Тени за холмами (СИ) - Крейн Антонина

— И как я умудрилась сразу вылететь, ты это имел ввиду? — ехидно «подбодрила» женщина.

— Нет. Я хотел сказать: и как вы, прах побери, осмелились поднять голос на султана?!

— А ты на меня как осмелился?

— Когда?

— Только что, малыш.

— А что, нельзя? Убьете меня?

— Пф. Пха. Я не пачкаю руки просто так.

— АГА! Так вы из Гильдии Убийц?!

— Какой ты забавный. Еще идеи?

Так они проговорили до следующего утра, сначала наматывая круги по Хардурману, потом переместившись в затхлый бар, потом — к Гординиусу в квартиру. Сначала женщина откровенно насмехалась над альбиносом, затем вдруг начала сама задавать ему вопросы, потом, как-то незаметно, он вывалил ей всю свою жизнь — и все сопутствующие оной тряпки вроде тайных надежд, разочарований, обид. А потом они стали говорить про Шолох. Оказалось, женщина перестала жить там два года назад, поэтому столичные «новости» (очень условные новости, м-да) она рассказывала ему, а не наоборот.

Про себя, правда, она так ничего и не поведала, кроме имени.

— А у тебя фамилия Сай? — спросила Тишь. — Ты приютский мальчик, значит, выбрал её сам в год получения гражданства. Почему же «Сай»?

— В честь лесного короля Сайнора, — признался Горди, и это был первый раз в жизни, когда он рассказал это. — Он мне нравился в детстве. Был моим героем.

Косая ухмылка перечеркнула неэмоциональное лицо госпожи Тишь. И снова женщина посмотрела на альбиноса так странно и внимательно, как тогда, на арене.

— А сейчас нравится?

— Сейчас мне всё равно.

— Мне тоже малыш. Мне тоже, — сказала она, хотя он, ей-небо, и не спрашивал.

* * *

Они подружились.

Тишь даже переехала к нему. Толку в домохозяйстве от неё не было никакого. Она могла целыми днями валяться на тахте, написывая что-то в тетрадь или просто пялясь в потолок. Поначалу Гординиуса это раздражало, но потом он привык.

«Будем считать, я завёл себе кошку», — думал он, косясь на гостью. Тишь только криво усмехалась в ответ, будто мысли читала.

Хотя почему «будто»? Месяц спустя она раскрыла Гординиусу свою тайну. Вернее, целых ворох своих пепловых тайн. Вывалила развеселое прошлое на суд альбиноса так буднично, будто решила рассказать анекдот, а не поведать о кровавых застенках шолоховской контрразведки.

У Гординиуса случилась форменная истерика.

Он бегал по квартире и орал, изредка начинал задыхаться, краснел, белел, таращил глаза и чуть ли не плакал. Тишь лежала на спине, закинув ступню одной ноги на колено другой, и, задрав рукав мантии, любовалась свежей татуировкой Глазницы: той, которую сделала при помощи крови, украденной в Пике Волн.

— За что, за что мне это?! — в голос стонал Гординиус.

— Ты же сам решил набиться ко мне в друзья.

— Я не думал, что вы мятежная Ходящая!

— Пх. Архимастер мятежных Ходящих. Не преуменьшай, пожалуйста, мой опыт.

— О боги!… Вы… Сколько горожан вы убили во время бунта?! А до этого?! — в иные моменты Горди завывал, как прахова волынка. — Вы вообще человек?! Все эти ваши запредельные Умения… Маски, плащи, посохи… Совершенная секретность… Хляби небесные, а если об этом узнают? О том, что вы живете у меня?! Меня казнят! Я стану предателем! О, что за проклятое невезение!

Тишь лениво поднялась, налила из-под крана кувшин ледяной воды и плеснула в лицо волшебнику.

— Успокоился? — участливо спросила она, пока он отряхивался посреди комнаты, как ощипанный лебедёнок. — Я тут законно, малыш. Я в своём полном праве. Так что зря ты так безобразно кривишься. И вообще — заимей привычку дослушивать, прежде чем гнать коней нервного срыва.

Гординиус, действительно, успокоился. Тогда Тишь рассказала ему и продолжение.

