до Большого каньона. «Ну ты, послушай, – говорит он. – Ты, Стампер, сукин сын!» Он ничего не понимает. Хэнк говорит: «Поехали к черту». И мы отваливаем. Он уже и про брата этого знает, но еще не хочет думать об этом. Он еще не может позволить себе думать об этом, хотя чувствует, что уже заваривается новая каша. Но надо, чтобы она сама заварилась, иначе все будут считать его еще большим драчуном, чем он есть на самом деле. Так что… думаю… нечего было и ожидать, что в этой истории с Леландом он будет вести себя иначе. Он не будет рваться туда, где, как он уже знает, ему придется оборвать парню уши. Потому что он будет надеяться, что все как-нибудь рассосется. Единственное, что ему остается, так это надеяться. Или он совсем озвереет, как старый одинокий цепной пес.

Ах ты, Хэнкус… Хэнк… я всегда тебе говорю – принимай свою судьбу. Но когда дело доходит до дела, получается полное дерьмо. Потому что ты не можешь согласиться с ограниченностью собственных сил и не можешь отделаться от надежды, что твое предчувствие окажется ложным.

– Прошу порядка! Всем встать и принести клятву в лояльности…

Зашуршал гравий. Джо Бен вскочил со своего пня и прильнул к приоткрытому окну. Теперь в зале горел свет, и большинство стульев было занято. Хави Эванс стукнул по трибуне и повторил: «Прошу порядка!» Потом он кивнул, и из-за его спины поднялся Флойд Ивенрайт со стопкой пожелтевшей бумаги. Флойд оттолкнул Хави в сторону и разложил на трибуне свои бумаги.

– Так вот что происходит, – начал он. Почуяв первые отдаленные признаки дождя, Джо Бен застегнул молнию на своей куртке.

Старый лесоруб заканчивает разгружать дранку и чувствует, что, прежде чем идти за деньгами, ему надо присесть передохнуть. Из дома за лесопилкой, где живет мастер со своей женой, до него долетает запах ливера с луком. И ему вдруг хочется, чтобы у него в доме на каньоне тоже была жена и чтобы воздух там тоже пах ливером с луком. Конечно, это желание появляется у него не в первый раз, оно неоднократно посещало его; а иногда, подвыпив, он даже всерьез размышлял о женитьбе… Но сейчас, когда он пытается подняться, вся тяжесть его лет обрушивается ему на спину, как шестидесятифунтовая кувалда, и впервые он вынужден признаться себе, что все его мечты безнадежны: у него никогда не будет жены, он просто слишком стар: «А ну и ладно, лучше всего жить одному, вот так я скажу», – слишком грязен, никому не нужен, гнил и стар.

Мимо плывут облака. Поднимается ветер. Ли продирается сквозь усеянное лягушками болото, прилегающее к океану. Дженни прикидывает, не совершить ли еще одну прогулку к Библии. Джонатан Дрэгер наблюдает за излишне драматической реакцией слушателей на сообщение о сделке Стамперов с «Ваконда Пасифик» и записывает: «Последний негодяй может легче возвысить человека, чем величайший из героев».

И когда Флойд Ивенрайт подходит к заключению своего изнурительного дела против Стамперов, лазутчик с другой стороны окна, позабыв о всякой предосторожности, уже спешит с сообщением в штаб. Надо позвонить Хэнку, быстро сообщить ему, но тихо… Его шпионаж против юниона даст им преимущества только в том случае, если они будут молчать об этом; юнион не будет догадываться, что им уже все известно… Но надо звонить сейчас же! А ближайший телефон в «Пеньке».

– Ивенрайт все рассказал, – сообщает Джо Хэнку, а заодно всем остальным присутствующим в баре. – Они выслушали сколько хватило сил эту парашу и здорово накалились. Говорят, что если ты, как пиявка, сосешь кровь из народа, то они и будут к тебе относиться, как к пиявке. Какая гадость! Сказали, что лучше бы ты им не попадался на глаза, Хэнк. Так что ты думаешь?

А когда он вешает трубку, ему слышится, как из темного конца бара кто-то интересуется, что сказали на том конце провода.

– Хэнк говорит, что, возможно, появится сегодня в городе и сам разберется, – с готовностью объявляет Джо. – Если кто-нибудь тут рассчитывает, что Хэнка Стампера можно напугать сжатыми кулаками, то его ждет большой сюрприз.

Рей, наиболее одаренная половина субботнего танцевального оркестра, приподнимает голову от своего виски: «Серьезное дело», – зато Бони Стоуксу на другом конце бара есть что сказать:

– Жаль-жаль, что Хэнк разорится из-за дурного воспитания, которое ему дал его чванливый отец. С его энергией он действительно мог бы принести пользу обществу, а не оказаться смытым в океан, как пригоршня праха…

– Поосторожней, мистер Стоукс, – предупреждает Джо. – Хэнк вам не прах.

Но для Бони такие предупреждения – пустой звук; его взор прикован к древним трагедиям, происходившим за пределами этих стен.

– И никому не дано знать, по ком звонит колокол, – высокопарно произносит он сквозь грязный носовой платок, – ибо он звонит по тебе.

– Он звонит по дерьму, – возражает тихий голос из седой бороды, владелец которой размышляет в глубине бара о ливере с луком. – Все дерьмо. Всю жизнь ты одинок, и, уж можете мне поверить, помирать тоже придется в одиночку.

Только вернувшись к Джэн и детям, Джо Бену удается усмирить свое возбуждение, обратив всю энергию на покраску; и то каждая минута тянется для него, как якорь, который тащится, не цепляясь, по гумбо. И к тому моменту, когда появляется Хэнк в сопровождении трясущегося Леланда, Джо дважды успевает покрыть все оконные рамы туманно-утренними белилами и уже замешивает их для третьего раза.

Лишней одежды для Ли не оказалось, поэтому, пока Джо водил детей с мешками и масками по округе, а Хэнк ездил за гамбургерами, он сидел, завернувшись в измазанную краской скатерть, перед обогревателем и мечтал оказаться дома в постели; зачем Хэнку потребовалось, чтобы он сопровождал их в вечернем шоу, которое они намеревались устроить в салуне, оставалось для Ли тайной. «Я нежный цветок, – напомнил он себе с кривой улыбкой, – может, он хочет, чтоб я был рядом на случай, если что-нибудь произойдет, может, он надеется, что меня просто затопчут, – почему бы ему еще настаивать на моем присутствии?»