Критская Телица - Эрик Хелм

Раино как и высшая, вековая мудрость, накопленная и тщательно охраняемая Великим Советом...

— Вы зрели воочию небывалые знамения! И через краткий — очень краткий! — срок узрите новые, куда более поразительные! Ибо свершилось гнуснейшее кощунство, подобного коему не знали на острове уже четыре столетия!

Удивленный, испуганный ропот зашелестел над площадью. Собравшиеся, и без того приведенные почти в умоисступление, дрогнули при новой грозной вести.

Алькандра плавно и надменно простерла руку к белой громаде Кидонского дворца.

— Мщение священного Аписа уже начало вершиться над святотатцами! Ибо там, во дворце, свил себе гнездо гнуснейший порок! Ибо там нагло и неоднократно попраны все три основных и непререкаемых закона!

Дружный вопль был ответом жрице.

Алькандра со сноровкой опытной актрисы[76] выдержала короткую паузу.

И добилась желаемого.

— Дворец?.. А венценосцы?.. Государыня?!. — раздались нестройные, сливавшиеся воедино выкрики, в которых едва можно было разобрать отдельные слова.

Алькандра опять воздела правую ладонь и толпа утихла.

— Священным именем Аписа и великим знаком четырех ветров... — продолжила она.

Звонкий голос жрицы невозбранно разносился над площадью. Только что изреченная формула произносилась исключительно редко, лишь в случаях, когда самим устоям общества грозила опасность, и требовалось полное, безусловное подчинение всех и каждого единой воле Великого Совета.

Провозгласив ритуальную фразу, верховная жрица временно лишала обоих государей положенной законом власти, распоряжалась единолично и полностью отвечала за мудрость и справедливость своих действий.

— ...Приказываю! Мужчинам незамедлительно вооружиться! Женщинам и детям разойтись по домам! Через полчаса я жду горожан, способных владеть мечом, у стен Кидонского дворца...

Алькандра вновь помолчала и выкрикнула:

— ...Ибо именно государыня попрала законы, соблюдение коих обязательно и непременно для всех — от простой крестьянки до царицы! Ибо именно по ее велению была убита верховная жрица Элеана, уведавшая о вопиющих преступлениях и вознамерившаяся положить им предел!

Здесь Алькандра пустила стрелу наугад. Но угодила прямо в цель.

— Теперь я введу народ во дворец и представлю полные, несомненные, всесторонние доказательства своей правоты. Именем Аписа и великим знаком четырех ветров!..

* * *

— Эсон! Эсо-он!

Усиленный медным рупором голос Поликтора далеко разнесся над солеными водами.

— Капитан плывет на борту ладьи! — долетело в ответ. — С афинянами!

— Задержите греков! Измена! — рявкнул Поликтор и начал понемногу сближаться с ушедшей плетра на четыре вперед галерой.

— Что за гарпия? — удивился Эсонов келевст, распоряжавшийся на борту пентеконтеры в отсутствие командира. — Какая измена?

— Лавагет объявил тревогу! — откликнулся Поликтор. — Велел немедленно вернуть беглецов!

Келевст опустил рупор.

— Сами разбирайтесь, — буркнул он с досадой и немалым беспокойством. — Эсон верховодит, ему и толкуй про измену да про тревогу... Велит капитан идти назад — пойдем. А я в присутствии старшего приказам, которые отдаются младшими, не подчиняюсь. Малый ход, курса не менять!

Афинское судно Поликтор настиг примерно через пятнадцать минут.

— Эсон!

— Да! — отозвался капитан, буквально вырывая у греческого капитана переговорную трубу.

Иола застыла, соображая, как быть.

— Зачем ты уводишь греков?

— Приказ, подтвержденный священным перстнем!

Поликтор ошеломленно опустил рупор и несколько мгновений безмолвствовал.

— Государь объявил боевую тревогу! Велел немедленно догнать и возвратить беглецов! — продолжил он с обновленной решимостью.

— Приказ есть приказ! — неохотно возразил Эсон.

Разумеется, честный моряк предпочел бы повиноваться лавагету, однако речи Иолы не пропали вотще. Эсон перестал разуметь происходящее и решил неукоснительно держаться полученных распоряжений. Коль скоро произошла ошибка, то винить, во всяком случае, надлежит не его...

— Нас атаковало какое-то страхолюдное корыто! Плевалось огнем и пускало корабли ко дну один за другим!

— Я видел, — заскрежетал зубами Эсон.

— Дело нечисто, дружище! Неладно дело это, говорю тебе! Хоть задержись немного, вели дрейфовать, покуда не выясним, что к чему!

Критянин свел брови к переносице, обернулся.