То, как её бунт был подавлен. То, как её приговорили к смертной казни, но потом сменили виселицу на пожизненное заключение. То, как ей повезло: в каменном мешке к её услугам была бумага, маг-светильники и писчие перья. В карцере Тишь разработала много новых магических формул и инструментов; по памяти отрисовала карту столицы и прикинула те слабые места госбезопасности, которые не успела подлатать во время службы; вспомнила программу обучения Ходящих в Пике Волн и снабдила её своими комментариями; переосмыслила некоторые отношения; написала мемуары и, кажется, потихонечку,

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

полегонечку,

по капельке

сошла

с

ума.

Что проявилось не сразу.

За семьсот семьдесят один день заключения у Тишь был только один посетитель: Его Величество Сайнор, явившийся как-то раз в ночи, инкогнито, наряженный в ключника.

— Ну и сволочь ты, — сказал король, убрав руки в карманы. — Сволочь редкостная.

— Пришёл поругаться, пха?

— Проклятье, Тишь. Ты устроила бунт в моём государстве.

— А ты реформировал моё Ведомство.

— Это было необходимо. Институт Ходящих безнадежно устарел — я говорил тебе это тысячу раз, и я скажу в тысяча первый. Лесное королевство становится безопаснее года от года; потребность в теневых услугах уходит, а независимость ваша — только растет. Вы были задуманы, как псы королей, но на исторической шкале видно: вы уже куда ближе к кукловодам, нежели к марионеткам. Я должен был остановить этот процесс, пока не стало слишком поздно. Иначе однажды вы бы сочли себя высшей расой, а нас обратили в рабов. Я рассчитывал, что мы — ты и я — договоримся полюбовно, но… В тебе, как и в твоих агентах, оказался какой-то изъян. Чертовоточина, фанатизм, мешающий принимать верные решения.

Тишь усмехнулась:

— Марионетки, псы, кукловоды… Столько слов, и ни одного верного. Мы стражи, Сайнор. Это — единственная истина про Ходящих. Мы ходим по кромке света и тьмы. Добра и зла. Хаоса и порядка. Мы защищаем вас из нашей тени. То, что ты назвал изъяном — это не изъян. Это, Сайнор, наша сила. Знаешь, в чём она заключается? Нам не нужно искать смысл жизни. Он у нас есть. В нас его заложили, вшили в самое сердце: мы — ваши защитники.

— О небо, что за пафос… Королевство уже не надо защищать. Не от кого, Тишь. Времена изменились.

— Это не так!

— Так.

— Ты ошибаешься, король! Столица в безопасности не потому, что в защите нет дефектов, а потому, что сейчас на тебя никто не хочет нападать. Стоит недоброму взгляду всмотреться в Шолох — о, сколько он найдет возможностей для разрушения! Везде — везде слабости! Даже ребенок сможет разобрать столицу по кирпичику, если у тебя не будет меня, знающей, как поймать гадину еще до начала проблем!

— Никаких гадин не предвидится, Тишь. Ты сама сказала: на меня никто не хочет нападать. Догадывываешься, почему? Потому что я хороший король.

— Но если вдруг…

— Тишь! Ты больше не нужна мне. Ты. Не. Нужна. Мне. Чтобы ты ни делала, как бы ни сопротивлялась, на какие бы жертвы ни шла — реальность под тебя не прогнётся, потому что в этом уравнении нас двое, и моё мнение ты не изменишь. Так что лучше прими факт своей ненужности поскорее — и перестань сопротивляться.

В оглушающем молчании, воцарившемся после этих слов, стало слышно, как где-то далеко наверху, на другом этаже тюрьмы, напевает молитву поехавший разумом пленник.

Ходящая повертела меж пальцев писчее перо, потом хмыкнула:

— Тогда почему ты отменил мою казнь, Сайнор? Не надо врать про «сильнейших адвокатов Дома Внемлющих». Нет у моей семьи таких юристов: я знаю.

— Потому что ты дорога мне.

— Ой, вот только не надо этой чуши. Не путай меня с Аутурни и остальными придворными курицами, будь добр. Что, читаете мои записки, пока я сплю? По крупицам собираете мои знания, вы, жалкие падальщики?

— Я надеюсь, что однажды ты поймешь: твоя история как Ходящей завершена. И найдешь себе новый смысл. Тогда я с большим удовольствием отправлю тебя в изгнание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А если моим новым смыслом станет твое убийство? — поинтересовалась пленница.

— Ты сама говоришь: ты страж света, у тебя это вписано в самый хребет. Вряд ли моё убийство коррелирует с этой… миссией. Я не боюсь тебя. Я знаю, как ты ко мне относишься.