Корень жизни: Таежные были - Сергей Кучеренко

Через несколько часов он очнулся в сильном ознобе, долго поднимался, хотел идти дальше, к Полянам, — оставалось всего три километра! — но нога не повиновалась, руки не гнулись, голова клонилась, веки смыкались. Он видел знакомые сопки, хорошо представлял, что на них и за ними, а в памяти мелькали былые походы, когда силы кипели и рядом был Игорь.

…В той стороне речка Таелга. В минувшем апреле они там по весеннему насту носились быстрее изюбра и так много видели. Это было время счастливых открытий и интереснейших наблюдений. Поднимались чуть свет и, наскоро позавтракав, становились на камусные лыжи и по мерзлому снегу, почти как по асфальту, бежали в горы. Наст держал человека надежно, а кабаны, изюбры и косули вязли в нем по брюхо, догнать их было легко. Догоняли, фотографировали, записывали увиденное и дальше бежали, радуясь своей удали, силе и богатству тайги.

Выходили из берлог медведи и перли, вспахивая снег, в те места за сопки, откуда пришли осенью. Барсуки вылезали из своих подземелий посмотреть на весеннее возрождение, поразмяться и поискать чего-нибудь для давно пустого желудка. Неистово барабанили дятлы. Затяжелевшие самки — от белки до изюбра — готовились стать матерями. Для зоологов все это было так интересно, что жизнь опять воспринималась праздником, и конец ее казался немыслимым.

В полдень снег становился влажным и проваливался даже под лыжами, и они устраивали где-нибудь на солнцепеке табор, обедали, дремали. А когда снова подмораживало снег, надевали лыжи и опять уходили в тайгу. О, если б хоть капельку той энергии теперь! Той неутомимости!..

К вечеру Юдаков все-таки скопил в себе немного сил и снова поднялся, но тут его подстерегла новая беда: утром при падении случайно включился фонарик, лежавший в кармане, и за несколько дневных часов его батарейка разрядилась. А ночной путь по лесу без фонарика и для здорового человека труден. Анатолий невесело подумал, что правильно говорят: «Пришла беда — отворяй ворота». Он надеялся, что эта беда последняя (сколько же можно!), но новые несчастья ожидали его впереди.

Эту свою последнюю таежную ночь Юдаков не шел, а полз, и дольше лежал в бессилии, уткнувшись в снег, чем карабкался в сторону Полян, отвоевывая каждый сантиметр неимоверными усилиями. Стоя на ноге, он опирался о деревья, чтобы не упасть, и отталкивался от них ради крошечно маленького шага, а рухнув в снег, цеплялся за кусты, подтягивался к ним чуть-чуть и снова замирал в изнеможении… Про этот участок пути Игорь потом говорил: «Костыли переставлял всего на десяток сантиметров, а падал через несколько шагов…»

Как будто все злые силы ополчились против него и упорно хотели вдавить его в снег окоченевшим трупом, но назло им он упрямо не сдавался, и когда нога подкашивалась уже в тысячный раз, он стремился упасть вперед, чтобы, поднимаясь через десять минут, осилить еще полметра.

Около полуночи свалилось очередное несчастье: он рухнул в мокрую наледь и скатился под ее наплывный уступ в ключ, а выполз из этой западни, купаясь в ледяной жиже пропитанного водой снега, мокрым. И не просто выполз — на это ушел почти час, и потерялись рукавицы. С этого времени он полз вперед окончательно обмерзая. Сначала потеряли чувствительность кисти рук, потом сломанная нога, нос, щеки. Карабкался уже полумертвым.

Застыл Анатолий в два часа ночи, всего в километре от поселка. Он слышал шум автомашин, рокот тракторов, лай собак и громкие разговоры. Кричал, вернее хрипел, но хрип этот растворялся тут же. В упорной надежде выжить закопал ноги в снег, засунул руки за пазуху и перестал поднимать казавшиеся пудовыми веки. Но он не сдавался смерти, нет! Он хотел накопить еще чуточку сил, дотянуть до утра и проползти оставшийся километр. А сердце выкричалось до шепота: «уп-упп… уп-упп… уп-упп…»

…Он опять в полубреду вспоминал себя сильным и выносливым. Случалось, тигровые следы заводили его далеко в горы, а там настигала пурга, но он мог идти, не останавливаясь, двое суток. Иной раз без еды. Как-то при троплении Ленивого перевалил через высокую гору, заснеженную по пояс, и ошибочно спустился не в тот ключ. Заблудиться в хмурую погоду никому не заказано. Выбирался три дня голодным — и ничего. Ночь в зимовье — и он снова на тигрином следе, потому что были у него две здоровые ноги, была горячая пища, был огонь в костре и печке.

Он мог бы подумать еще: как это хорошо — две здоровые почки. Но не знал, что они, отшибленные двое суток назад ясенем и застуженные, когда четыре часа лежал на снегу и выдалбливал придавленную ногу, отказали. Не знал Юдаков, что организм начал сам себя отравлять.

Коченея, вспомнил многое из своей жизни. Родную Стойбу и Селемджу, стесненные первозданной тайгой, полной соболями, медведями и лосями. Разморенную летним зноем уссурийскую тайгу, по которой в поисках нового слова о звере бродил в одной майке и все равно обливался потом. Берег Амурского залива с раскаленными пляжами, усеянными загорающими и купающимися. Не верилось: когда-то было так жарко, что палящее солнце порождало сердитое слово, а желания сводились к холодной воде, поискам тени и хотя бы слабой прохлады.

О костре теперь он мечтал так же, как умирающий от голода о крошке хлеба, а жаждущий в безводной пустыне о глотке воды. Но обиднее всего было то, что вокруг стеной стоял лес, в кармане лежали спички, а костра не было. И что он замерзал, всем нутром ощущая близость поселка с теплыми домами, обилием пищи, медпунктом и энергичными людьми, умеющими бороться со смертью, теперь вдавливающей его в снег и мерзлую землю.

…В какое-то мгновение, как в луче фары, ослепительно ярко вырвало из тьмы совсем близко «лично знакомую» тигрицу Осторожную, она зарыкала и заревела, угрожающе хлеща снег хвостом… Юдаков с трудом открыл глаза. Уже в полном равнодушии ко всему. Была до невозможности тихая предутренняя ночь, в которую лишь изредка ввинчивался шум автомашин да сыпали лай сельские собаки. Ему уже не холодно было, и есть не хотелось, и боли унялись. Как еще никогда в жизни, хотелось спать. Только спать…

Живет в Полянах хороший украинец с ласковой фамилией Петрань. Работает, а по воскресеньям проверяет капканы, расставленные вдоль ключа Быстрого на нескольких ближних километрах. В тот воскресный день ранним утром он и пошел на свой «домашний» путик.

Эту небольшую охотничью тропу Петрань знал наизусть, а потому удивился незнакомому темному предмету в снегу еще издали. Думал, кабан спит, но нет, не похоже. Может, бросил кто изодранную телогрейку за ненадобностью? Не то… Человек это был, полузакопанный в снег. Лицо безжизненно белое, заиндевелое, губы узкие и до черноты синие, рядом всего одна лыжа, а вверх по ключу уходила глубокая траншея, тяжело прорытая в снегу. Смахнув рукавицей снег с ног замерзшего, Петрань увидел обвязанное тесьмой поверх досточек бедро и сразу все понял.