— Поликтор, пожалуй, прав, — сказал он Иоле — Меня и самого сомнение брало: больно уж несуразно все выглядело... Гей, лотовой[77]!

— У тебя есть приказ, — торопливо сказала Иола.

— Отмененный последующим распоряжением лавагета, — ответил Эсон — Глубину, быстро!

С явственным плеском свинцовая гирька нырнула в воду. Смуглый мореход равнодушно и сноровисто вытравливал просмоленную бечеву.

— Я же все пояснила раньше! — воскликнула Иола, чувствуя, что замысел Эпея вот-вот может пойти прахом.

— Вот и прекрасно. Мои люди вернутся в Кедонию, разузнают положение вещей, а потом возвратятся с подтверждением либо одного, либо другого приказа. Я не намерен...

— Семьдесят локтей, господин, — сообщил моряк.

— Отдать якорь! — скомандовал Эсон и снова поднес к устам широкий медный раструб: — Поликтор!

— Да!

— Оставайся рядом с нами! Пентеконтера пойдет в Кидонию и вернется часа через три-четыре! Нужно уразуметь...

— Что уразуметь? — заревел Поликтор. — Товарищей жгут и топят у тебя на глазах, а ты еще колеблешься?

— У меня имеется тайный приказ! — окрысился Эсон, — Скрепленный высочайшим знаком государственной власти! Я не могу действовать вразрез повелению, не уточнив обстоятельств!

— Остолоп, — еле слышно прошипел Поликтор. И прибавил вслух: — Опомнись! Меж берегом и нами шныряет истинное исчадие Тартара! В жизни своей не видал подобного оружия... Возвращаться — так вместе, хоть представим силу побольше, в клещи возьмем негодяев!

Эсон призадумался.

— Повторяю, — с нажимом произнесла Иола, — капитан Поликтор добросовестно и глубоко заблуждается! Вероятно, уже сейчас лавагета готовятся низложить по воле верховной жрицы и Великого Совета Священной Рощи!

Подобно Алькандре, Иола солгала наугад.

И, подобно Алькандре, поразила мишень в самое что ни на есть яблочко.

* * *

Кодо, разъяренный и алчущий крови, налетел на Менкауру подобно вихрю ливийских пустынь.

Понемногу отступая вдоль коридора, египтянин миновал прижавшуюся к стене, побелевшую от ужаса Лаодику и увлек чернокожего за собой, стараясь по возможности оставаться на самой границе досягаемости, не сближаться со страшным противником, препятствовать новому рубящему удару, от которого то ли удалось бы ускользнуть, а то ли нет...

Отразить низвергающийся клинок, зажатый столь могучей лапищей, Менкаура и не надеялся.

Кодо разил острием, бронзовое лезвие прядало, точно кобра, мелькало, словно крыло ветряка. По счастью, отметил Менкаура, записные силачи, привыкшие полагаться в первую очередь на свои несокрушимые мышцы, редко утруждают себя прилежным изучением фехтовальных приемов.

А в мемфисской школе таким вещам учили наилучшие клинки Та-Кемета... Странствующему жрецу надлежало защищаться от разбойников с полным знанием дела, дабы почтение, питаемое народом к слугам Тота, не оскудевало...

«Спасибо Нахту, — с благодарностью подумал египтянин — Славно потрудился над моей закалкой... Надолго ли хватит ее сейчас?»

Менкаура не размахивал мечом, встречал град сокрушительных ударов мелкими — казалось, бессильными — движениями, но лезвие Кодо неукоснительно било мимо. Грубая, первобытная мощь состязалась с утонченным искусством.

Писец берег дыхание, помня, что неприятель моложе на добрых четверть века.

Он смотрел только в глаза негру — только в сузившиеся, блещущие боевым бешенством зрачки. Опытный человек не смотрит на руки противника — это вернейший способ пропустить колющий или полосующий выпад. Рука метнется в нужную сторону сама, непроизвольно; природное, неразгаданное чутье прочтет во взоре другого бойца его намерение, мускулы сократятся, клинок встретит и отразит, а при необходимости и нанесет удар.

Все это — за ничтожную долю мгновения. Так учили в жреческой школе.

Кодо заревел.

Прыгнул, пластаясь в воздухе, далеко вытягивая могучую длинную руку, намереваясь ужалить острием в грудь.

Менкаура отпрянул.

Его подвела не выучка — старые навыки возвращались и освежались ежесекундно. И не усталость: писец берег каждую каплю прыти, хранившейся в немало пожившем и пережившем теле.

И не простой недосмотр, ибо науку сосредоточивать все свое естество на единственной цели Менкаура постиг в совершенстве.

Подвел ремешок сандалии.

Он лопнул.

И не просто, а с треском.

Раскрутился, зазмеился по полу.